Бронислав Малиновский - Избранное. Аргонавты западной части Тихого океана

Восточная оконечность Новой Гвинеи – это тропики, где различие между засушливым и влажным временем года ощущается не очень отчетливо. Да и впрямь: резко выраженного засушливого сезона там нет, так что земля всегда покрыта сочной блестящей зеленью, создающей резкий контраст с синевой моря. Вершины гор зачастую окутаны стелющейся мглой, а белые облака нависают или плывут над морем, нарушая монотонность насыщенных и густых цветов – синего и зеленого. Тому, кто не видел пейзаж южных морей собственными глазами, трудно передать это постоянное впечатление улыбающейся праздничности, чарующей ясности побережья, окаймленного зарослями пальм и других деревьев, и обрамленных белой пеной и синим морем, и высящихся над ним холмов, поднимающихся роскошными, плотными складками темной и светлой зелени, пятнами пестреющей в тени вершин и окутанных парообразной тропической дымкой.

Впервые я плыл вдоль этого побережья тогда, когда завершилось мое длившееся несколько месяцев пребывание и полевые исследования в соседнем районе маилу. С острова Тулон (Toulon Island) – главного центра и самого значительного поселения маилу – я обычно смотрел в направлении восточной оконечности залива Оранжереи, а в погожие дни мне удавалось рассмотреть пирамидальные холмы Бонабона на Гадогадо’а, высящиеся на горизонте синими силуэтами. Под влиянием своих исследований я стал смотреть на этот край с какой-то узкой точки зрения аборигена и считать его далекой страной, куда предпринимаются опасные сезонные экспедиции, откуда доставляются кое-какие вещи – корзины, декоративная резьба, оружие, украшения, – особенно хорошо изготовленные и лучшие по качеству, чем местные; я смотрел на этот край как на страну, на которую туземцы показывали с ужасом и недоверием, когда речь заходила об особенно злостных и опасных формах черной магии, – как на страну, населенную людьми, о которых с ужасом говорили как о каннибалах. Все, что в культуре маилу, в резных украшениях, было отмечено художественным вкусом, – все это непосредственно привозилось с востока или было подражанием тому, что есть на востоке, и я даже находил, что самые нежные и самые мелодичные песни, самые изысканные танцы были заимствованы от массим. Многие из их обычаев и установлений назывались мне в качестве примера чего-то диковинного и необычного, что возбудило мой интерес и мое любопытство как этнографа, работающего на границе двух культур. Создавалось такое впечатление, что люди с востока, когда я их сравнивал с довольно коренастыми грубоватыми туземцами маилу, должны быть гораздо сложнее, чем, с одной стороны, жестокие дикари-людоеды, и, с другой, чем наделенные тонкостью чувств поэтические владыки первозданных лесов и морей. А потому неудивительно, что, приближаясь к их побережью (на этот раз я плыл в маленькой шлюпке), я вглядывался в этот пейзаж с живым интересом и, сгорая от нетерпения, дожидался того момента, когда я впервые увижу туземцев или их следы.

Первыми четко различимыми признаками присутствия людей в этих краях стали клочки земли, обработанные под огороды. Эти большие, в форме треугольника, с устремленной вверх вершиной вырубки казались будто наклеенными на крутые склоны. С августа по ноябрь, в ту пору, когда туземцы рубят и сжигают кустарники, их можно увидеть ночью при свете медленно горящих сучьев, и днем, когда дым стелется над вырубками и медленно плывет вдоль холмов. Позднее, в течение года, когда начинают прорастать растения, вырубки видятся ярким пятном.

Деревни в этом районе встречаются только на побережье, у подножия холмов. Они прячутся в рощах, посреди которых то тут, то там из-под темной зелени листьев просвечивают золотистые или пурпурные пальмовые крыши. В штиль несколько лодочек наверняка качаются на волнах где-то поблизости: из них ловят рыбу. Если посетителю посчастливится попасть сюда во время праздников, торговых экспедиций или каких-либо больших племенных сходок, то ему, наверное, удастся увидеть множество изящных мореходных лодок, приближающихся к деревне под мелодичные звуки сигнальных раковин.

