Джон Киган - Первая мировая война

Пока делегаты в Ретонде ожидали услышать, какая власть в Германии позволит им поставить свои подписи под договором о перемирии, два отдельных спектакля разворачивались в Берлине и в Спа. 9 ноября в Берлине принц Макс Баденский передал полномочия канцлера Фрицу Эберту. К этому времени у него не было никакой альтернативы. Улицы заполнялись революционными бандами, среди их участников было много солдат в униформе, в то время как главные противники Эберта, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, уже провозглашали "свободную социалистическую республику", которая означала власть большевиков. Последняя встреча между Эбертом и принцем Максом была краткой. "Герр Эберт, — сказал свояк кайзера, — я вверяю Германскую империю вам на хранение". "Я потерял двух сыновей ради этой империи", — ответил новый канцлер. Многие немцы могли сказать то же самое.

9 ноября в Спа кайзер встретился с лидерами своей армии — организации, благодаря которой династия Гогенцоллеров достигла своей власти, и на которую он всегда смотрел как на опору своего достоинства и авторитета. Вильгельм II все еще верил, что, независимо от того, насколько нелояльно действовали гражданские политики в Берлине, независимо от того, какие беспорядки творились на улицах, его подданные в мышино-серой форме остаются верны своей военной присяге. Даже 9 ноября он продолжал вводить себя в заблуждение, веря, что армия могла быть использована против народа, и королевский дом сохранил власть направить немца против немца. Его генералам было известно другое. Гинденбург, безжизненный титан, выслушал его в тишине. Тренер, в прошлом офицер железнодорожного транспорта, сын сержанта, заменивший Людендорфа, нашел в себе силы, чтобы заговорить. Он знал по опросу выбранных наугад пятидесяти полковых командиров, что солдаты теперь хотят "только одного — перемирия в самый ближайший момент". Ценой, которую должен был заплатить за это дом Гогенцоллеров, было отречение кайзера. Кайзер слушал его по-прежнему недоверчиво. "Как насчет Fahneneide[44], — спросил он, — клятвы на полковых знаменах, которая обязывала каждого немецкого солдата погибнуть, но выполнить приказ?" Гренер издал неопределенный звук. "Сегодня, — сказал он, — Fahneneide — это только слова".

Падение дома Гогенцоллеров завершилось быстро. Отвергнув предложение искать смерть в окопах, как несовместимое с его положением главы Немецкой Лютеранской Церкви, Вильгельм 10 ноября уехал поездом в Голландию. По прибытии в замок Дорн, где ему суждено было провести долгие годы ссылки — достаточно долго, чтобы Гитлер установил почетный караул в его воротах на все время германской оккупации Нидерландов, — он попросил чашку "хорошего английского чая". 28 ноября он подписал акт отречения. Поскольку каждый из шести его сыновей поклялся не получать короны, династия Гогенцоллеров тем самым разрывала связь с руководящим положением в Германии и даже с короной Пруссии.

В любом случае Германия была к тому времени настоящей республикой, которая была провозглашена 9 ноября, хотя ей было не суждено обрести президента в лице Фридриха Эберта до февраля 1919 года. Это все еще была республика без внутреннего содержания, лишенная необходимых политических структур и вооруженных сил, чтобы защитить себя от неприятеля. Последним дисциплинированным действием старой имперской армии стал марш назад, через границы Германии с Францией и Бельгией. Едва оказавшись на своей территории, армия демобилизовалась сама собой. Солдаты отказывались от своей униформы и оружия и возвращались домой. Германская республика была полна вооруженных людей. Как и в других местах в изменившейся политической географии Центральной и Восточной Европы, в новых республиках — Польше, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литве, — в номинальной монархии Венгрии, в Австро-Германии — изобиловали массы солдат, верных православию, старым, новым или революционным идеологиям. Ортодоксальные националисты сумели возобладать над этническими меньшинствами в Югославии, Чехословакии и Польше, хотя последняя была вынуждена бороться за свои границы — время от времени против Германии на Западе и, отчаянно, против большевиков на Востоке. В Финляндии, в Прибалтийских государствах, в Венгрии и в самой Германии вооруженные люди угрожали красной революцией. Ценой подавления левых на Востоке стали гражданские войны. В Германии угроза левого переворота сохранялась некоторое время, поскольку конституционно закрепленная республиканская система правления поначалу не могла противопоставить этому какой бы то ни было вооруженной силы. Из обломков старой имперской армии, тем не менее, создавались формирования, состоящие из людей без какого-то определенного занятия. Их названия — они носили имена вроде "Garde-Kavallerie-Schutzen Division", "Freiwiliige Landesjagerkorps", "Landeschutzenkorps", "Freikorps Hulsea", — говорят о том, что они готовились одерживать верх в уличных боях в Берлине, Готы, Галле, Дрездене, Мюнхене и многих других немецких городах, чтобы подавить германский большевизм грубой силой. На новом республиканском правительстве лежал неоплатный долг благодарности импровизированным армейским генералам. Этим полкам было суждено сформировать ядро "стотысячной армии". Этого было достаточно, чтобы позволить Германии участвовать в Версальской мирной конференции в 1919 году.

