Роберт Кершоу - 1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных

Война в России явилась суровым испытанием для германской нации. Уже намечался пока что едва ощутимый конфликт тех, кто, вопя во всю глотку пропагандистские заклинания, фанатично сражался «за фатерланд и фюрера», с теми, кто просто честно исполнял свой долг. Те, кто штурмовал Варшаву, победным маршем входил в Париж, Афины, Белград, Смоленск и Киев, все чаще и чаще задавали себе вопрос, а стоит ли на самом деле Москва таких жертв? Падение боевого духа, как важнейшей составляющей боеспособности войск Восточного фронта, прослеживается в военном дневнике Гальдера, совпадая, по сути, с высказываниями Гудериана о том, что Верховное командование в своем упорном нежелании осознать реальное положение дел явно переоценивало боевую мощь вермахта и тем самым наглядно продемонстрировало свою полную некомпетентность. Еще 3 ноября Гальдер признавал, говоря о положении в группе армий «Юг»: «Здесь из-за трудностей с подвозом снабжения и плохого состояния дорог наступательный порыв войск настолько снизился, что общий пессимизм распространился даже на командование группы армий «Юг». Явно требуются энергичные меры для подъема наступательного духа». 22 ноября он вынужден признать: «Снять еще какие-либо соединения с южного фланга и центрального участка 4-й армии для использования их в наступлении не представляется возможным. Войска совершенно измотаны и неспособны к наступлению…» 1 декабря Гальдер констатирует: «Командир 13-й танковой дивизии и один из наиболее способных командиров полков страдают полным расстройством нервной системы». Девять дней спустя генерал Гальдер, после телефонного разговора с фельдмаршалом фон Боком, размышляя о ситуации в группе армий [ «Центр»], запишет в свой дневник: «Он сообщил о донесении Гудериана, что состояние его войск внушает большие опасения и что он не знает, справятся ли они с задачей отражения русского наступления. Войска теряют доверие к своему командованию. Понизилась боевая мощь пехоты! Проводятся мероприятия по прочесыванию тылов. (Обнаружено, что в одной лишь танковой дивизии можно набрать дополнительно 1600 штыков.) Естественно, что танкисты и водители не могут быть направлены в первую линию. Группа армий нуждается в людях! Явная неспособность командира 27-го армейского корпуса…»

Кризис доверия проявлялся и в письмах с фронта. Солдаты, для кого не было секретом, что все ими написанное станет достоянием нацистской цензуры, невзирая ни на что, иногда не стеснялись в выражениях. В своем письме в рейх от 6 декабря ефрейтор Фриц Зигель, проклиная морозы под Тулой, фактически повторил мысль своего командующего:

«Боже мой у что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть».

Густав Шродек из 1-й танковой дивизии, застрявшей в часе езды от Москвы, 2 декабря записал в дневник, что «в войсках доверие к высшему командованию быстро улетучивается», а боевой дух «неуклонно снижается». Невозможность овладеть Москвой, ради которой пришлось столько перенести, стала самым большим разочарованием. Лейтенант из 258-й пехотной дивизии говорил, что их часть сумела подойти к столице Советов на 30 километров, что, по его мнению, служило «свидетельством героизма, мужества и стойкости наших солдат». Конечно, без потерь не обойтись, но те, кто пал, «навеки будут жить в наших сердцах».

«Но если от наступления никакого проку, то тут следует призадуматься. Я понять не могу, отчего все так происходит, но твердо уверен, что это стыд и позор. Досадно! В конечном итоге нам всем пришлось 3 декабря вернуться туда, откуда начинали. Кое-где от наших рот остались рожки да ножки».

Между строк фронтовых писем читаются миллионы проблем, связанных с ужасающими условиями военного бытия, стремлением выжить, и никогда не покидающие солдата мысли о родном доме. Большинство воспринимало поворот в ходе кампании с полной покорностью судьбе. Боевой задор июня месяца исчез. «Из нас словно воздух выпустили, — писал один ефрейтор из 262-й пехотной дивизии. — От постоянной нервотрепки мне временами уже ничего не хочется», — признается этот пехотинец. Единственное, чего он жаждал, так это небольшой передышки на Рождество да «писем из дому». Но вынужден был сражаться с врагом. «Дорогая моя, — продолжает он, — позади много трудных дней, но нам еще предстоят большие испытания». Сознавая, что домашние не получат его письмо раньше Нового года, он завершал его на оптимистичной ноте. «Вопреки всему политическое положение предельно ясно, — писал ефрейтор, — и результатом этого может быть лишь наша победа!» Однако контрнаступление русских стало громом среди ясного неба. Солдаты никак не могли взять в толк, отчего же «те, кто наверху» втянули их в такие передряги. Обер-лейтенант Карл Мольтнер, офицер штаба танкового корпуса, в беседе уже после войны утверждал:

