Ален де Бенуа - Карл Шмитт сегодня

Благодаря событиям 11 сентября 2001 года сговор неоконсерваторов и протестантских церквей евангелического направления обозначился со всей ясностью. Мессианское видение, унаследованное от пуританизма и кальвинистского учения о предопределении, – видение, долгое время скреплявшее консенсус американского общества, – получило новое и весьма бурное развитие. Миф об Америке как «избранной нации», обязанной утверждать Добро по всему миру, нации, против которой силам Зла никак не устоять, поскольку родилась она под присмотром самого Провидения, был снова поднят на щит, как в эпоху «Великого пробуждения» (Great Awakening) 1730–1760 гг., получив поразительное распространение – и не только в политической или дипломатической сфере, но и в геополитической. «Наш национализм, – писали Уильям Кристол и Дэвид Брукс, – это национализм исключительной нации, основанной на универсальном принципе, на том, что Линкольн называл “абстрактной истиной, применимой ко всем людям во все времена”»[69]. Это мировоззрение закрепляется уверенностью в том, что Америка – носитель всего самого лучшего в политических и социальных подходах: «Американцы не должны отрицать то, что из всех наций мира именно их – самая справедливая […], лучший образец для будущего»[70]. «Если США представляют богоизбранный народ, – отмечает Кеннет М. Колман, – тогда практически невозможно представить ситуацию, в которой интересы человечества не совпадали бы напрямую с интересами Соединенных Штатов»[71]. «Существует система ценностей, от которых нельзя отступать, и это именно те ценности, которые мы отстаиваем. И если эти ценности достаточно хороши для нашего народа, столь же хороши они должны быть и для других», – еще недавно можно было прочитать в «Washington Post»[72]. Подобных цитат можно, опять же, привести множество. В подобной атмосфере не может не наметиться слияние национализма и мессианизма: «Дядя Сэм, бывший раньше вооруженной рукой мессии, ныне сам становится Мессией»[73].

Эта мессианская уверенность Америки в том, что она воплощает в себе Добро, ее стремление представлять собственные принципы универсальными превращают ее в «добродетельную империю», в которой Клаес Г. Рин смог усмотреть, хотя это и парадоксально, признаки «нового якобинства»[74]. Ее «якобинство» заключается в желании выстроить все общества по американскому образцу, устранить все отличающиеся политические культуры ради глобальной «рыночной демократии» (market democracy). Джон Грэй полагает, что поэтому-то внешняя политика Америки основывается на идеологической убежденности в том, что «рыночное государство» – единственный вид законного правления, хотя речь идет всего лишь о чисто американской конструкции[75]. Действительно, часто подчеркивалось, что большое число американцев обычно смешивают США с миром – который, как предполагается, может стать понятным только после достаточной американизации. Исторически универсализм всегда способствовал экспансионизму и колониализму. Колониальные завоевания официально мотивировались желанием распространить в мире принципы «цивилизации» и «прогресса», причем и то, и другое отождествлялось с определенной культурой, которая выдавала себя за «универсальную». Ценности или стремления, свойственные определенной державе, отождествлялись таким образом с нравственными законами, управлявшими, якобы, всей вселенной: частный национальный интерес обобщался, становясь, в теории, интересом всего человечества. Из этого мировоззрения следовало, что колонизированным колонизация на благо, а интерес тех, над кем господствуют, именно в том, чтобы над ними господствовали. При подобном подходе любой отказ от образца, считающегося лучшим из возможных, вполне естественно истолковывается как проявление глупости или порочной враждебности. И эта интерпретация сразу же приводит к распри: «Поскольку идеология добродетельной империи предполагает не только общемировое господство Америки, но и переплавку всего мира по своему образцу, – пишет Рин, – она оказывается рецептом конфликта и вечной войны»[76].

Как раз в той мере, в какой США ощущают, что им угрожает все от них отличное, они, по существу, стремятся к миру без врагов, без угроз, а такой мир неизбежно приравнивается гомогенному миру. Они считают, что не могут быть по-настоящему в безопасности, пока не будет устранено всё, что от них явно отличается, то есть пока мир не будет полностью американизирован. Невозможно иначе объяснить их односторонность или, тем более, интервенционизм.