Пока политическое будущее Германии определялось гражданской войной в столице и провинции, армии союзников выдвинулись, чтобы вступить во владение провинциями на западном берегу Рейна и тремя плацдармами за рекой, в Майнце, Кобленце и Кельне, отданных им в рамках перемирия. Солдаты оккупационных армий, исключительно французы, быстро побратались с населением. Вражда быстро переросла в дружеские отношения. Этому способствовал переход армейского рациона из полковых в семейные кухни, позволявший поддерживать людей, все еще существующих на скудной диете военного времени, которая была следствием союзной блокады. В большей степени голод, чем угроза полномасштабного вторжения, стал причиной, которая должна была в конечном счете привести Немецкую республику к подписанию мирного договора 23 июня 1919 года. Двумя днями раньше Флот открытого моря, интернированный и поставленный на британскую стоянку в Скапа-Флоу, был затоплен собственными экипажами в знак протеста против семидесяти предложенных условий договора.

Была историческая ирония в действиях морских офицеров кайзера, избравших для своих великолепных линкоров водную могилу в британской гавани. Не соверши он стратегически сомнительную попытку потягаться с британской морской мощью, фатальной враждебности между двумя странами можно было избежать. Также, во всей вероятности, сыграла свою роль нервная атмосфера подозрения и неуверенности, из которой и зародилась Первая Мировая война. Неотмеченное кладбище эскадр кайзера на самых далеких островах Британского архипелага охраняет выход из внутренних морей, через который его флот должен был пройти, чтобы достигнуть истинного океанского статуса, и остается памятником эгоистичной и, в конце концов, бессмысленной военной амбиции.

Это — одно из многих кладбищ, которые являются главным наследием Великой войны. Хроника ее сражений составляет самую мрачную литературу в военной истории; никакие бодрые фанфары не звучат в память миллионов, которые нашли смерть на унылых равнинах Пикардии и Польши; никакие молебны не поются за вождей, которые убеждали их убивать друг друга. Достигнутые военно-политических результатов едва ли оправдывает их намерения: Европа перестала существовать как центр мировой цивилизации, христианские королевства потерпели поражение и были превращены в безбожные тирании, большевистские или нацистские — поверхностное различие между их идеологиями ничуть не касается их жестокости к простому народу. Все, что было наихудшего в столетии, которое открыла Первая Мировая война, — преднамеренное обречение на голодную смерть целых областей, искоренение по расовому признаку, идеологическое преследование того, что считалось интеллектуально и культурно неприемлемым, бойни среди малых народов, подавление суверенитета небольших наций, уничтожение парламентов и возвышение комиссаров, гауляйтеров и военачальников, получивших власть над безгласными миллионами, — все это имело начало в хаосе, который она оставила после себя. Слава Богу, к концу столетия от этого хаоса мало что осталось. Европа — снова, как это было в 1900 году, — стала мирной и процветающей, оплотом добра в мире.

Но кладбища остаются. Многие из тех, кто погиб на войне, так никогда и не обретут покоя. Их тела были разорваны на части артиллерийскими снарядами и разбросаны, недоступные для опознания. Многие другие тела не могли быть найдены во время сражений и затем были потеряны, погребены в обвалившихся воронках и обрушенных траншеях или сгнили в перерытой земле бывшего поля боя. Некоторые русские и турецкие солдаты были из любезности похоронены неприятелями, а многие германские и австрийские солдаты, убитые на сменяющих друг друга полях боя Восточного фронта, просто преданы земле. На полях боя Запада участники приложили все возможные усилия, чтобы соблюдать приличия в отношении павших. Военные кладбища организовывались с самого начала, расположения могил офицеров регистрировались и, когда позволяло время, капелланы и товарищи убитых правили погребальные службы. Несмотря на это, в конце войны останки почти половины погибших были потеряны и не найдены до сих пор. Из миллиона подданных Британской империи, павших на этой войне, большинство было убито во Франции и Бельгии. Тела свыше 500 тысяч так никогда и не были обнаружены, а если и были найдены, идентифицировать их было невозможно. Из 1 700 тысяч погибших французов также исчезли более половины. Французы хоронили своих погибших различным образом, иногда индивидуально, иногда в братских могилах, как в Вердене. Немцы, сражаясь на чужой территории, должны были создавать компактные и неприметные кладбища и часто выкапывали огромные массовые могилы. Так, во Владело в Бельгии, где лежат тела большинства добровольцев, убитых в 1914 году в Kindermord bei Ypern, центр плиты скрывает останки свыше 20 тысяч молодых людей[45].