Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич

— А Сталин всю жизнь считал его евреем, — усмехнулся главный зритель. — Жаль, одним евреем меньше. Ну, тогда не Плятт, а кто там? Главный злодей нашего кинематографа.

— Файт? Тоже мимо. Немец.

— Я тоже считал его евреем. Ты гляди, как у нас в кино вообще мало евреев! Ну, тогда Бернес. Надеюсь, он-то не шотландец? Его настоящая фамилия не Бернс?

— Тут стопроцентное попадание, — засмеялся Иван Грозный. — Настоящее имя Марка Наумовича Бернеса — Менахем-Ман Неухович Нейман.

— Роскошно! — в свою очередь, рассмеялся Иосиф Виссарионович. — Вот пусть он наконец сыграет злодея. Скальпель в правой руке, шприц с ядом — в левой. Теперь Абрам Роом. Фильм «Зловещая Кремлевка». Козинцев еврей?

— По паспорту Михайлович, но отец у него был Моисей Исаакович.

— Годится. Ему поручим картину «Они убили Жданова». Жалко, Эйзенштейн погорячился умереть, мы бы ему дали снять исторический фильм «Царь Ирод». Юткевич?

— Караим.

— Караимы, конечно, иудеи, но не годится. Эрмлер? Немец?

— Настоящее имя Владимир Маркович Бреслав, но захотел стать немцем и взял псевдоним Фридрих Эрмлер.

— Пусть немцем и остается. Герасимов по матери еврей? Пусть снимет фильм «Семеро подлых». Ну, как я вам легко набросал тематический план?

— Великолепно! Итак: «Семеро подлых», «Зловещая Кремлевка», «Еврейский ответ». Можно приступать к работе?

— Нет, напишите развернутый план и засуньте его Хрущеву в его жирную мадам Сижу. Ишь ты, новый Гитлер нашелся, окончательное решение еврейского вопроса по-русски затеял. Но все не так просто. Этот квартет решил Сталина сделать дирижером, чтобы весь мир видел в Сталине кровавого антисемита.

— Какой квартет? — решился спросить Иван Григорьевич.

— Из басни Крылова, — ответил Иосиф Виссарионович. — Проказница-мартышка — Булганин, осел — Берия, козел — Хрущев, косолапый Мишка — Маленков. Но вы, друзья, как ни садитесь, а вместо Кобы не годитесь. Никаких фильмов на тему врачей-вредителей! Слышите?

— Слышу, товарищ Сталин.

— Збарского они арестовали! — сердился главный зритель. — Можно еще про него снять кино, как он Ленина нарочно убил, чтобы сделать из Ильича мумию.

— Збарского настоящее имя Бер Элиевич, — продолжал раскрывать псевдонимы главный киношник.

Три дня назад он в последний раз смотрел кино в Зимнем саду Кремля с остатками ближнего круга — Ворошиловым, Молотовым, Кагановичем и Микояном. Но все они были покорны и молчаливы, готовы со всем соглашаться. Окончательно обсуждали претендентов на Сталинскую премию в области художественного кинематографа, смотрели «Садко», «Ревизора», «Горе от ума».

Он скажет:

— Даем первую степень Петрову за «Ревизора»?

Они все:

— Даем.

— А может, Птушко? Он у нас шесть лет назад за «Каменный цветок» получал. Теперь за «Садко».

— Можно и ему.

— Или Герасимову за «Сельского врача»? Тоже цветная картина.

— Или Герасимову, — соглашались остывшие друзья.

— Или так, — сердился главный зритель.

Теперь, глядя на следы Коракса, цепочкой пробежавшие по белому пушистому снегу, Сталин вспоминал жаркие довоенные обсуждения в Кремлевском кинотеатре. Особенно во времена Шумяцкого, навеки канувшие в прошлое. Вспоминалось, как выскочил Васька Красный, притаившийся в заднем ряду, как мило смеялась Сетанка, как оживленно участвовали в обсуждениях фильмов Ворошилов, Молотов, Каганович, как дремал Калинин, как потел Шумяцкий. Сейчас бы незабвенного Бориса Захаровича вновь арестовали, на сей раз как еврея-киновредителя, дистанционно разбившего колбу со ртутью в Зимнем саду дабы погубить товарища Сталина и на его место усадить Бен-Гуриона или Голду Меир.

Куда ушло все то живое и яркое? Почему такая тишина и пустота вокруг и внутри?

