Дэвид Николс - Один день

Когда-то она изучала моду в Лондоне, но теперь у нее был свой антикварный магазинчик в деревне: дорогие ковры и канделябры пользовались большим успехом у благородных семей из Оксфорда. Вокруг нее по-прежнему витала аура 1960-х — Декстер видел ее старые фото, вырезки из поблекших цветных журналов, — но она не испытывала ни грусти, не сожаления, что отказалась от той жизни ради респектабельной, безопасной, удобной роли матери семейства. Как было ей свойственно, она точно чувствовала момент, когда нужно уйти с вечеринки. Декстер подозревал, что у нее были мимолетные романы с врачами, адвокатами, людьми, выступавшими по радио, но сердиться на нее было невозможно. И все их знакомые говорили одно и то же — что «это» у него от матери. Правда, никто не уточнял что именно, но все как будто знали: внешность, разумеется, и жизненная сила, и здоровье, но также и небрежная уверенность в себе, точно он чувствовал, что имеет полное право всегда находиться в центре внимания, на стороне победителей.

Даже сейчас, когда она сидела в своем бледно-голубом летнем платье и искала спички в большой сумке, казалось, что вся жизнь на площади вращается вокруг нее. Внимательные карие глаза на лице в форме сердечка, обрамленном копной черных волос в нарочитом беспорядке, поддерживать который стоило немалых денег, на платье расстегнута лишняя пуговица — безупречная небрежность. Она увидела его, и лицо ее озарила широкая улыбка.

— Вы на сорок пять минут опоздали, молодой человек. Где гулял?

— Сидел там и смотрел, как ты заигрываешь с официантом.

— Отцу не говори. — Встав, чтобы обнять его, она сдвинула столик. — Где ты был?

— Готовился к занятиям. — Его волосы были еще влажные после душа с Туве Ангстром, и когда мать смахнула прядь с его лба, нежно коснувшись его лица ладонью, он понял, что она уже слегка пьяна.

— Какой ты взъерошенный. И кто тебя взъерошил? Что у тебя за проделки опять?

— Я же сказал — составлял план уроков.

Она скептически усмехнулась:

— А вчера куда пропал? Мы ждали в ресторане.

— Извини, не смог. Дискотека в колледже.

— Дискотека. Прямо как в семьдесят седьмом. И как это было?

— Двести пьяных скандинавок танцевали, как Мадонна.

— Танцевали, как Мадонна. Рада, что не имею ни малейшего понятия, как это делается. Было весело?

— Кошмар.

Она похлопала его по колену:

— Бедняжечка.

— А папа где?

— Ему пришлось пойти прилечь в гостиницу. Жара доконала, и сандалии натерли. Ну ты знаешь своего папу — он из Уэльса, и этим все сказано.

— И чем вы занимались?

— Гуляли по Форуму. По мне так он прекрасен, но Стивену было скучно. Такой беспорядок, колонны валяются… Кажется, он считает, что лучше снести все бульдозером и возвести на этом месте зимний сад или что-то в этом роде.

— Сходите на Палатин.[7] Это вон тот холм…

— Я знаю, где Палатин, Декс, я ездила в Рим, когда тебя еще на свете не было…

— Да, и кто тогда был императором?

— Ха. Помоги-ка мне с вином, а то выпью всю бутылку. — Она и так осушила бутылку почти до дна, но он вылил остатки вина в стакан для воды и потянулся за ее сигаретами. Элизабет щелкнула языком. — Знаешь, иногда я думаю, не слишком ли мы переборщили с твоим либеральным воспитанием.

— Согласен. Вы меня испортили. Дай спички.

— Это не умно, кстати. Я знаю, что тебе кажется, будто с сигаретой ты похож на кинозвезду, но это не так, ты выглядишь ужасно.

— Почему тогда ты куришь?

— Потому что я с сигаретой выгляжу феноменально. — Она воткнула сигарету между губ, и он зажег ее спичкой. — Но я буду бросать. Это последняя. А теперь быстро, пока отец не пришел… — она с заговорщическим видом подвинулась ближе, — расскажи о своей личной жизни.

— Нет!

— Брось, Декс! Ты же знаешь, у меня одна радость — услышать пару сальных историй от детишек, а твоя сестрица такая святоша…

— Вы пьяны, старая леди?

— И откуда у нее двое детей, ума не приложу…

— Ты пьяна, мама.

— Я не пью, забыл? — Когда Декстеру было двенадцать, как-то вечером она торжественно отвела его в кухню и полушепотом объяснила, как делать сухой мартини, точно речь шла о религиозном ритуале. — Ну давай. Рассказывай, и не жалей смачных подробностей.

— Мне нечего тебе сказать.

— Неужели у тебя в Риме никого не было? Ни одной милой католички?

— Нет.

— Надеюсь, ты не связался с одной из своих студенток?

— Конечно, нет, мам.

— А дома? Кто пишет эти длинные, закапанные слезами письма, которые мы все время тебе пересылаем?

— Не твое дело.

— А то я их опять под паром распечатаю! Ну-ка признавайся!

— Да нечего тут говорить.

Она откинулась на спинку стула:

— Что ж, ты меня разочаровал. А как же та милая девочка, что приезжала к нам в гости?

— Какая девочка?

— Красивая, серьезная шотландка. Которая напилась и стала кричать на отца, поминая Никарагуа.

— Эмма Морли.

— Да, Эмма Морли. Она мне понравилась, между прочим. И отцу тоже, хоть она и назвала его буржуазным фашистом. — При упоминании об этом Декстер поморщился. — Я люблю, когда в людях есть огонь, искра. Не то что твои глупые лупоглазки, которых ты обычно приводишь по ночам. «Да, миссис Мэйхью, нет, миссис Мэйхью». Я слышу, как вы крадетесь на цыпочках в комнату для гостей…

— Ты действительно напилась, да?

— Так что эта Эмма?

— Мы просто друзья.

— Уже просто друзья? А я бы не была так уверена. Думаю, она в тебя влюблена.

— Все в меня влюблены. Судьба такая.

В его голове эти слова прозвучали красиво, — слова прожигателя жизни, не чуждого самоиронии, — но теперь, когда он и мать сидели в молчании, он снова почувствовал себя глупо, как на тех вечеринках, когда она разрешала ему сидеть со взрослыми, а он начинал рисоваться, и ей было стыдно. Она снисходительно улыбнулась и сжала его руку:

— Будь хорошим мальчиком, ладно?

— Я и есть хороший, я всегда хороший.

— Но не слишком. Не делай культ из своего стремления всем нравиться.

— Не буду. — Он начал смотреть по сторонам, чувствуя себя неловко.

Она толкнула его под локоть:

— Так ты будешь еще вина или пойдем в отель и проведаем твоего отца?

Они зашагали в северном направлении по переулкам, идущим параллельно Виа дель Корсо к Пьяцца дель Пополо; Декстер сворачивал на самые живописные улочки, и постепенно он почувствовал себя лучше, довольный, что так хорошо знает город. Мать, нетвердо державшаяся на ногах, опиралась на его руку.

— И долго ты намерен здесь пробыть?