Сибирь в сердце японца - Кюдзо Като

Среди японцев, оказавшихся в разные годы после кораблекрушения на русских берегах, упоминаются Санима (Саэмон, как предполагает Мураяма Ситиро), Соза и Гонза. Все они были отправлены в Петербург, причем их путь лежал через Иркутск.

В 1745 году в районе острова Онекотан Курильской гряды потерпело крушение судно капитана Такэути Току бэй. Шесть членов команды утонули, десятерым во главе с капитаном удалось спастись. Русские казаки отвезли их в Болыперецк. Затем пятерых отправили в Петербург, где они должны были стать преподавателями открывшейся в 1736 году школы японского языка. Остальных через два года отправили тоже преподавателями в школу японского языка в Иркутск. По распоряжению Сената эта школа была переведена из Петербурга. В 1754 году школа японского языка появилась и в Якутске, правда, позднее она была перенесена в Илимск, а в 1761 году слилась с иркутской школой. К тому времени в ней насчитывалось семь преподавателей-японцев и 15 студентов. Школа просуществовала до 1816 года. Ее студентом Андреем Татариновым, сыном одного из людей Токубэя — Саноскэ, был составлен «Русско-японский словарь».

Одним из первых японцев, появившихся в Иркутске, считается уроженец Исэ Дайкокуя Кодаю. Судно, на котором находились капитан Дайкокуя Кодаю и 16 членов его команды, попало в шторм, потеряло мачты и руль. Восемь месяцев потерпевшие проплавали в море и в июле 1783 года пристали к острову Амчитка в архипелаге Алеутских островов. В живых к тому времени осталось лишь шестеро. Через Камчатку, Якутск их отправили в Иркутск и оттуда — в Петербург. Там они были представлены Екатерине И, а после их опять же через Иркутск вернули домой. Наиболее яркие впечатления Кодаю были связаны с Иркутском. В своей книге о пережитом он часто вспоминает этот город, где ему довелось познакомиться с ученым Кириллом Лаксманом, который основал в 1784 году в деревне Тальцы близ Иркутска стекольно-фарфоровый завод, поставлявший продукцию практически во все уголки Сибири. В 1967 году этот завод был разрушен в связи со строительством плотины гидроэлектростанции. Но вернемся к Кодаю. Двое из его команды — Синдзо и Сёдзо — приняли православие и навсегда остались в Иркутске. Оба преподавали японский язык. Синдзо стал директором школы и оставил сочинение под названием «О Японии и японской торговле». Синдзо после крещения назвали Николаем Петровичем Коротегиным, Сёдзо — Федором Степановичем Сотехниковым. Сёдзо ампутировали обмороженную ногу, и он вынужден был смириться с мыслью о том, что не вернется на родину. Кодаю очень трогательно описывает прощание с ним при отъезде в Японию: «… в мае месяце корабль был готов к отплытию и 20-го числа предстояло отбыть из Иркутска. Накануне Исокити привел из больницы на постоялый двор Сёдзо, но ничего не сказал ему об отъезде. Когда же настало время ехать, и все стали прощаться, Сёдзо не мог говорить и сидел с видом ничего не понимающего человека. Кодаю и другие подходили и обнимали его, по русскому обычаю трижды целовали. Потом все быстро вышли, Сёдзо бросился за ними, но упал и разрыдался при этом, как ребенок».

Наверное, когда супруга Косандзи Эмма прощалась с родными и близкими, уезжая из Иркутска в Японию, расставание было не менее тяжелым.

Кодаю с командой прибыли в Нэмуро 3 сентября 1792 года вместе с первым русским послом в Японии Адамом Лаксманом (старшим сыном Кирилла Лаксмана). Корабль «Екатерина» с Лаксманом на борту был переведен из Нэмуро в Хакодатэ, затем посольство по суше добиралось до Фукуямы, где встретилось с посланниками бакуфу. Японская сторона тогда думала только о том, как бы побыстрее избавиться от гостей. Послу была выдана грамота, разрешавшая русским войти в Нагасаки в следующий раз. Согласно грамоте русские, прибыв в Японию и предъявив эту грамоту торговому чиновнику Нагасаки, могли продолжить торговые переговоры. Однако они поняли ее содержание иначе: прибыв в Нагасаки, они заключат с Японией торговое соглашение и, может быть, даже получат привилегии в торговле. Следует сказать, что текст грамоты располагал именно к такому пониманию.

