Николас Спаркс - Дальняя дорога

– Мне нравилась шоколадная шипучка. Я раньше никогда ее не пила.

– А я ревновал.

– И правильно, – говорит Рут. – Он был богатый, красивый и с изящными ушами.

Я улыбаюсь и жалею, что плохо вижу ее. Но в темноте ничего не разглядишь.

– Некоторое время я думал, что вы поженитесь.

– Дэвид несколько раз делал предложение, но я отвечала, что слишком молода и что ему придется подождать, пока я не закончу колледж. Но я лгала. По правде говоря, я уже положила глаз на тебя. Вот почему настаивала, чтобы мы встречались в кондитерской напротив вашего магазина.

Я это знаю, конечно. Но так приятно услышать еще разок.

– А я стоял у окна и смотрел, когда ты там сидела с ним.

– Я иногда тебя видела. – Жена улыбается. – Один раз даже помахала… но все-таки ты никогда не приглашал меня погулять.

– Дэвид был моим другом.

Это правда – и мы остались друзьями на много лет, общались с Дэвидом и его женой Рейчел, а один из их детей учился в классе у Рут.

– Дружба тут ни при чем. Просто ты боялся. Ты всегда был застенчивым.

– Ты меня с кем-то путаешь. Я был дамский угодник, записной кавалер, молодой Фрэнк Синатра. За мной бегали столько женщин, что иногда приходилось прятаться.

– Ты опускал глаза, когда проходил мимо, и краснел, если я тебе махала. А в августе ты поступил в университет и уехал из дому.

Я поступил в колледж Вильгельма и Марии в Виргинии и вернулся домой только в декабре. В том месяце я дважды видел Рут в синагоге, оба раза издалека, а потом опять уехал. Во время летних каникул я работал в магазине, и в Европе уже бушевала Вторая мировая война. Гитлер захватил Польшу и Норвегию, подчинил Бельгию, Люксембург и Нидерланды, крошил французов. В каждой газете писали только о войне, и ни о чем другом люди не говорили. Никто не знал, вмешается ли в конфликт Америка, и общее настроение было мрачным. Несколько недель спустя Франция вышла из войны окончательно.

– Ты продолжала встречаться с Дэвидом, когда я вернулся.

– Но за тот год, когда тебя не было, я подружилась с твоей матерью. Пока отец работал, мы с мамой ходили в ваш магазин, разговаривали о Вене, о том, как жили раньше. Мы с мамой, конечно, тосковали по родине, но мне еще и совсем не нравилось в Северной Каролине, не нравилась Америка. Я чувствовала себя чужой здесь. Несмотря на войну, я хотела вернуться и помочь своим родным. Мы очень за них беспокоились.

Я вижу, как она отворачивается к окну. Рут молчит, и я знаю, что она думает о бабушке и дедушке, тетях и дядях, двоюродных братьях и сестрах. Вечером накануне отъезда Рут и ее родителей в Швейцарию десятки родственников собрались на прощальный ужин. Они тревожно прощались и обещали писать; хотя некоторые и радовались за отца Рут, почти все полагали, что он переоценивает опасность и что глупо бросать все нажитое ради неопределенного будущего. Впрочем, кое-кто из родичей сунул ему несколько золотых монет, и в течение полутора месяцев, которые занял путь до Северной Каролины, именно на эти деньги семейство жило и питалось. Вся прочая родня осталась в Вене. Летом сорокового года они носили на рукаве звезду Давида и почти все лишились работы. Тогда уже было слишком поздно бежать.

Моя мать рассказывала мне про визиты Рут и ее тревоги. У мамы тоже остались в Вене родственники, но, как и многие наши соотечественники, мы понятия не имели, что будет дальше и какой ужас нас ждет. Рут тоже не знала, зато знал ее отец. Он понял это, еще когда была возможность бежать. Таких разумных людей я никогда не встречал.

– Твой отец тогда делал мебель?

– Да, – ответила Рут. – Ни в один университет его не взяли, поэтому он хватался за любую работу, чтобы прокормить семью. Но ему было нелегко. Папа не привык к физическому труду. Когда он только начинал, то приходил домой измученный, с опилками в волосах, с перевязанными руками и, едва переступал через порог, засыпал прямо в кресле. Но папа никогда не жаловался. Он знал, что нам еще повезло. Проснувшись, он мылся и переодевался к ужину, чтобы напомнить себе о том, кем он некогда был. За столом мы оживленно беседовали. Он спрашивал, что я прошла в колледже, и внимательно слушал, когда я рассказывала. Папа частенько предлагал мне подумать о разных вещах в неожиданном свете. «Как ты думаешь, почему это так?» – спрашивал он. Или: «А как тебе такой вариант?» Я, конечно, понимала, в чем дело. Невозможно перестать быть учителем – а папа был хорошим учителем, вот почему он сумел вновь стать им после войны. Он научил меня, как и всех своих студентов, мыслить самостоятельно и доверять собственным инстинктам.

