Жан-Поль Энтовен - Парижская страсть

Она даже не чувствовала потребности придать этому ритуалу хоть какое-то значение. Ее бесстыдство меня ослепило; я сперва воспринял его как доказательство высшей гармонии с жизнью и только потом — как свойство женщины легкого поведения.

Она раздевалась, не сводя с меня глаз. Оказавшись голой в моих объятиях, она утратила свою храбрость, и несколько вздохов смягчили ее манеру быть и управлять игрой, которая ей до сих пор нравилась. Это очаровало меня. Комнату заливал зимний свет, очень чистый, ясный. У меня было ощущение, что смерть не страшна.

Мы не расставались до вечера и успели притереться друг к другу. Несколько доверительных признаний сблизили нас, но не до конца. Мы сошлись, но стали еще более разными.

Я быстро заметил, что наслаждение испытывает ее тело — но не душа. Были, конечно, движения и вздохи, но она ускользала от любого прикосновения. В выражении ее рта была истома — но не счастливое желание. Мне почудилось в этом даже некоторое безразличие.

— У меня это всегда так, — сказала она. — Не обращай внимания…

Я и в самом деле не придал этому большого значения. Напротив, я в этом видел деликатную сдержанность, которую я обещал себе преодолеть, когда мы познакомимся ближе.

Я также убеждал себя, потому что это меня устраивало, что ритмы желания и любви не всегда совпадают.

Она захотела есть. Мы заказали в номер устрицы, белое вино, кофе. Голая, в постели, она наблюдала за мной, как играющий зверек. Потом она спела мне арию из оперы.

Вся ее сущность заключалась в равновесии дикости и утонченности.

Была уже ночь, когда она решила уйти. У нее была встреча. С кем? Тогда она впервые заставила меня замолчать, приложив мне палец к губам.

— У каждого в жизни должен быть какой-то порядок. Я позвоню вам…

Она вписала мой телефонный номер в свою записную книжку которую сразу же положила в сумочку но дать мне свой адрес отказалась.

— В это время со мной трудно связаться…

Она причесалась. Я еще услышал, как она поет в ванной. Это была ария Монтеверди, священные звуки которой взлетали, как эхо того, что мы только что пережили. Она расхаживала по комнате, украдкой подмечая, какое действие производят на меня ее ноги, плечи, грудь. Наконец она присела на край кровати:

— Вы вполне уверены в том, что вы делаете? Я не хочу, чтобы позже вы упрекали меня…

Как бы я мог упрекать женщину, которая мне ничего не обещала?

Она надела браслет — тот самый, что я видел на ней накануне. Золотой браслет, вычурный, с камнями. Почему она носит такие кричащие украшения?

— Вы правы… Это подарок Кантёлё. Это, должно быть, обошлось ему в целое состояние, но смотрится ужасно.

И, сняв браслет с запястья, она положила его на стол.

— Вот, я оставляю его здесь… Так вы будете уверены, что я его уже не надену…

Этот жест показался мне театральным. Никто передо мной так себя не вел.

Она отказалась от моего предложения ее проводить. Поцеловала меня, еще раз пообещала позвонить и закрыла дверь номера. Потом я заснул.

Когда я проснулся, была почти полночь. Я должен был этим вечером встретиться с Дельфиной, но было уже слишком поздно, и я ее не предупредил. Должен ли я буду сказать ей, что встретил женщину, которая затмила ее в моем сердце? Нужно ли было причинять ей страдания?

То, что произошло только что, убедило меня, что возможное огорчение Дельфины с точки зрения моего нового счастья ничего не значит.

Если еще раз обдумать то, что произошло со мной в тот вечер, то придется признать, что Авроре удалось дважды взять власть надо мной. Сначала она заставила меня уступить на выходе из музея, когда я не решался принять ее условия. Потом — в номере отеля, когда она предпочла уйти, не дав мне свой адрес и не сказав, куда уходит. Два раза она вынудила меня капитулировать в мелочах. Эта ловкость, так близкая к технике дрессировки, предполагала опыт и тонкое понимание психологии тех, кого хотят приручить. Аврора, которая знала меня всего несколько часов, инстинктивно поняла, какой кнут и пряник на меня может подействовать. Даже став моей любовницей, она устроила так, чтобы я остался один, и, таким образом, включила механизм, который заставлял меня нуждаться в ней все сильнее. С самого начала она давала мне одни пустышки, за которыми я бежал, как ослик за морковкой. Любопытно, что все эти уловки казались мне тогда в порядке вещей.

Аврора выявила во мне то, чего я еще не постиг, — темную сторону моей натуры. Она позволила мне проявить мое стремление быть обманутым в своих ожиданиях или, более точно, неясное стремление быть брошенным. Не в этом ли причина, что с первого дня я решил обожать ее?

Я до сих пор не представлял, что может существовать страсть к разочарованию. И что она занимает высокое положение в иерархии написанных нам на роду несчастий. Так вот, еще более, чем красота и очарование, меня к этой женщине привлекала возможность несчастья. Теперь, после крушения, я могу сколько угодно сожалеть о случившемся, но все с самого начала было ясно, как дважды два. Прося у меня прощения за боль, которую она способна причинить, Аврора в действительности обещала, что сделает это. А больше она ничего не обещала.

Страсть всасывает как пустота. Это падение. Проваливаешься. Разрушаешься. Проглатываешься. Но это падение внутрь себя. В полость, где жизнь собирает все несовершенства, которые вытекают из нашей манеры быть и любить. Тогда достаточно исчезнуть иллюзорной стене, отделяющей нас от пустоты, чтобы мы поддались притяжению бездны. Аврора с самого начала была для меня такой стеной. Когда она исчезла, у меня началось головокружение.

Итак, у меня перед глазами был номер телефона, который набирала Аврора перед тем, как исчезнуть. Меня интриговали эти несколько цифр. Это была комбинация чисел сейфа, которому был доверен секрет, отныне достижимый. Мне нужно было его узнать, и я этого боялся. Что в этих цифрах такого, что я не могу предугадать?

Солнце, жирное, как сливки, истекало потом над площадью Инвалидов. Удручающая неподвижность сковала вещи, существа и даже шумы, которые долетали до меня как слабые отголоски реальности. В конце дня небо залило чернотой, которую иногда прорезали раскаленные молнии. Надвигалась гроза. Тогда я решился набрать этот номер до падения первых капель — а там будь что будет. Мне нечего больше терять.

Пока Аврора жила рядом со мной, пусть даже имея возможность в любой момент исчезнуть, я никогда бы не посмел идти до конца в моем любопытстве. Я сам удивляюсь: почему я, к примеру, ни разу не попробовал проследить за ней, когда она исчезала, прося меня не беспокоиться. Разве не мог я выяснить, чем она втайне от меня занималась все эти дни? Тогда, впрочем, удовольствие ее найти для меня неразрывно связывалось со страхом ее потерять, и приходилось как-то выпутываться из этой паутины ревности. Но это ее исчезновение не походило на другие. На этот раз у меня не было выбора. Аврора не просто ушла куда-то, чтобы вернуться, когда у нее появится на то желание. Она сбежала в другую жизнь, где для меня не было места. Город вздрогнул от порыва ветра. В стекло ударили первые капли дождя.