Чарльз Мартин - Колодец с живой водой

Мое собственное детство не оставило у меня почти никаких воспоминаний. Собственно говоря, никакого особого детства у меня просто не было. И даже сейчас моя жизнь наполнялась смыслом, только когда я оказывался в доме Колина, когда слышал доносящиеся из комнат смех и голоса или когда держал руку Марии в своей. В эти моменты я чувствовал себя членом семьи. Больше того, я был им – стал после того, как Колин и Маргерит попросили меня вырастить и воспитать Марию и ее старшего брата, если с ними самими что-нибудь случится. И каждый раз, когда я входил в этот дом, когда хрустел попкорном, когда вместе с Маргерит подшучивал над Колином, когда доедал лакомые кусочки из холодильника, забрасывал ноги на журнальный столик или выносил мусорное ведро – только тогда я чувствовал, что живу по-настоящему, и наслаждался каждой минутой такой жизни.

Колин и я редко выходили в одну и ту же дверь, поэтому, когда он и Маргерит покинули дом через парадное, я направился к черному ходу. В задней прихожей я столкнулся с Сэлом, который выносил мусор.

– Привет, Здоровяк!

И я обнял Сэла, точнее – попытался обнять. По какой-то причине парень держался напряженно и, как мне показалось, холодно. Во всяком случае, к обнимашкам он был не расположен. Накачанные (к сожалению, не обошлось без стероидов) мускулы закрывали его, точно броня, к тому же от Сэла крепко пахло сигаретным дымом. Веселый, любознательный, отзывчивый мальчуган исчез, остался настороженный, полувраждебный подросток в бейсболке набекрень. В ответ на мои слова он только неохотно кивнул:

– Привет, Чарли.

Он назвал меня просто «Чарли», а не «дядя Чарли», и я это заметил. Несмотря на это, я был рад его видеть, поскольку в последний раз мы встречались довольно давно.

– Твой отец говорил, ты собираешься с сестрой на прогулку?

Сэл легко удерживал в одной руке переполненное мусорное ведро, и я вдруг отчетливо осознал, что он выглядит очень сильным. Почти как взрослый мужчина.

Сэл коротко кивнул:

– Да. Я подумал, может, мы немного покатаемся при луне на «Желтопере»?

Название «Желтопер» носил двадцатичетырехфутовый плоскодонный катер Колина с трехсотсильной подвесной «Ямахой». Для тихой, как сегодня, погоды он подходил идеально. Кроме того, «Желтопер» был снабжен первоклассным навигационным оборудованием, так что заблудиться Сэл и Мария просто не могли.

– Прекрасный выбор. Сегодня полный штиль, и я уверен – вы прекрасно проведете время.

Сэл снова кивнул и даже попытался улыбнуться. Показывая куда-то наверх, он проговорил:

– Мария обожает стоять на башне для спиннингистов, когда лодка движется, так что… – Он пожал плечами: – Ну, ты же ее знаешь…

Тут я впервые заметил, что Сэл слегка сутулится, словно на его плечах лежит какое-то невидимое бремя. Его глаза были обведены темными кругами, а голос звучал хрипло и устало. Показав кивком на ведро, с которого капала на пол какая-то жидкость, Сэл добавил:

– Я лучше пойду, а то течет…

Он вышел на крыльцо и почти сразу исчез за гаражом, а я ненадолго задержался на ступеньках, чтобы мои глаза и уши успели привыкнуть к ночной тишине и темноте. Только потом я спустился к причалу. Усталое лицо Сэла еще долго стояло перед моим мысленным взором, так что в конце концов мне сделалось немного не по себе.

Сорок четыре мили я преодолел меньше чем за час и даже успел немного вздремнуть. Когда над Атлантикой встало солнце, я уже сидел на крыльце с чашкой горячего кофе в руках и думал о том, что сегодня мне исполняется сорок лет и что сегодня же должна состояться моя свадьба. И то и другое было поводом для радости, но, когда взгляд упал на мое левое запястье, я невольно нахмурился. Часы, которые подарила мне Шелли, исчезли. Я их где-то посеял и понятия не имел – где.

И произошло это в течение последних десяти-двенадцати часов.

Скверно…

С самого раннего детства мною владело одно чувство, одна эмоция, которая поглощала все остальное. Сколько я себя помнил, я постоянно ощущал себя грязным. Что бы я ни делал, как бы ни пытался отмыться, у меня ничего не получалось. Я не мог очиститься.