Уже в момент подписания пакта Бриана-Келлога Соединенные Штаты (которые ранее отказались присоединиться к Лиге наций) дали понять, что оставляют за собой право выступать в качестве единственных судей, определяющих, какую войну считать проявлением агрессии и что может считаться основанием для признания или непризнания того или иного государства. Уже в наши дни, в апреле 2001 года, США вышли из Комиссии по правам человека при ООН. В ноябре 2001 года они подтвердили свой отказ от ратификации международной конвенции, к тому моменту уже подписанной или ратифицированной 144 странами, которая запрещает производство, приобретение и хранение биологического оружия, оправдавшись тем, что они не могут пойти на инспектирование и контроль собственных лабораторий и арсеналов. Несколько дней спустя они в одностороннем порядке денонсировали договор 1972 года по противобаллистическим ракетам, ограничивающий возможности противоракетной обороны. Также они отказались подписывать договор, запрещающий применение противопехотных мин, подписанный в феврале 2001 года 123 странами, как и Киотский договор по защите окружающей среды и изменению климата. В мае 2001 года они отказались как-либо обсуждать со своими европейскими партнерами сеть «Echelon», предназначенную для шпионажа и прослушки. Также они расходятся со всем миром по вопросу производства генетически модифицированных организмов (ГМО) и мяса, обогащенного гормонами. К тому же, США – единственная западная страна, никогда не ратифицировавшая конвенцию по искоренению всех форм дискриминации женщин, принятую в 1979 году ООН, как и конвенцию 1989 года по правам ребенка. Америка дала понять, что, когда речь идет о ее гражданах, она не признает власти Международного уголовного суда (МУС) в Гааге, создание которого она, однако, финансировала. Наконец, как мы знаем, США решили напасть на Ирак и захватить его без согласия ООН и пренебрегая мнением подавляющего большинства стран международного сообщества.

Судя по всем этим историям, США, особенно после прихода к власти Джорджа Буша, решили, видимо, снять с себя обязательство соблюдать международные нормы и освободиться от правил, которые они пытаются применить к другим, в том числе и силой. Таким образом, они ставят себя в положение исключительной страны, то есть страны, которая в силу своей собственной природы обладает свободой, позволяющей не ограничивать свои действия какими-либо правовыми принципами, которые, однако, по ее мнению, должны соблюдаться всеми остальными. Раз усваивается такая точка зрения, США не могут не отвергать, полагая их стесняющими, устаревшими или же незначащими (irrelevant), те правила, которые они допускают в лучшем случае лишь до тех пор, пока те не применяются к ним самим. Вот почему они все чаще занимают строго одностороннюю позицию. Нет никакого сомнения, что, с точки зрения США, приспосабливаться должен весь остальной мир, но не они.

Полагая, как мы только что отмечали, что их граждан не могут судить никакие инстанции международного уголовного права, США в то же время утверждают, что выходцев из других стран, напротив, можно судить по американским законам[77]. Так они превращают уголовное право в инструмент собственного суверенитета. «Как всякое национальное государство, – отмечает Жан-Клод Пэ, – США выстраивают двойную юридическую систему – правовое государство для граждан страны и бесправное государство для иностранцев. В классическом случае, если брать другие нации, различие между двумя юридическими порядками фиксируется границей. Но в случае американского государства граница не является всего лишь географическим фактом. Приоритет американского гражданства и организация двух юридических порядков действуют не на определенной территории, а во всем мире. Речь идет не только о том, чтобы позволить американским гражданам избегать международных судов, то есть судов общей юрисдикции, но и том, чтобы заставить другие государства признать право американских властей судить граждан этих стран в исключительных судебных инстанциях, созданных специально с этой целью»[78].

Как мы уже указали, США безо всяких колебаний указывают, кто их враг, что может показаться более чем шмиттеанским. Своего врага они определяют с решимостью и энергией, которые контрастируют с мягкотелостью и нерешительностью, столь часто проявляемыми европейцами. Но это указание на врага никоим образом не соответствует критериям, выписанным Карлом Шмиттом. Оно не только не является для них главным политическим жестом – жестом, который в таковом качестве не мог бы отвечать на какие-либо критерии помимо политических, – но и приобретает непосредственно манихейские и моральные качества. Враг Америки – не фактический противник, который при случае мог бы превратиться в союзника. Он смешивается с самим Злом.