Чтобы посетить одно из типичных крупных поселений этих туземцев (ну, скажем, вблизи залива Фифе на южном побережье или на острове Сариба и Роге’а), лучше всего будет высадиться на берег в каком-нибудь большем защищенном заливе или на одном из просторных пляжей у подножия гористого острова. Тогда мы окажемся в светлой высокой роще из пальм, хлебных, манговых и других плодовых деревьев, зачастую растущих на песчаной подпочве, хорошо прополотой и чистой, где группами растут декоративные кусты – такие, например, как усыпанный красными цветами гибискус, кротон или пахучий кустарник. Здесь же расположена деревня. Приводят в восхищение стоящие на высоких сваях посреди лагуны жилые дома моту, и опрятные улицы поселка маилу на побережье Арома, и группы беспорядочно скученных небольших хижин на побережье Тробрианских островов: все это по своей живописности и очарованию не идет ни в какое сравнение с деревней южных массим. Когда в жаркий день входишь в густую тень плодовых деревьев и пальм и оказываешься посреди замечательно спланированных и украшенных домов, которые кучками прячутся в зелени в окружении маленьких декоративных садиков с ракушками и цветами, с окаймленными галькой дорожками и с выложенными камнями круглыми сидениями – возникает впечатление, будто представления об изначальной, счастливой и дикой жизни вдруг стали реальностью, пусть и ненадолго, в кратком, мимолетном впечатлении. Большие лодки вытащены далеко на берег и прикрыты пальмовыми листьями; тут и там сушатся растянутые на специальных подставках сети, а на помостах перед домами группами сидят мужчины и женщины: они заняты какими-то домашними делами, курят или беседуют.

Гуляя по тропинкам протяженностью в несколько миль, мы через каждые несколько сот ярдов встречаем новый хутор из нескольких домов. Некоторые из них построены, как видно, совсем недавно, тогда как другие заброшены, а лежащие на земле груды поломанной домашней утвари свидетельствуют о том, что смерть одного из деревенских старейшин вынудила людей оставить дом. С наступлением вечера жизнь в деревне оживляется, разжигаются костры, туземцы занимаются приготовлением и принятием пищи. С наступлением времени плясок, ближе к закату, мужчины и женщины собираются вместе, чтобы петь, плясать и бить в барабаны.

Если подойти к туземцам поближе и присмотреться к их внешности, то она нас поразит (в сравнении с их западными соседями) совершенно светлой кожей: они коренасты и даже приземисты и в целом производят впечатление людей слабых, почти изнуренных. Толстые, широкие лица, их приплюснутые носы и их зачастую раскосые глаза производят скорее забавное и нелепое, чем поистине дикарское впечатление. Волосы у них не такие густые, как у чистокровных папуасов, но они и не растут в виде огромных нимбов, как у туземцев моту: они носят их большими космами, которые они зачастую подстригают по бокам, что придает голове продолговатую, почти цилиндрическую форму. Они робки и застенчивы, но не недружелюбны – скорее улыбчивы и почти угодливы, что являет огромный контраст в сравнении с угрюмыми папуасами или недружелюбными, скрытными маилу арома с южного побережья. В целом, при первом приближении, они производят впечатление не столько неотесанных дикарей, сколько самодовольных буржуа.

Их украшения исполнены не так тщательно и не так ярко разукрашены, как у западных соседей. Сплетенные из темно-коричневых побегов папоротника пояса и браслеты, маленькие красные диски из раковин и кольца из черепахового панциря в качестве украшений для ушей – это единственное, что они носят каждый день. Как и все меланезийцы восточной Новой Гвинеи, они достаточно опрятны, так что общение с ними не оскорбляет ни одного из наших чувств. Они очень любят вплетать в волосы красные цветы гибискуса, носить на головах венки из пахучих цветов и вплетать ароматные листья в пояса и браслеты. Их огромные праздничные головные уборы необычайно скромны по сравнению с теми высокими украшениями из стоячих перьев, которые носят западные племена, и состоят главным образом из вплетенного в волосы круглого венчика из белых перьев какаду (см. снимки V и VI).

В прежние времена, до появления здесь белых людей, эти приятные, внешне изнеженные люди были завзятыми каннибалами и охотниками за головами; на своих больших военных суднах они совершали коварные, жестокие набеги, нападали на спящие деревни, убивали мужчин, женщин и детей и лакомились их телами. Приятного вида каменные круги в их деревнях связаны именно с этими каннибальскими пиршествами[19].

Путешественника, который имел бы возможность поселиться в одной из деревень и оставаться там достаточно долго, чтобы изучать их обычаи и погружаться в их племенную жизнь, вскоре поразило бы отсутствие явно признанной централизованной власти. Однако в этом здешние туземцы похожи не только на других западных меланезийцев Новой Гвинеи, но и на аборигенов меланезийского архипелага. Власть в племени южных массим, как и во многих других племенах, осуществляют деревенские старейшины. В каждой деревне старейший из мужчин занимает положение, которому присущи личное влияние и власть: во всех случаях коллектив старейшин представляет племя: они принимают и проводят в жизнь решения, делая это, однако, в строгом соответствии с племенными традициями.