«Мы были совершенно не готовы воевать в условиях такой зимы при температурах минус 36 градусов. У нас даже не было зимнего обмундирования…»

Изменения приобретали необратимый характер — боевому духу войск Восточного фронта уже не быть тем, каким он был в июне 1941-го. Немецкий солдат по-прежнему сражался за фюрера и фатерланд, или же собственную шкуру, или же и за то, и за другое, но уже не с тем пылом и воодушевлением, без былой самоотверженности, какими было отмечено начало этой кампании. И по мере того, как войска отходили все дальше на запад, немецкий солдат все больше задумывался лишь об одном — как выжить.

Прорыв советских частей на флангах группы армий «Центр» впервые за эту кампанию поставил немецкие дивизии перед реальной угрозой уничтожения. Лейтенант Георг Рихтер, часть которого 6 декабря оставила расположенные в 30 километрах от Москвы Пучки, двумя днями позже запишет в свой военный дневник следующие строки: «…до сих пор отступление проходило согласно плану». Это существенно облегчало отступление моторизованных частей. Температура в те дни колебалась от минус 6 до минус 12 градусов со снегом. Из-за постоянных перебоев с горючим приходилось часто делать остановки. 13 декабря их часть наткнулась на остатки разгромленной незадолго до этого немецкой колонны — обочину дорог усеивали обгоревшие остовы грузовиков и бронетехники. Внезапно до ушей Рихтера донеслись крики «Ура!»

«Из леса показались коричневатые фигурки, а прямо на меня устремились бегущие в панике солдаты, водители, экипажи машин… В первую минуту я вообще не сообразил, что делать. Попытаться остановить этот неудержимый поток? Бессмысленно — многие из них даже позабыли, что вооружены. Скорее всего, поблизости находились русские танки. И верно — вскоре я увидел, как они, грузно переваливаясь с боку на бок, перебирались через шоссе».

Рихтеру все же удалось собрать группу в 10 человек, из тех, кто помоложе и посмелее. Но бронетранспортеры сопровождения колонны «показали себя не с лучшей стороны». Группа вынуждена была отойти к близлежащей деревне. Ничего из техники спасти не удалось…

Положение немцев усугублялось тем, что они не умели вести бои в отступлении. Приходилось полагаться в основном на сообразительность командиров и каждого бойца в отдельности. Хорст Орлофф, командир танковой роты, который еще совсем недавно имел счастье лицезреть «озаренные солнцем башни советской столицы», в одной из послевоенных бесед вспоминал о том, как их часть отступала:

«Могу лишь сказать, что в пределах моих командных полномочий отступление осуществлялось упорядоченно. Естественно, случались и потери матчасти, и личного состава, но это не было беспорядочным бегством».

Пресловутое неумение отступать объяснялось, прежде всего, победоносными предыдущими кампаниями. Но в декабре войскам Восточного фронта на ходу пришлось осваивать отнюдь не простую науку отхода. И далеко не везде он носил «упорядоченный», по выражению Хорста Орлоффа, характер. Сцены, свидетелем которых был лейтенант Рихтер, отступавший с частями 4-й танковой группы, происходили и при отступлении 3-й танковой группы. «Дисциплина падает», — гласили декабрьские донесения ее штаба.

«Все больше и больше солдат, отбившихся от своих частей, продолжают следовать в западном направлении без оружия, они тащат за собой на веревках коров или же несут в обеих руках сетки, полные картофеля. Погибших в результате воздушных атак или артобстрелов русских уже не хоронят. Не привыкшие отступать… войска охватила настоящая паника. Большинство частей остались без подвоза необходимого провианта… и больше всего страдают от холодов. Среди них много раненых, которых нет никакой возможности отправить в тыловые районы. Никакого контроля за передвижением войск нет. Для танковой группы начинается самый сложный период за всю историю ее существования…»