Шарлотта Мендельсон - Почти англичане

Марина слышит, как старушки, готовясь ко сну, громко говорят по-венгерски, будто язык, которого она не понимает, не может ее разбудить. Теперь ее не балуют на ночь тертым яблочком и дольками апельсина. Трудно поверить, что всего год назад Марина в будние вечера валялась дома в постели, ела фрукты и писала письма подругам, словно белогвардеец в ночь перед расстрелом.

– Хоньсор фогс фелькельни ма эйель? – доносится голос Ильди.

– Охоньсор кел, – отвечает Жужи.

Марина размышляет, нельзя ли самой как-нибудь сочинить себе кличку. Никто их не обсуждает, девочкам не позволено их придумывать, но без прозвища хоть сейчас бросай школу.

Втайне она уже мечтала об этом. Некоторые так делают: Имельда Как-ее-там уехала через неделю после начала первого триместра, а в прошлом году, говорят, было еще два случая. Но как не думать о том, до чего стыдно будет вернуться в Илинг: о лицах учителей, о подругах, которые писали в альбомы и клялись в вечной дружбе и от которых ты хотела сбежать. Марина пообещала себе, что обдумает эту возможность, если мама заговорит о ней, но зря прождала, а теперь уже слишком поздно.

До начала триместра осталось две ночи. Все ее подруги из Илинга, который она променяла на Кум-Эбби, уже в школе. Она была бы сейчас среди них, если бы не попыталась все изменить.

В этом-то и проблема. Марина сама виновата. Даже трус раз в жизни способен совершить отважный поступок – на свою голову. Женщины в роду Каройи всегда были смелыми; это почти все, что Марина знает о пяти красавицах-сестрах, живших в горах или в лесах (тут она как в тумане), – дочерях пасечника, который добывал лучший мед в стране.

– В Венгрии? – уточнила Марина однажды.

– Да, – ответила Жужи.

– Нет, – ответила Рози.

– Вы должны знать, он все-таки ваш отец, – сострила Марина, надеясь вызвать бабушек на откровенность, но тут они начали плакать, и она ничего не добилась.

Как бы там ни было, Рози, Ильди и Жужи – настоящие Каройи. Ни красавец Золтан, дедушка Марины, ни дантист Имре, безвременно почивший Жужин супруг, ни даже Петер, Маринин отец, не ослабили царства матриархата. Поэтому и она, Марина Фаркаш, с рождения старалась быть настоящей Каройи, достойной этого имени. Она выросла на преданиях о семейных подвигах: о том, как кузина Панни контрабандой провезла отцовскую коллекцию марок через таможню; о том, как Жужи однажды вылезла из министерского кабинета через окно; о том, как двоюродная бабушка Франци познакомилась в поломанном трамвае со своим будущим мужем Эрнё и приказала на ней жениться. Рози из них самая храбрая: однажды она ударила полицейского. Ей бы ничего не стоило править миром.

Я не смелая, думает Марина, погружаясь в пучину сна и рисуя в уме сложные ситуации, в которых отвага непременно бы ее подвела. А потом, невинная, засыпает.

В соседней комнате на раскладном диване лежит без сна Маринина мама. Этим утром их с Алистером чуть не застукали. Она была в его кабинете, якобы подавала письма на подпись, а на самом деле слушала бесконечные жалобы на то, как ужасно он провел праздники, и вдруг дверь открылась и вошла Мици.

Алистер от страха изменился в лице. Лора выпалила: «Простите». Мици хладнокровно достала из сумки творожный кекс, состригла бахрому на манжетке для измерения кровяного давления, поправила сертификаты на стене, сказала: «Я оставлять вас» – и ушла. До конца дня Алистер не обмолвился с Лорой ни словом.

Впрочем, ее это мало волнует. Всего два вечера остается до Марининого отъезда – вот что невыносимо. Боль и не думает утихать. Лора хочет прокрасться в комнату дочери. Она и раньше наблюдала за ней, когда та спала: Маринин затылок, едва различимый в темноте, бледное пятно – быть может, рука. «Спи, моя милая, спи, любимая», – думает она, как и положено думать матери, а сама хочет, чтобы Марина проснулась и поговорила с ней. Безответственное желание: перед тем как вернуться в эту ужасную школу, девочке нужно набраться сил. «Милая, – умоляет Лора, молча уткнувшись в руку. – Останься со мной».

Кум-Эбби, как многие катастрофы, начался с нескольких искорок. В какой-то момент Марина забеспокоилась, что шансы на веселую молодость и сексуальный опыт тают с каждым днем. И дома, и в Илинге все думали, будто знают ее. «Что, если я хочу быть кем-то другим?» – временами размышляла она, возвращаясь под моросящим дождем из школы.

– Мне обязательно доучиваться в Илинге? – спросила Марина однажды после того, как какой-то незнакомец нажаловался на Урсулу за то, что та ела в метро.

– Ну… нет, необязательно, – ответила мама.

Идея внезапно показалась разумной. Престижная и знаменитая школа могла изменить Маринину жизнь. В семье бесповоротно решили, что она будет изучать медицину в Кембридже, но разве туда поступишь из захудалого Илинга с его темными, тесными лабораториями и подслеповатым учителем химии? Они заказали уйму рекламных буклетов лондонских школ, но остались разочарованы: учебные классы на фотографиях до обидного напоминали Илинг, а ученицы выглядели куда гламурнее. Может быть, выбрать государственную школу со смешанным обучением? Марина и рада была сэкономить бабушке деньги, но Рози ни в какую не хотела доверить правительству платить за образование внучки. К тому же Марина начала сомневаться, можно ли вообще познать настоящую жизнь в Лондоне, где в каждой кофейне и книжной лавке поджидают старушки со словами: «Ты ведь внучка Рози Фаркаш? Помнишь меня, дорогуша?»

И вот однажды вечером, когда Марина вместе с мамой и Ильди смотрела по телевизору «Одноклассниц», ей в голову пришла блестящая мысль: школа-пансион. Площадки для крикета, полуночные пирушки, готические своды. О да.

От грез о грядущем перерождении сердце забилось чаще. Марина может стать кем угодно: обычной пансионеркой или передовой богемной девицей с претензией на тонкий вкус. Она не сразу поняла, что после Илинга все женские школы покажутся душными и старомодными, а в тех, где привыкли к совместному обучению, ей будет попросту неуютно. Это значило, что у Марины Фаркаш, ученицы из школы для девочек, выросшей в исключительно женской семье, оставался единственный выход: почтенная частная школа для мальчиков, где девочек принимают в выпускной двухгодичный класс.

Снежный ком становился все больше, Марина едва за ним поспевала. В самом центре, как начинка драже, скрывался вопрос: знает ли, любит ли ее мама настолько, чтобы воспротивиться их разлуке? Ответ был очевиден. Лора ни во что не вмешивалась: листала проспекты, сопровождала Марину и бабушек на дни открытых дверей и ни разу не заявила протест.

Хорошо, решила Марина, если тебе все равно и ты рада от меня отделаться, я сама подам заявление. К тому же все остальные были в восторге. Старинные школы красивы, знамениты и превосходно оснащены – это, по сути, колледжи в миниатюре. Тем больше у нее шансов поступить в Кембридж. Миссис Добош, бабушкина подруга, призвала их со всеми брошюрами в свою квартиру на Мейда-Вейл, утопающую в белых коврах. Ей рассказали обо всем, что видели в дни открытых дверей: о лодочных сараях, монастырских галереях, дортуарах, «компутерных» комнатах, обсерваториях.