Андреа Кремер - Невидимый

Мне просто нужен ответ.

– Расскажи мне о проклятии, – упрашивал я маму. – Это моя жизнь. Я имею право знать.

– Я ничего не могу тебе сказать, – отвечала она. – Если я начну говорить, все будет только хуже. Гораздо, гораздо хуже.

– Разве может быть еще хуже?! – кричал я ей. – Скажи мне, что может быть еще хуже?!

Мама не могла обнять меня, когда ей этого хотелось. Не могла поцеловать меня, когда ей этого хотелось. Невозможно узнать, что такое любовь, когда все эти вещи у тебя отняты. Маме приходилось голосом выражать всю свою заботу обо мне, а всю свою преданность мне – взглядом.

– Все может быть намного хуже, чем сейчас, – уверяла она меня. – Ты даже не представляешь. И, пока я жива, ты и не сможешь себе этого представить.

За этой точкой не следовало нового предложения. За этой страницей не было нового рассказа. По крайней мере, так убеждала меня мама.

На восьмой день я заказываю продукты через Интернет. Обычно на доставку заказа уходит четыре или пять часов, но на этот раз стук в дверь раздается уже через два. Это странно: я ведь дал четкие инструкции оставлять все пакеты за дверью без стука.

– Просто оставьте их там! – кричу я.

– Что оставить? – переспрашивают из-за двери.

Это ее голос.

Я в ловушке. Она знает, что я здесь. Я знаю, что она там.

Я выглядываю в глазок и вижу, что она одна.

– Эй, я ведь слышу, как ты дышишь там, за дверью, – говорит она. – Может, откроешь? Не хочу к тебе ломиться. Если я начну ломиться, мало не покажется.

Я принимаю решение впустить непрошеную гостью. Собираюсь сделать вид, что все идет своим чередом. Она просто заглянула ко мне. Конечно же, она меня видит. Любой человек может меня видеть. Это просто визит вежливости. Я могу быть дружелюбным соседом – особенно когда ничего другого мне не остается.

Я собираюсь с силами, чтобы моя рука смогла повернуть ручку.

И открываю дверь.

Мне не следует здесь быть. Прежде я никогда так не поступала. По-моему, так делают только отчаявшиеся, зацикленные на себе люди, а я не хочу быть в их числе.

Но я сердита и раздражена… и одинока. Причем одинока уже довольно давно. Так случается, когда на любой оклик «Эй, Лиз!» отвечаешь враждебным взглядом, ожидая какой-нибудь направленной против тебя ударной реплики. Бывало, что за ней следовали и настоящие удары.

Большинство моих друзей за последний год буквально испарились. Когда поползли слухи насчет Лори, те «друзья», которые на самом деле друзьями не были, унеслись прочь со скоростью лавины. Это меня не удивляло.

А вот по-настоящему больно стало тогда, когда те, кого я считала настоящими друзьями, стали меня сторониться. Двое моих лучших подруг попробовали остаться со мной, но, в конце концов, мне пришлось самой их оттолкнуть и смотреть, как они постепенно отдаляются. Я не могла вынести жалости, даже доброжелательной, взглядов и сочувственных телефонных звонков. Я не нуждалась в сочувствии. Я хотела, чтобы люди злились так же, как и я.

Когда друзья меня покинули, я стала держаться ближе к Лори и маме. А когда это произошло, только к маме, пока мы курсировали между больницей и домом, одновременно с этим планируя наш побег. Но дальше бегства мы в наших планах не продвинулись. Вот так и получилось, что из-за нашего бегства я большую часть времени провожу в одиночестве. Мама на работе. Лори в летней школе, поскольку – с тех пор как это произошло, – он пропустил восемь недель занятий. Впрочем, похоже, что оба они довольны жизнью.

Мама всегда боролась со стрессом с помощью трудоголизма. Лори заверяет меня, что ему достаточно одной недели занятий, чтобы определить наверняка: две трети его одноклассников в десять раз более чудаковатые, чем он сам. Понятия не имею, как он производит такие расчеты. Я полагаю, что его ликование по поводу того, что он торчит в летней школе, связано не столько с относительной странностью его сотоварищей, сколько с тем, что, во-первых, у него в школе кондиционеры действительно работают, тогда как крошечный оконный кондиционер в нашей квартире больше брызгает водой, чем по-настоящему охлаждает, а во-вторых, по контрасту с карательными формами существования летних школ в нашем городке, здесь у Лори есть возможность посещать программу для ребят с творческими наклонностями. Музыка, театр, литература и все такое прочее – и он в восторге от этого. Если бы не тот факт, что он провел некоторое время, лежа на спине в кокситной гипсовой повязке, а потом еще долго приходил в себя, он, наверное, был бы рад, что пропустил окончание учебного года, раз в итоге оказался в своего рода версии Хогвартса.