Я рассматриваю ее и размышляю, как это символично, что Рут тоже стала учительницей, и вновь мои мысли возвращаются к Дэниэлу Маккаллуму.

– Твой отец заинтересовал тебя живописью.

– Да, – отвечает она с лукавой ноткой в голосе. – В том числе.

Четырьмя месяцами ранее

– Обязательно приходи, – настаивала Марсия. – Ну пожалуйста. Поедет человек тринадцать или четырнадцать. И это не так далеко. Маклинсвилль меньше чем в часе езды отсюда, и в машине можно будет курнуть.

София состроила скептическую гримасу, лежа на диване, где она вяло просматривала какие-то записи по истории Возрождения.

– Не знаю… Ехать на родео?

– Не надо говорить таким тоном, – заметила Марсия, поправляя перед зеркалом черную ковбойскую шляпу и заламывая ее то на один бок, то на другой. Марсия Пик уже второй год была соседкой и лучшей подругой Софии. – Во-первых, это не родео, а только скачки на быках. Во-вторых, Бог с ним, с родео. Тебе предлагают смотаться из кампуса, прокатиться с ветерком и развлечься в хорошей компании. Потом будет вечеринка, бар в большом старомодном амбаре рядом с ареной, музыка, танцы. Честное слово, ты впервые в жизни увидишь столько клевых парней в одном месте.

София взглянула на нее поверх тетрадки.

– Прямо сейчас я меньше всего думаю о том, чтобы подцепить парня.

Марсия закатила глаза.

– Суть в том, что тебе нужно развеяться! Уже октябрь. Мы учимся два месяца, пора перестать валять дурака.

– Я не валяю дурака, – ответила София. – Я просто… устала.

– То есть тебе надоело встречаться с Брайаном, так? – Марсия развернулась, чтобы посмотреть на подругу. – Ладно, я поняла. Но кампус тут маленький, и все уже разбились на парочки. Это неизбежно.

– Ты же знаешь, что я имею в виду. Брайан таскается за мной по пятам. В четверг он даже пришел в Центр изобразительных искусств. Я никогда его там не видела, когда мы встречались!

– Ты с ним говорила? А он не пытался подойти?

– Нет. – София покачала головой. – Я пошла прямо к выходу и сделала вид, что не заметила его.

– Ну, значит, никаких проблем.

– И все-таки странно…

– И что? – Марсия нетерпеливо пожала плечами. – Не бери в голову. Брайан же не псих. Рано или поздно он все поймет.

София отвела взгляд и подумала: «Надеюсь». Не дождавшись ответа, Марсия подошла к ней, села рядом на кровать и похлопала подругу по ноге.

– Давай рассуждать логически. Ты сказала, что он перестал тебе звонить и писать, так?

София кивнула, хоть и с неохотой.

– Значит, все нормально, – заключила Марсия. – Надо двигаться дальше.

– Именно этого я и хочу. Но куда бы я ни пошла, Брайан тоже оказывается там. Не понимаю, отчего он не оставит меня в покое.

Марсия подтянула колени к груди и уперлась в них подбородком.

– Очень просто. Брайан считает, что если он с тобой поговорит – и если скажет правильные слова и включит обаяние, – то заставит тебя передумать. И он искренне в это верит. – Она внимательно посмотрела на подругу. – София, пойми: все парни одинаковы. Они вечно хотят недостижимого и искренне верят, что болтовней можно горы свернуть. Это в них генетически заложено. Ты бросила Брайана, и теперь он хочет, чтобы ты вернулась. Типично мужская логика. – Она подмигнула. – Но в конце концов он смирится и поймет, что все кончено. Если ты не сдашься, конечно.

– Я не сдамся, – сказала София.

– И прекрасно. Ты слишком хороша для него.

– А я думала, ты к Брайану неравнодушна.

– Да, неравнодушна. Он веселый, симпатичный, богатый… отличный набор качеств, правда? Мы дружим с первого курса, и я по-прежнему с ним общаюсь. Но я помню, что он никудышный бойфренд, который изменил моей подруге. И не один раз и не два, а целых три.

София понуро ссутулилась.

– Послушай, моя обязанность как подруги помочь тебе оправиться, – продолжала Марсия. – И вот я придумываю прекрасное решение всех твоих проблем – вечеринка с подругами вне кампуса, – а ты предпочитаешь торчать здесь?

София молчала, и Марсия придвинулась ближе.

– Ну пожалуйста. Поехали с нами. Ты мне нужна.

Девушка вздохнула, зная, какой настойчивой та может быть.

– Ладно, я поеду.

В будущем Софии каждый раз предстояло вспоминать, что все началось именно так.