Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Перед крещением я видела донну Лукрецию лишь однажды, когда отец отвел меня в огромный дворец Орсини, где она жила в обществе тетушки, Адрианы да Мила Орсини, и Джулии Фарнезе, которая приходилась донне Адриане невесткой, а также была фавориткой Папы Римского. Я втайне испытала разочарование, что красотка Джулия не присутствовала на нашей встрече. Мне было бы любопытно видеть не только донну Лукрецию, но и ее тоже. Говорили, что она по красоте могла сравняться с Еленой из Трои.

Нас приняли в бельэтаже, в элегантном зале, таком огромном, что даже пылающий камин из каррарского мрамора, где можно было бы зажарить целого быка, не согревал его. Когда ливрейный слуга бесшумно прикрыл за нами створки дверей и Адриана да Мила поманила нас к себе, я увидела перед собой облачко своего дыхания.

Дамы сидели на мягких стульях по обе стороны камина. Сынок донны Лукреции, Родриго Бишелье, которому в то время было чуть больше годика, ползал по пушистому ковру, играя с деревянными солдатиками в костюмах янычаров. Тюрбан на одном из них размотался, и ребенок жевал свободный конец. Черная девочка-рабыня стояла за стулом донны Лукреции совершенно неподвижно, и я даже подумала, не статуя ли это. На щеках – татуировка, хотя одета она была в дорогое платье из темно-красного шелка.

– Надеюсь, вы не будете возражать и подождете там, сир Сарфати, – произнесла донна Адриана, махнув рукой в драгоценностях и коричневых пятнах в сторону скамьи, что стояла у стены на середине зала, – пока мы побеседуем с вашей дочерью.

Отец поклонился, слегка подтолкнул меня в поясницу и опустился на скамью, заскрипев кожаной обивкой. Мои новые замшевые туфли успели промокнуть в лужах перед дворцом и теперь тихо хлюпали, пока я приближалась к камину. Я так нервничала, что, несмотря на холод, покрылась испариной. Руки я крепко прижимала к бокам, а зубы сцепила, чтобы они не стучали. «Ты была совершенно деревянная, как марионетка», – годы спустя со смехом вспоминала донна Лукреция.

В то утро лицо ее было строгим и усталым, нос с высокой переносицей и большие серые глаза покраснели, будто она простудилась или долго плакала. Рука, протянутая мне, была пухлой и вялой. Я коротко ее пожала и поклонилась, как принято у христиан благородного происхождения, по мнению отца. Кожа у нее оказалась невероятно мягкой, а белые костяшки пальцев были как у ребенка, с ямочками. Потом я повернулась и присела в реверансе перед донной Адрианой, которая наклонила в мою сторону свою прическу, тихо звякнув жемчугами.

– Что ж, – сказала донна Лукреция, – ты действительно беленькая. Скажи, это твой натуральный цвет?

– Да, мадонна.

Она вздохнула, тронув рукой свои волосы, убранные в зеленую шелковую сеточку с крошечными красными рубинами.

– У меня тоже когда-то был такой цвет. А когда родился Родриго, волосы выпадали целыми прядями, потом, правда, отросли, но стали темнее. Теперь мне приходится часами выжигать их на солнце. Я даже обзавелась чудесным сооружением в виде шляпы от солнца, только без тульи. Сделано оно из меди и ускоряет обесцвечивание. Катерина Сфорца дала мне рецепт отвара из шафрана, киновари и серы, который она применяла в прошлом году, когда была… гостьей герцога Валентино, но от него голова ужасно пахнет. Можешь присесть. Катеринелла, табуретку.

Тут я сообразила, что рабыня вовсе не украшение – она повернулась и перенесла низенькую табуретку. В носу у меня защекотало. В голове прозвучал настойчивый шепот Мариам: «Чихай, дитя, чтобы отогнать дьявола». Нельзя же чихать перед этими дамами, подумала я. Лучше дьявол, чем отказ донны Лукреции и разочарование отца. Тихо шмыгнув, я опустилась на табуретку, сложила руки на коленях и уставилась на них, чтобы не глазеть на двух женщин в шелках, мехах и сверкающих драгоценностях.

– Расскажи о своих успехах в учебе, – попросила донна Лукреция. – Мне особенно приятно, когда кто-то из представителей твоей расы приходит к Христу в конце концов. Он был иудей.

– Смею надеяться, я хорошая ученица, мадонна. Я уже выучила апостольский символ веры, таинства и, конечно, заповеди Моисея… У евреев они тоже есть.

– А можешь прочитать наизусть молитву «Отче наш»?

– Да, мадонна. Pater noster qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum…

– Превосходно. Ты знаешь латынь.

– А также немного по-гречески, мадонна.

– Надеюсь, испанский тоже?

– Простите, мадонна. Мне было шесть лет, когда мы покинули Испанию. Я забыла язык. – Хотя иногда я по-прежнему видела сны на испанском, на кастильском наречии шестилетней девочки, вдвое младше меня теперешней.