Через год после возвращения на родину Кодаю потеряло управление и после долгих мытарств пристало к одному из Алеутских островов судно капитана Цудаю. Цудаю был доставлен в Иркутск и прожил там до 1803 года. Все это время его опекал Синдзо, который к тому времени был женат и имел троих детей. Цудаю был отправлен в Японию со вторым русским посольством Резанова. Сам Резанов, посланный с высокой миссией, старался не только для России, но и для Русско-американской компании, в которой он имел прямое отношение. Кроме грамоты, подготовленной еще для первого русского посольства, он захватил много подарков. Корабль «Надежда» с Резановым на борту вошел в порт Нагасаки, но торговые власти по распоряжению из Эдо не разрешали никому из русских покинуть судно до особого разрешения правительства. Это разрешение было получено лишь через месяц. В марте, после полугодового пребывания в Нагасаки, Резанова пригласили в резиденцию нагасакских властей и вручили приказ немедленно покинуть Японию. В приказе говорилось: «Привезенные Вами вещи нам нас не интересуют, нужного же нам товара Вы не имеете, процветанию государства не способствуете. Приходить в другой раз не стоит». Резанов, получив всего 2 тысячи тюков шелковой ваты, рис и соль, 20 марта вышел из Нагасаки и взял курс на Россию. Представить себе степень его негодования и разочарования нетрудно.

Поведение бакуфу^[18] в этом случае достойно осуждения. Если уж отказывать, то делать это надо было бы в более короткий срок. Наиболее просвещенные японцы — современники тех событий — осудили этот поступок правительства. Например, Сиба Кокан писал: «Заставить ждать русских посланников полгода, не позволять им сходить на берег и вдобавок обмануть их ожидания и отправить назад — это верх неприличия. Они должны… послать в наш адрес немыслимые проклятия».

По возвращению в Охотск Резанов излил душу подчиненным Хвостову и Давыдову, которые, преисполненные благородным гневом, решили показать Японии почем фунт лиха и сожгли несколько японских селений на Сахалине и Курилах, взяв в плен их жителей. Некоторое время спустя пленные были возвращены в Японию, но один из них, стражник с острова Итуруп Накагава Городзи, подружившись в Иркутске с проживавшим там моряком из Сэндая по имени Дзэнроку, остался на некоторое время в этом сибирском городе и научился делать прививки от оспы. В 1812 году он вернулся на родину и привез с собой книгу на русском языке об этих прививках. Она была переведена на японский язык Баба Садзюро в 1814 году. Японским медикам благодаря знаниям, полученным из этой книги, во время эпидемии оспы в 1824, 1835, 1842 годах удалось спасти немало людей. Таким образом, Городзи можно назвать патриархом прививочного движения в Японии. Он оставил после себя интересную книгу «Были и небылицы, собранные на чужбине».

Среди японцев, посетивших Иркутск в XIX веке был Эномото Буё. В 1871 году он был направлен в Петербург в качестве Чрезвычайного и Полномочного посла. Здесь в мае следующего года он блестяще провел переговоры о территориальном обмене Сахалина на Курильские острова и в 1878 году возвратился на родину. По пути Буё делал записи, которые позднее опубликовал под названием «Сибирский дневник». В частности, об Иркутске он с восторгом писал: «Глядя на это великолепие, любой путешественник скажет: воистину Иркутск — это сибирский Петербург». Японца поразило радушие сибиряков: «стол, ломившийся от яств и вина», очень искренний и любезный хозяин. После обеда, как отмечал Буё, он и хозяин выехали на прогулку по городу. Можно себе представить японского вице-адмирала, сидящего рядом с русскими в карете, запряженной цугом, несущейся по Большой улице (ныне ул. Карла Маркса).

Буё проявил большой интерес к месторождениям золота, и его отвезли на единственный тогда в Восточной Сибири золотой прииск. Он посетил также находящиеся за городом винокурильню и стекольный завод. В своем дневнике японский посланник написал и об Иркутском музее: из всех экспонатов ему запомнилось более всего чучело тюленя, который водится на Байкале.