Жозефен Пеладан - Любопытная

Поощряя племянницу за лень и всевозможные проделки (урок игры на фортепиано, по совету тети, завершался энергичным ударом ноги по клавишам), княгиня практиковала принцип неприменения наказаний, бесполезных перед неотвратимой силой инстинктов: воспитание оказалось эффективным, и удерживаемая от учебы Поль ревностно взялась за науку. Княгиня, более всего любившая превращать любое дело в абсурд, загромоздила особняк всевозможными приспособлениями для постижения знаний и отдала Поль в распоряжение легиона учителей. Лекторы из Эколь Нормаль29, учителя из лучших коллежей и профессора Сорбонны ежедневно толпой приходили в дом и называли Поль «мадемуазель Журден30». В соответствии с одним из требований княгини, Поль запрещалось читать, чтобы не переутомить глаза: одна из учительниц читала ей вслух, пока та не выучит урок наизусть. Чтобы завести подруг среди сверстниц, Поль пожелала отправиться в пансион, где стала вести себя, как мальчишка, и пристрастилась к гимнастике – неутомимой княгине пришлось оснастить особняк трапециями и гантелями.

В пятнадцать лет принцесса узнала о существовании великого множества полезных развлечений и записалась одновременно на все курсы для барышень – в Коллеж де Франс, Сорбонну, Школу Лувра и Высшие женские курсы. Она возвращалась домой поздно вечером и, измученная и без единой мысли в голове, за ужином передразнивала своих учителей, копируя деланное добродушие мсье Ренана31, взгляд мсье Каро32, манеру пышнотелого Шарля Блана33, начинающего лекцию со слов: «Ах! уважаемые дамы, что за чудный художник Пинтуриккио34!» и властный тон Ледрена35. Терминологическая путаница, смешение сюжетов и категорий, клинописи и химических соединений, толкований древних текстов и ксилографий, хартий и цилиндров, чистого разума и гравюр по дереву, Столетней войны36 и вивисекции, Мальтуса37 и Батибуса и, наконец, непередаваемые бредни некой мадемуазель Пекюше38 заставляли княгиню смеяться до слез и являли ее взору падение с пьедестала знаний.

На смену науке пришел театр – Поль посещала все утренние спектакли39. Княгиня даже позволила ей смотреть вечерние представления в сопровождении гувернантки Петровны, которая боготворила молодую госпожу и без колебаний пригласила бы в ложу бенуара юного Линдора40.

Из театра принцесса направилась в церковь – увлеченная мистикой, но более всего – благотворительностью, она за четыре месяца раздала одиннадцать тысяч франков милостыни. «Мадемуазель Сен-Венсан41, сказала на это тетка, пожалейте бедную княгиню, которая до сих пор не привела в порядок опекунские счета».

В семнадцать Поль стала выходить в свет, выезжая на балы и приемы со страстью, свойственной ей во всем. Однажды в салоне герцога Керси ей представилась возможность доказать аристократизм своей души.

Окруженная докучливыми поклонниками, она вдруг заметила неловко державшегося поодаль мужчину. Его костюм был дурно скроен, виски – тронуты сединой. Заметив ее взгляд, компания щеголей изрешетила чужака колкостями дурного тона. Осознав, что над ним насмехаются, унылого вида мсье испуганно взглянул на Поль, улыбавшуюся грубым шуткам. Увидев выражение лица осмеянного, принцесса направилась прямо к нему и громко произнесла: «Есть лишь один достойный человек, способный спровоцировать насмешки стольких глупцов. Окажите же мне честь!»

Этим патетическим персонажем был бессмертный автор «Истории форм и идей»42. Взяв философа под руку, Поль повела его к гостям, представила всем присутствующим и привлекла к нему всеобщее внимание. Используя все существующие приемы изысканной благосклонности, она принялась его угощать, расспрашивать о его трудах и, наконец, проявила любопытство: «Уважаемый философ наверняка пришел сюда не ради развлечения?». Нет, он надеялся встретиться с министром просвещения и ходатайствовать о скромной должности библиотекаря. С поистине королевской отвагой Поль направилась к герцогу, которого без объяснений увлекла в кабинет, велела тотчас же распорядиться о назначении и вручила бумагу изумленному философу, свободной рукой протягивая ему цветок, мгновение назад украшавший ее волосы. В глазах ученого заблестели слезы: «Принцесса, я обязан вам лучшей минутой своей жизни – красота и доброта соединились воедино, отдав дань науке в моем скромном обличье. Этот вечер я провел в обществе платоновской Диотимы. Мужчина, которого вы полюбите, непременно будет философом и объяснит вам значение этого комплимента».

