Анна Берсенева - Неравный брак

«Но я бы не стала вас все-таки беспокоить, если бы не беспокоилась за мальчика. Моя сестра с мужем – люди очень пожилые. Оля у них была поздний ребенок, старшие ее сестры старше намного. Наверно, она потому родилась с пороком сердца, что поздно. И вот недавно ее отец тоже умер, ему было семьдесят пять лет. Матери, правда, меньше, шестьдесят, но это тоже не молодой возраст и никакого здоровья нет. Олины сестры сейчас решают, кто возьмет к себе Ваню, и они тоже не хотели вам ничего сообщать. Потому что, извините, Юрий Валентинович, они считают, что вы могли бы хоть раз Оле написать и поинтересоваться, как она, раз уж так между вами получилось. Но я считаю, что это ваше дело, а не наше. Одна сестра живет, как родители, в Корсакове, другая на Шикотане. Правильнее было бы отдать его той, которая в Корсакове, потому что на Курилах, вы сами знаете, жить теперь невозможно, ни снабжения, ничего, и вот-вот отдадут японцам. Но у той, которая в Корсакове, неблагополучно в семье, муж у нее тоже русский, а своих двое, и не хочет брать племянника. Поэтому я все-таки решила вам написать. Я думаю, если бы вы взяли на себя материально помогать, ее супруг бы согласился, а сама Наташа рада взять Ванечку, потому что он очень милый ребенок. Ему уже полтора года, фамилия у него ваша, отчество тоже, потому что на момент его рождения вы ведь состояли с Олей в законном браке. А копию свидетельства о смерти, если вам, естественно, надо жениться, я вам готова выслать, если вы мне ответите положительно на вопрос о материальной помощи Ване. Вот и все, Юрий Валентинович, всего вам доброго, жду вашего ответа. Анна Те».

Юра посмотрел штамп на конверте: письмо было послано два месяца назад. Долго же от него ждут ответа, наверное, уже и ждать перестали!

– От кого письмо, Юрочка? – Он не заметил, как мама вошла в спальню. – Юра, что опять случилось, на тебе лица нету! – воскликнула она, присмотревшись. – Господи, да сколько же можно?!

Она взяла у него из рук письмо, не садясь, стала быстро читать.

– О Господи! – повторила Надя, дочитав последнюю страницу. – Так я и чувствовала, что без горя там не кончится… Что же ты делать будешь, Юра?

– А что тут делать? – пожал он плечами. – Попросить, чтоб свидетельство о смерти высылали поскорее? Хорошо хоть деньги от квартиры остались. – Он улыбнулся, но на душе было так тошно, что улыбка получилась кривая. – На билет-то хватит.

– Я с тобой поеду, – тут же сказала Надя. – Ты что, Юра, разве можно одному! Полтора года, крошечный ребенок, как ты его довезешь?

– Довезу как-нибудь, – отрезал он. – Я один полечу, мама, перестань.

Наверное, голос его прозвучал так жестко, что Надя не решилась возражать.

– А вдруг его тебе не отдадут? – с сомнением проговорила она. – Мало ли что фамилия… Они могли уже опекунство оформить. Все-таки там женщины, я скорее бы уговорила.

– А кому отдадут? Дяде за отдельную плату? – Юра опомнился: с мамой же говорит, не с тейповым авторитетом! – Я только… прилягу пока, мам, ладно? Обедайте без меня, я потом… Позвони в справочную, спроси, когда рейс.

Надя вышла, положив письмо на край кровати. Но Юра не стал его перечитывать – и так впечаталась в память каждая строчка.

«Умерла… – думал он медленно, как во сне. – Подняла ванночку, а это большое для нее напряжение… Убить меня мало! Два года делал вид, что все само собой решилось. И сейчас довольный какой примчался: сию секунду Жене позвоню, все теперь у нас по-другому будет… Прозрел! Можно подумать, первый раз смерть в Чечне увидал – на жизнь глаза открылись! Вот она тебе, жизнь, хлебай полными ложками».

Сквозь глубокое, невыносимое отвращение к себе Юра не мог даже вспомнить Олю – такую, какая она была с ним два года назад: девочка с длинными влюбленными глазами, тонкая и гибкая, как сахалинская лиана актинидия… И подумать толком об этом мальчике Ване, так неожиданно появившемся у него сыне, Юра тоже не мог. Не верилось даже, что ребенок существует на самом деле. На самом деле существовала только неизбежная и неизбывная вина перед Олей… За эту вину теперь надо было платить, и не так, как ожидала от него Анна Те.

«Завтра какой день? – подумал Юра. – По вторникам рейс раньше точно был, сейчас, может, по-другому. Билеты наверняка есть, не на юг же. Хорошо, что не успел Жене позвонить».

Он услышал, как хлопнула входная дверь, раздался Евин голос, но отвернулся к стене, закрыл глаза. Не мог он сейчас разговаривать ни о чем и ни с кем. Только… Но о Жене теперь лучше было не думать.

– Я думаю, Евгения, ваш отец не совсем прав, – пощипывая короткую бородку, сказал Михаил. – В его аполитичности есть что-то показное.

– А я так не думаю, – пожала плечами Женя. – Делать репортажи из Чечни в стилистике «ЛОТа» было бы слишком цинично. Представляю, как бы я восклицала сразу после веселенькой заставки: «Мы приветствуем в студии всех, кто не утратил интереса к жизни!» – поморщилась она.

По правде говоря, Жене до смерти надоело развлекать своего бывшего соотечественника. Но отец попросил покормить американского коллегу в лотовском ресторане, и приходилось терпеть его бесконечные разговоры. К тому же ей было неловко поскорее отвязаться от Михаила: из Чечни человек приехал, хочет поделиться впечатлениями.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Михаил. – Мне показалось, ваша передача динамична, чисто стилистически в ней есть что-то американское. Я думаю все-таки, дело тут не в стилистике, а только в политике. Ваш отец – опытный и осторожный человек, вот и все. А в Чечне, конечно, политика на каждом шагу. Из всех, кого я там встретил, действительно, а не напоказ нейтральными были разве что врачи Красного Креста. Но у них от этого жизнь там зависела, – добавил он. – И от нас они поэтому шарахались как от чумы. Женечка, не выпить ли нам водки? – предложил он. – Здесь у вас в баре настоящая, по-моему. Все хорошо в вашей обновленной Москве, кроме криминала и суррогатного алкоголя, – улыбнулся он. – Что касается криминала…

– Возьмите водки, Миша, – кивнула Женя, мило улыбаясь. – Только себе, я за рулем.

– А я и за рулем себе позволяю, – сказал он, вставая, чтобы идти к бару. – По-моему, цивилизованный человек сам в состоянии контролировать промилле у себя в крови, не обязательно запрещать ему спиртное вообще как таковое.

От Мишиного многословия можно было свихнуться. Обо всем-то он имел свое мнение!

«Если б я с утра последила за промилле у себя в крови, а днем поразмышляла о криминале, – подумала Женя, – наверно, вечером на работу не смогла бы выйти. А он даже…»

И тут вдруг она почувствовала, что в голове у нее что-то дернулось и сжалось, в глазах потемнело, как от сильного удара.