Вообще-то я бы и сама не отказалась от таких занятий. Программа школы изобразительного искусства, без сомнений, помогла бы мне в формировании моего портфолио. Но маме не хватает средств, чтобы оплатить обучение для двоих, к тому же я закончила учебный год, хотя мои глаза метали молнии, а руки были постоянно сжаты в кулаки.

Сжаты они и сейчас. Я понимаю, что я стою перед дверью Стивена не только потому, что я одинока. Я поступила так, как велела мама. Я проявила вежливость. Пыталась «подружиться», как это сделал бы нормальный человек. Я даже предложила ему лимонад в стиле «нектар, способный предотвратить солнечный удар» – и что с того, что у меня его не оказалось? – чтобы начать обсуждать нашу новую дружбу. Но Стивен ретировался, оставив меня лепетать Лори что-то про мальчика, которого я встретила в коридоре, тем самым обрекая себя на часы пыток, которым младший брат подверг меня из-за моего невидимого приятеля. И в этом виноват Стивен. Я здесь, потому что я вне себя и мне не на кого кричать.

Проходит вечность, прежде чем Стивен открывает дверь. Когда я наконец вижу его лицо, его рот подергивается, словно он испуган, или обеспокоен, или раздражен. Что бы он ни чувствовал, это нехорошее чувство. Не то чтобы я ожидала, что, увидев меня, он будет на седьмом небе от счастья. Он явно избегал меня, и это царапает мои и без того измотанные нервы, словно колючка. Я открываю рот, чтобы завопить на него, но звук застывает где-то в горле. Вместо крика у меня вырывается жалкий хрип, вялый и грустный. Стивен гримасничает в ответ. Смотрит в пол.

Я делаю еще одну попытку. На этот раз мне удается выдавить из себя:

– Эй.

Он что-то бормочет в ответ. Я не могу разобрать слов, но полагаю, что это приветствие, поскольку он человек.

– Ну, и…

Стивен снова бормочет. Мой гнев снова начинает закипать.

– Похоже, ты мастак по этой части.

Моя реплика привлекает его внимание.

Я делано улыбаюсь.

– По части грубости.

Он смотрит, широко раскрыв глаза, что меня более чем устраивает.

– Нет, – говорит он. Ничего больше – одно толь ко слово «нет».

Мы уставились друг на друга. Нам становится по-настоящему неловко.

– Что тебе нужно? – спрашивает Стивен.

– А теперь объясни мне – разве это не грубость? – говорю я.

Он вздыхает, глубоко и с невероятной для этого времени дня усталостью. Возможно, он страдает бессонницей.

– Ты права. Извини.

Это неожиданно. Я ждала, что он огрызнется в ответ или захлопнет дверь у меня перед носом.

– Может, хочешь зайти?

Он так задает этот вопрос, словно интересуется: не нужно ли мне, чтобы он стал донором костного мозга.

И тут я чувствую неловкость. Зачем я вообще сюда пришла? Вероятно, я ожидала, что мы накричим друг на друга у порога, а потом я потопаю к себе домой и проведу остаток дня, извергая проклятия на тему о том, как бесконечно кошмарны остальные люди. Теперь же у меня есть выбор: из нас двоих я могу быть грубой и сумасшедшей, потому что именно я пришла к нему, или же могу принять его приглашение.

– Ладно.

Стивен делает шаг в сторону, чтобы впустить меня. В квартире у него холод собачий, и мне приходится растирать руки, внезапно покрывшиеся гусиной кожей.

Я с первой минуты понимаю, что его квартира уютней нашей. Расположение комнат такое же, но у нас полно картонных коробок, а мебель самая пестрая. Мама назначила меня ответственной за обустройство квартиры, а это означает, что воз и ныне там. Наверное, с ее стороны это было проявлением любезности: дать мне карт-бланш, позволив решать, как будет выглядеть наше новое жилье. Но распаковывание вещей – занятие столь неувлекательное, что мы все еще живем так, словно въехали только вчера.

А в этой квартире царит порядок, хотя мебели, пожалуй, маловато. Как же это называется? Ура – вспомнила! Функционально. Да, здесь все функционально. Вероятно, у него в комнате обстановка поживее. В прихожей и гостиной все какое-то слишком взрослое, застегнутое на все пуговицы. Кто бы ни занимался дизайном этого жилья, явно потратил массу усилий на то, чтобы обстановка была аккуратной и даже отчасти казенной. Похоже, здесь живет кто-то из родителей Стивена, а может, их даже двое, но сейчас мы тут совершенно одни.