Счета за электричество мама оплачивала отнюдь не регулярно, поэтому в нашем доме горячая вода была роскошью. А это означало, что каждый раз (довольно редко), когда я ее обнимал, мне в нос ударял исходящий от маминых волос застарелый запах сигарет и прокисшего пива. Моя одежда не часто бывала свежей, из-за чего в школе я чувствовал себя довольно неловко. Наша крохотная кухонька была завалена стопками немытых тарелок и сковородок, а дом кишел тараканами, которые по ночам частенько падали на меня с потолка. В гости к друзьям, особенно с ночевкой, меня почти не приглашали. Собственный внешний вид вызывал у меня острое чувство стыда, так что я старался держаться как можно скромнее и привлекать к себе минимум внимания. Внимания мне хотелось меньше всего, так что уже в детстве уютнее всего я чувствовал себя в темноте.

Должно быть, именно поэтому я сумел добиться многого – и многое сходило мне с рук.

Подростком я предпочитал проводить время на пляже города Джексонвилла во Флориде. Босой, светловолосый, худой, я допоздна бродил по песку, как какой-нибудь бездомный бродяга. Ни ответственности, ни обязанностей я не знал и знать не хотел. Порой я казался себе похожим на Гекльберри Финна, и, хотя моя фамилия не имела никакого отношения к этому литературному герою, я считал, что между нами есть связь. Я воображал себя Геком Финном – и вел себя соответственно. Жили мы с матерью буквально через улицу от пляжа, и я любил, взобравшись на чердак над нашим вторым этажом, смотреть в слуховое окошко, любуясь живописными океанскими восходами. Мне нравилось наблюдать игру красок над светлеющим горизонтом, и я часто думал, что маленький бродяга Гекльберри тоже оценил бы подобное зрелище.

Своего отца, водителя такси, я почти не помнил. Он разбился на своей машине, когда мне было три года. Маме не везло в жизни с двумя вещами: с мужчинами и с деньгами. Она знала этот свой недостаток, поэтому, получив отцовскую страховку, совершила, наверное, единственный за всю жизнь мудрый поступок, сполна расплатившись за дом. В глубине души мама всегда была склонна к авантюрам, чем, как она говаривала мне впоследствии, и объяснялся ее брак с моим отцом (что, если принять во внимание его любовь к джину, действительно было довольно рискованным предприятием). После того как мама полностью выплатила закладную за дом, он стал ее собственностью, а это означало, что теперь никто не сможет отнять его ни у нее, ни у меня. И пускай у нас не каждый день была еда, зато мы могли не бояться, что лишимся крыши над головой. Правда, в сильный дождь наша крыша протекала, но мама считала, что это дело десятое. Когда банк прислал нам документ, подтверждающий право собственности, она взяла меня двумя пальцами за подбородок и, поглядев в глаза, сказала: «Никогда не рискуй тем, что не можешь позволить себе потерять».

Когда мне исполнилось одиннадцать, я стал работать в ресторане, стоявшем на той же улице неподалеку от нашего дома. Работал я за чаевые, которые отдавал матери, чтобы ей было чем платить за коммунальные услуги. Когда она выкупила наш дом, ей стало казаться, что она полностью выполнила свой родительский долг, поэтому теперь после работы мама частенько заходила в зал игровых автоматов или покупала за пятьдесят долларов билет еженедельной лотереи. Из-за этого мы иногда сидели без еды, и мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять: то были не безответственность или легкомыслие. На самом деле мама хотела дать нам обоим то, чего не хватало в нашей жизни, то, что было у нас отнято и чего нам хронически недоставало.

Я имею в виду надежду.

К сожалению, я не могу сказать, что мама преуспела в этом занятии, но она, по крайней мере, старалась, и за это я ее любил.

Рано потеряв отца и живя с матерью, которая все время работала (как бы там ни было, домой она приходила довольно поздно), я довольно быстро приучился к самостоятельности и умел сам о себе позаботиться. Жизни моих сверстников вращались в основном вокруг требований, которые предъявляла школа, но я сосредоточился главным образом на фазах луны и погоде, приливах и отливах, направлении и силе ветра – словом, на всем том, от чего зависели период и высота волны. В восьмом классе на каждый день, проведенный в классе, у меня приходилось три или четыре дня на пляже, и меня это более чем устраивало. Школу я ненавидел. В конце концов, моя посещаемость, точнее отсутствие таковой, привело к тому, что директор вызвал в школу маму. Когда она пришла, он усадил нас в своем кабинете и достал откуда-то список моих прегрешений.

– Вам известно, мэм, сколько уроков ваш сын пропустил в этом году? По правде говоря, проще будет перечислить дни, когда он присутствовал на занятиях. – Директор усмехнулся и добавил: – Должно быть, в эти дни погода была неподходящей для серфинга.