– Я родилась здесь, но между собой мы всегда говорим на нашем родном языке. Мое семейство принадлежит к валенсийской знати.

Почуяв неодобрение в ее голосе, я поспешила оправдаться:

– Отец считал важным для нас практиковать итальянский, чтобы мы влились в новое окружение. Все равно мы бы не поняли с вами друг друга, мадонна, если бы заговорили по-испански, ведь моя семья из Толедо, а это означает, что мы кастильцы, а вы каталонцы.

– Разве? Боюсь, я не очень сведуща в географии Испании, к тому же она расползлась теперь повсюду после открытий сира Колумба, – холодно заметила донна Лукреция.

Донна Адриана звякнула жемчугами. Едва слышное поскрипывание кожаной скамьи, на которой сидел отец, свидетельствовало о том, что я переступила границы приличий. Но мне было безразлично, хотя сердце забилось быстрее. Как-никак я оказалась здесь по воле отца, а не по собственной.

– А знаешь, римляне называют нас marrano [7] , сто́ит нам вызвать у них малейшее недовольство. Какая ирония, не правда ли, что нас, семейство Святого Отца, заклеймили как тайных иудеев? Может, нам перейти с тобой, девочка, на иврит?

Я поняла, что, как ни отвечу, все равно оскорблю либо семью донны Лукреции, либо мою собственную. Но тут вдруг она улыбнулась. И улыбка преобразила ее, осветила изнутри, а не застыла на лице, как картина, которую вывешивают на стену, желая прикрыть трещину. Эта улыбка заставляла поверить в добродетельность ее души.

– Скажи, – обратилась ко мне донна Лукреция, – а Петрарку ты знаешь?

Чем дальше, тем хуже. Я действительно немного знала Петрарку по затертым копиям некоторых его стихов, что втайне передавали друг другу девушки в монастыре Святой Клары. Но я опасалась в том признаться, ведь отец сидел рядом и все слышал. Однако, если бы я не дала правдивого ответа, эта дама сочла бы меня не подходящей для своего дома, и я сорвала бы все отцовские планы.

– И конечно, Данте. – У меня отлегло от сердца. С Данте дела обстояли гораздо лучше, хотя его и не стоило рекомендовать как чтение перед сном. Я открыла рот, чтобы выдать сентенцию одного из моих учителей по поводу религиозного символизма любовной лирики поэта, влюбленного в Беатриче, как она продолжила: – Lasciate ogne speranza, voi ch’intrate [8] . – И рассмеялась, что заставило меня поднять голову.

Донна Лукреция переглянулась с тетушкой, которая тихонько закашлялась, но, похоже, не для того, чтобы прочистить горло, а для предостережения. Я почувствовала, как у меня зарделись щеки. Неодобрение отца буквально впилось мне в спину. Ни при каких обстоятельствах, наставлял он меня, ты не должна смотреть в лицо такой знатной даме, как донна Лукреция; это будет воспринято как высшая степень грубости.

Но как только мы встретились взглядами с донной Лукрецией, я поняла, что моя дерзость не имела для нее значения. В серых глазах сверкнула искорка. Она улыбнулась. Я ей понравилась. Без особых на то причин она во мне что-то рассмотрела, уловила сходство мыслей и не осталась равнодушной.

В эту минуту малыш, которому наскучили солдатики, расхныкался. Рабыня Катеринелла вышла вперед, но донна Лукреция отмахнулась от нее и посадила ребенка к себе на колени, а он счастливо вцепился в ее ожерелье и принялся сосать изумрудный подвесок размером с утиное яйцо.

– У него режутся задние зубки, – сообщила донна Лукреция.

– Мадонна, – произнесла я, осмелев от того, что прочла в ее глазах. Донна Адриана опять покашляла. Отец за спиной резко вдохнул. Но я продолжала гнуть свое: – Можно задать вопрос?

– Позволим этой смелой молодой особе задать нам вопрос? – обратилась она к сынишке. – Почему бы нет? Родриго говорит «да», синьорина Эстер.

– Каковы обязанности придворной дамы, мадонна?

– Ну, дитя мое, она находится при дворе. И как всякая другая женщина, ждет. Мужа, рождения детей и…

– Ты будешь исполнять волю донны Лукреции, девушка, только и всего, – добавила донна Адриана.

Полагая, что беседа закончена, я ждала, что меня отпустят, но прежде чем прозвучали какие-либо слова, двери в зал распахнулись, впустив порыв еще более холодного воздуха, от которого заплясало пламя в камине. Гонец в ливрее из алого бархата и золотого атласа, чередующихся в шахматном порядке, прошел по всему залу так, словно он был здесь хозяин, поклонился дамам и вручил доне Лукреции пергамент, сложенный и запечатанный. Ее бледное личико чуть порозовело, когда она вскрыла печать и прочитала письмо.