Однако долой усталость! Все еще впереди! В этом году Большаков поклялся покончить с малокартиньем и вывести кинопромышленность на довоенный уровень, готовятся к выпуску сорок полнометражных фильмов. Смотреть — не пересмотреть! Эх, Коракс, дожить бы до восьмидесяти, сколько хороших картин снимут проверенные старые и молодые новые режиссеры! Герасимов непременно сделает «Войну и мир» и «Тихий Дон». Смелый человек, дерзнул отказаться переделывать «Молодую гвардию» из двух серий в одну. Как там у Горького? «Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых — вот мудрость жизни!»

Он подумал о том, что неплохо было бы сегодня вечером посмотреть кинцо, но как раз в это мгновение подъехал грузовик с фургоном, из дверей дачи вынесли зачехленный огромный прибор и стали бережно грузить его внутрь фургона. И главный зритель с тоской вспомнил, что у «Симплекса» неполадки и как раз его-то сейчас грузят, чтобы увезти в Москву чинить.

— Сегодня, Коракс, я вообще останусь один-одинешенек, — сообщил главный вдовец страны, обращаясь к цепочке разлапистых следов черного ворона.

Вернувшись в дом, Иосиф Виссарионович увидел Лозгачева с телефонной трубкой. Завидев вернувшегося Хозяина, Лозгачев поспешил сказать в трубку:

— Секундочку! — Он заслонил микрофон трубки и сообщил: — Зверев, товарищ Сталин.

— Ну, давайте, — недовольным голосом откликнулся Иосиф Виссарионович. Министр финансов Зверев звонил в последнее время часто, волновался, чуял беду — Сталин вместе с председателем Комитета партийного контроля Шкирятовым разработали план глобальной проверки всей финансовой системы государства. А когда это в России не было взяточников? Тысячи голов должны полететь, если таковая проверка начнется. Шкирятов считался самым неподкупным и принципиальным контролером, и не зря те, у кого рыльце в пушку, прозвали его сталинским Малютой Шкирятовым.

Взяв трубку, Сталин поговорил со Зверевым сурово и четко, сам себе удивляясь, какой у него твердый голос, будто никакой усталости и пустоты в голове после долгого рабочего дня. Закончив разговор, Хозяин отправился в Малую столовую ужинать, съел две паровые картофельные котлетки, яблочко, несколько виноградин, выпил стакан гранатового сока, а под конец еще попросил дежурную кастеляншу Матрену Бутусову принести стакан простокваши. Вспомнил, что вчера был день рождения Сетанки, а он ее забыл поздравить. Работа над книгой заслонила ему дочь. Сегодня надо позвонить и извиниться, поздравить, лучше поздно, чем никогда. Можно бы и винца выпить за ее здоровье, но сегодня почему-то никакого вина не хотелось. Он прилег здесь же на диване и стал читать разные материалы, необходимые для завтрашнего продолжения работы над книгой. Задремал. Проснулся в пять утра, вышел из Малой столовой, увидел сотрудника охраны Хрусталева.

— Мне ничего не надо. Я спать буду теперь, — сказал он ему. — Вы мне в ближайшее время не понадобитесь. Все можете спать.

Глава двадцать седьмая. Кремлевское кино

Эх ты, сад, Зимний сад, осиротел, бедный, не придет больше к тебе твой садовник! Не сядет в первом ряду на жесткое кресло в самой середине, не закурит трубочку, не нальет себе бокальчик винца, не станет внимательно смотреть на экран. Жесткое кресло поменяли на мягкое, поскольку седалище нового руководителя страны любит что помягче. Сам он больше похож на вороватого завхоза, чем на хозяина великого государства. Вот пришел, развалился, стряхнул с ног летние сандалии, ерзает, суетливо оглядывается по сторонам — вон сколько народу привалило, добавочных кресел пришлось еще принести столько же, сколько обычно стоит. Разумеется, Ворошилов явился, Буденный, Тимошенко, Василевский, Конев, Малиновский, Молотов, Маленков, Каганович, Микоян, Еременко, Берия. Пригласили и режиссеров, их целых шестеро — Александров, Герасимов, Чиаурели, Копалин, еще какие-то Сеткина и Свилкова.

Рядом с ними скромно присел Большаков. Был он, Иван Грозный, первым и единственным в истории министром кино, но, как только не стало великого Хозяина, на десятый аж-таки день после кончины главного зрителя, толстозадый Хрущев вообще эту уникальную должность отменил, перевел кино в ведомство Министерства культуры, тогда же и образованное. А вон и сам министр культуры — Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. Прежде занимался торговлей и финансами, а теперь оказался самым культурным гражданином СССР, гляньте на него! Впрочем, Сталин к Пономаренко относился очень хорошо.