Элизабет Чедвик - Зимняя корона

– Ты сказал ему об этом?

– Не в такой форме. – Генрих лукаво взглянул на жену. – Я сказал, что раз вопрос касается моего брата, то дело семейное и я должен посоветоваться с матерью. Я уверен, она ни за что не одобрит эту авантюру и согласится со мной, что это только лишняя трата денег и времени, к тому же опасная. Теобальд, конечно, не отступится, но я собираюсь пережить это.

– Умно, – согласилась Алиенора.

Мать Генриха Матильда исполняла функции наместника короля в Нормандии и из аббатства Бек контролировала все, что происходит во владениях английской короны. Она хорошо знала архиепископа, но всегда защищала интересы сына, и при ее посредничестве конфликт разрешится определенно в пользу Генриха.

– Я тоже так думаю, – усмехнувшись, сказал тот.

– Смотри, папа, как быстро скачет мой конь! – весело закричал Вилл, который только начал связно говорить.

Выражение лица Генриха смягчилось.

– Прекрасно! Мужчине нужен быстрый конь, чтобы всегда быть впереди и обгонять противников. – Король взял сына на руки и обнял, прижав свою ярко-рыжую голову к его огненно-рыжей.

– А что сказал твой канцлер? Он ведь ставленник Теобальда, – поинтересовалась Алиенора. – Бекет тоже пытался убедить тебя завоевать Ирландию?

– Томас делает то, что я ему приказываю. – Генрих сверкнул серыми глазами. – Сейчас его главная задача – пополнить государственную казну, и он с этим замечательно справляется. Должно быть, торгашеское происхождение дает себя знать. – Он поставил сына на пол. – Пока мать улаживает разногласия с Теобальдом, они оба будут заняты, и я смогу спокойно, без советчиков заняться другими делами.

Алиенора отдала ребенка няне.

– Ты хотел сказать – мы сможем заняться другими делами. Эти дела такие же мои, как и твои.

Генрих мрачно взглянул на нее:

– Само собой разумеется.

– И все-таки мне приходится напоминать об этом.

– Когда я отплыву в Нормандию и Анжу, ты останешься здесь моим регентом. Ты заменяешь меня, а я тебя. Мы всегда будем править вместе, успокойся. – Теперь Генрих, кажется, был разгневан.

Алиенора не собиралась успокаиваться. Она не верила словам мужа. Если он и привлекал ее к делам, то лишь тогда, когда ему это было выгодно.

– Но Аквитания – прежде всего мое герцогство, – твердо произнесла она. – И в данном случае я решаю, прибегнуть ли к твоей помощи, а не наоборот.

Генрих нетерпеливо вздохнул:

– Не цепляйся к словам. Тебе нужен мой меч, чтобы держать баронов в узде. А я по́том и кровью обеспечиваю безопасность Аквитании. Однажды наш сын унаследует твое герцогство, и мы обязаны создать для этого все условия. Не понимаю, почему ты бесишься.

– Потому что для меня это важно. Ты должен считаться со мной.

Он яростно зарычал, привлек ее к себе и исступленно поцеловал. Она схватила его за руки, их объятия словно превратились в поле битвы. В крови забурлил гнев; сдерживаемое желание искало выхода.

– Разве ж я не считаюсь?

– Говорю тебе, мои права дороже, чем твоя жизнь. – Она стояла так близко к нему, что ее слова перемешались с воздухом, который он вдохнул.

Он засмеялся:

– Так же, как мои дороже твоей, любовь моя. И поскольку мы друг друга стоим, думаю, можно объявить перемирие…

Он снова поцеловал ее, увлек на кровать и задернул занавес балдахина, отгораживаясь от мира. Когда они торопливо снимали друг с друга одежду, задыхаясь от вожделения, у нее мелькнула мысль, что перемирие объявляют противникам, а не союзникам.

Алиенора стояла рядом с Генрихом в большом зале Вестминстерского дворца и с удовольствием разглядывала обновленный интерьер. Уже ничто не напоминало о прежнем холоде, сырости и заброшенности, и воздух наполнял запах дерева и свежей штукатурки. Мастера еще трудились над отделкой, наводили лоск – последние штрихи, последние прикосновения кисти, – но основные работы по перестройке были уже закончены. Под фризом с изображением красных и зеленых листьев аканта развешивали драпировку, недавно привезенную из Кентербери, и зал на глазах становился еще более пышным и красочным. Английские вышивальщицы – лучшие в христианском мире.

– Все будет готово через три дня к заседанию совета, сир, – заверил короля Томас Бекет и почтительно повел рукой в отороченном мехом рукаве. – Мебель привезут сегодня, а текстиль завтра.