Поль вспомнила об этом предсказании, когда Небо́ назвал ее наследницей мегарийки Диотимы: «Мужчина, которого вы полюбите, непременно будет философом и объяснит вам…» Разумеется, она его не любит и никогда не будет любить, но он все же объяснил ей значение таинственного комплимента.

Небо́ прочел в душе принцессы знак судьбы. Он был ей предсказан, и, признаваясь в родстве их сердец, был необычайно взволнован. Неведомые нам первопричины решают судьбу всякой встречи. Воспоминания обезоруживают застенчивость, и поцелуи смешиваются с картинами прошлых волнений. Воля отступает перед сиюминутностью ощущений, заставляющих забыть о смутных предсказаниях и знаках-предвестниках, подготавливающих сердце к внезапной встрече с весной чувств.

Стало быть, умелые слова Небо́ были обращены к подготовленной слушательнице, отличавшейся несвойственной женщинам прямотой и уважением к уму прежде всех других качеств; чувство справедливости диктовало ей быть доброй к некрасивым и защищать отсутствовавших. Не вызвав ни одной дурной мысли, Небо́ удалось завоевать доверие девушки, которая дралась с мальчишками по дороге домой, вступаясь за младших.

Прошел месяц. Как всякая молодая девушка, от чьего взгляда ничто не ускользает, Поль обнаружила на обратной стороне рисунка адрес Небо́. Коль скоро время Евы наступило в ее жизни до знакомства с философом, она, промедлив лишь столько, сколько потребовалось на обдумывание мер предосторожности, приобрела привычку уходить из дому рано, в дни, когда княгиня не принимала гостей.

Ежедневно общаясь с представителями высшего общества, Поль быстро поняла еретическую и малодушную природу персонажей Бальзака и д’Оревильи43 и невероятным образом перенесла свои заблуждения на простой люд. Вначале она грезила о приключениях Родольфа из «Парижских тайн»44, затем «Мадемуазель де Мопен», описав прогулки по порочному Парижу, предвосхитила замысел Небо́. Поразмыслив, она написала ему письмо – в надежде, что он похитит ее из башни условностей, где злая фея держала ее в плену, вдали от запретной тайны мужского начала.

V. Замысел Небо

КОГДА семя редкого цветка подхватывает ветер, как знать, что за почва ему уготована – плодородная или стерильная? Сила страсти, убогость нищеты, враждебная среда одинаково способны лишить душу творческого дара. Человеческая память преклоняется лишь перед гениями, породившими шедевры, Церковь же обещает алтарь только праведникам. Но расточительная память чувствительных сердец по-прежнему будет обращена к сыновьям, чей путь не был увенчан.

Не выносившая плод женщина-наполовину мать, а потерпевший неудачу – герой наполовину. Они не смогли дать жизнь, но были ею полны, и в этом – немалая доля их славы. Каждая слеза бессилия падет в ладони ангелов и превратится в бриллиант – драгоценный кристалл, ограненный страданием, однажды искупит наши грехи.

Ничто не остается напрасным – ни желание, ни даже мечта не уходит в небытие, но превращается в тайну.

Венец достается осуществившему задуманное, но лишь жалость ждет неудачника, исчезнувшего во тьме на пол-пути к славе.

В Лионе одна верующая поклонялась неизвестным святым – забытым и не признанным Церковью. Это трогательное отступничество походило на культ неизвестных богов у древних мыслителей – они восхваляли Прометея, не успевшего похитить пламя вечного огня; Просперо, забывшего волшебную формулу и плененного Калибаном45; отчаянного доктора Фауста, чью душу проиграл незнакомец, бросив кости наугад; всех тех, наконец, чей прах белеет на пороге пещеры Сфинкса. Проигравшие нередко сражались отважнее победителей – тот, кто носит в себе жизнь, но не увидит появления ее на свет, несказанно несчастен. Для христианина же несчастье есть величие.

Не всякого героя ждет судьба Ахилла, не всякому гению уготована дорога Данте. В их руке нет ни меча, ни книги, но тем величественнее их деяния и поэмы, известные одному только Богу. Нет более эпичного пути, чем дорога сомнения, для святого же нет более драматичного испытания, чем искушение. Обреченная попытка увидеть красоту и найти добро – прекрасное устремление сердца.

Душа – средоточие мира – населена чувствами, нравами, идеями. Они рождаются, живут и умирают, подобно живым существам. Разум человека вызывает бури страшнее шторма в океане, сердце же способно биться с тем же неистовством, что сердце Иакова, борющегося с ангелом.