Ему было поручено проследить за тем, чтобы ремонт дворца закончили к заседанию Большого совета, которое состоится в Рождество, перед тем как Генрих отправится в Нормандию.

Король с одобрением кивнул:

– Превосходно. Год назад это была необитаемая коробка с дырявой крышей и стекающей по стенам водой. Теперь здание отвечает своему назначению.

Бекет склонил голову и послал благодарный взгляд Алиеноре:

– Я неотступно следовал советам королевы и сделал все, что от меня зависит, сир.

– Рад видеть, что мой канцлер и моя жена нашли общий язык, – довольно произнес Генрих. – Лучшего результата я и ожидать не мог.

Бекет снова поклонился, Алиенора ответила тем же. Она все еще не доверяла Бекету – оставалось в нем что-то загадочное. Он неизменно любезен с ней, никогда не допускает фамильярности. Они свободно разговаривали на многие темы – Бекет был образован, наблюдателен и отличался острым умом – и хорошо понимали друг друга. Но в их общении все же чувствовалась прохладца. При этом Алиенора никогда не могла сказать точно, о чем он думает. Тем не менее создавалось впечатление, что он во всем стремится угодить ей и Генриху, особенно если дело касалось пополнения казны, и это говорило в его пользу.

Алиеноре очень нравилось работать с Бекетом, давать советы, делать эскизы и выбирать из них лучшие. Но в то время как для нее участие в обновлении дворца было обыденным развлечением, он вел себя как голодающий, который случайно попал на пир и не может наесться; бывало даже, ей приходилось гасить его горячее воодушевление. Изящные расшитые занавеси, изготовленные в кентерберийских мастерских, появились в зале по ее желанию, но высокий стол розового мрамора на изогнутых в виде арки опорах добавил в интерьер Бекет. А еще оформленные в том же стиле скамьи и изысканно украшенный фонтан. Ей пока не довелось побывать в доме канцлера, но говорили, что он не уступает по богатству обстановки дворцу византийского императора. Забавно, что венценосный Генрих прекрасно спит и на пуховой перине, и на соломенном тюфяке, в то время как его канцлер имеет вкусы и привычки сибарита или человека, который жаждет забыть свое низкое происхождение и потому окружает себя чрезмерной роскошью.

Из большого зала Бекет повел их по выложенной камнем дорожке. Холодный ветер волновал реку, белогривый прилив атаковал берег. Алиенора плотнее укуталась в накидку, оберегая уже обозначившийся живот, где рос зачатый в сентябре ребенок. Они подошли к зданию меньшего размера, которое прежде было совсем заброшено, а теперь гордо красовалось, словно выставляя напоказ беленые стены и крытую дубовой дранкой кровлю, и радовало глаз.

Войдя внутрь, королевская чета будто попала в теплые объятия, и Алиенора с наслаждением приблизилась к огню, жарко горевшему в очаге в середине зала. Стены и потолок здесь тоже сияли свежей штукатуркой. На полу, покрытом камышовой рогожей, была разложена душистая солома. С потолка свисали керамические лампы на медных цепях, и помещение наполняли ароматы заморских благовоний. На огромном сундуке под окном стояла изысканной работы шкатулка из слоновой кости с затейливыми замками. Генрих бросился к изящной вещице.

– Я знаю этот ларец! – закричал он. – Моя мать привезла его с собой, когда приехала сражаться за корону. Она хранила в нем свои кольца. Это память о детстве.

Он оживился еще больше, когда открыл крышку и увидел множество маленьких комочков непрозрачной смолы серого и желтого цвета, напоминающих речную гальку.

– Ладан! – Алиенора заглянула мужу через плечо и улыбнулась.

– Епископ Винчестерский бросил это здесь, когда спасался бегством, – объяснил Бекет. – Жаль, что там нет драгоценностей, но крупицы ладана ценятся на вес золота.

– Удивительно, что там не тридцать сребреников, – пробормотал Генрих.

Он положил три крупицы ладана на небольшую сковородку у очага и подержал ее над огнем, пока ароматный дым не стал подниматься от кусочков смолы.

Архиепископ Винчестерский Генрих, брат короля Стефана, не желая расставаться с за́мками, которые настроил за время анархии, раздавал взятки и изворачивался как мог, чтобы только не потерять нажитого, а когда понял, что не избежит расплаты, что бы ни делал, то спешно и негласно отправил все накопленные богатства во Францию, в аббатство Клюни. А следом, во время отлива одной темной ноябрьской ночью, улизнул и сам.

Генрих поводил рукой, разгоняя струйки дыма. Закрыв глаза, Алиенора вдохнула запах королевской власти и Божьей благодати. Воспоминания теснились вокруг нее, многие из них яркие, восхитительные, даже если и не всегда счастливые.