Василий Потто - Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

“С давнего времени,– писал государь,– оказывали Вы отличную приверженность к России, и в особенности в нынешнюю войну с персиянами, когда Вы приняли деятельное участие при наших войсках, подвергая себя даже личной опасности. Генерал-адъютант Паскевич неоднократно доносил о таковых похвальных подвигах ваших, изъясняя, что во все продолжение войны Вы ознаменовали себя особым усердием к пользе России, постоянно сохраняя в народе Армянском приязненное расположение не только благоразумными советами и внушениями, но и личным своим примером. В ознаменование столь важных услуг, и в знак особенного Моего благоволения ко всему народу Армянскому, я сопричисляю Вас к ордену св. Александра Невского”.

Но отношения Паскевича к Нерсесу скоро изменились. Есть положительные данные предполагать, что главным поводом к тому послужило заявление Нерсеса, посланное им Паскевичу в Дей-Караган, относительно присоединения к России Макинского ханства и проведения новой персидской границы. Нерсес полагал справедливо, что эта граница, начиная от Нахичевани, должна была идти на запад не по Араксу,– как это было уже решено,– а прямой линией по горным кряжам вплоть до турецких пределов, чтобы Персия не вдавалась острым углом во владение России. Паскевич оскорбился этим указанием – и совета не принял.

В марте 1828 года отношения между ними настолько обострились, что Паскевич даже совершенно устранил Нерсеса от фактического участия в управлении Эриванской областью; уведомляя только Дибича, что “это сделано им самым вежливым образом, без нанесения ему малейшего оскорбления”. Затем, в целом ряде донесений он старается дискредитировать Нерсеса в глазах государя, представляя не только деятельность его по отношению к России, но и всю его прошлую жизнь сплетением интриг, созданных его самовластием и честолюбием. Донесения эти в конце концов достигли своих целей. И в июле 1828 года Дибич уже пишет Паскевичу: “Государь Император из неоднократных донесений вашего сиятельства заметил, что деятельность архиепископа Нерсеса часто оказывается противной видам и пользам нашего правительства, чему может служить доказательством жалоба армянских ратников, которых он самовольно обязал служить двадцать пять лет в Эчмиадзине. Все это дает повод к заключению, не питает ли Нерсес какие-либо секретные замыслы и намерения насчет присоединенных к России областей?”

Вот что ответил на это Паскевич:

“Поведение Нерсеса не обнаруживает каких-нибудь вредных против правительства замыслов или каких-либо скрытных намерений насчет областей, присоединенных к России. Напротив, во время персидской войны Нерсес всегда являл готовность к услугам в пользу нашу и показывал приверженность к России. Но, отдавая ему полную справедливость в сем отношении, я не могу умолчать, что властолюбие увлекает его за пределы обязанностей звания его и сана и что он не только в духовных, но и в мирских делах желает действовать с самовластием неограниченным... Глубокая старость и болезни верховного патриарха Ефрема дали ему случай овладеть управлением армянской церкви,– и он, не довольствуясь этим, распространяет свое влияние и на дела мирские, желая выставить себя как бы главой и начальником всего армянского народа. В сем отношении честолюбие его простерлось до того, что он начал издавать прокламации к заграничным армянам и вошел в сношение с соседними турецкими начальниками, стараясь выставлять себя в виде соседа и владельца берега реки Арпачая, отделяя собственные свои выгоды от общих интересов государственных... Сверх того, Нерсес обнаружил неоднократно односторонние виды свои к увеличению доходов и имущества Эчмиадзинского монастыря, хотя бы то клонилось и к ущербу правительства. Одной из причин известных интриг, бывших в Эривани, служило, без сомнения, то, что Нерсес увидел с первого раза заботливость мою об охранении польз казенных и постиг, что я буду сильно противодействовать намерениям его насчет присвоения армянской церковью имений и доходов, ей не принадлежащих.”

В доказательство своего мнения Паскевич приводит случай: “Едва отданы были на откуп Кульпинские соляные заводы, как Нерсес тотчас объявил, что греческий император Ираклий еще в 629 году, за тысячу двести лет перед этим, пожертвовал третью часть Кульп Эчмиадзинскому монастырю... Наклонность Нерсеса к интригам,– продолжает он,– естественным образом должна была возродиться от властолюбия и односторонних видов в пользу армянской церкви. Неуместное пристрастие Нерсеса по делам армянским может найти себе опору в происках других значительных лиц из этого народа, у которого было и есть положительное стремление отстранить себя от влияния и действия наших законов и нежелание подчинить себя обязанностям, отбываемым прочими подданными. Разительный тому пример представляют армяне, водворенные на Северном Кавказе, которые до сего времени не только уклоняются от всех обязанностей, ссылаясь на привилегии, дарованные Петром I, но и стараются к ущербу казны вводить в свои права новых выходцев, которым сих прав никогда предъявлено не было. Такового же стремления должно ожидать и от армян закавказских”.

“Относительно Нерсеса,– прибавляет Паскевич,– я нахожусь в большом затруднении. Политика запрещает мне совершенно устранить его от дел, а между тем, если оставить его при всем влиянии, то монастырские притязания будут бесконечны и казна лишится всех доходов, которые иметь может”.

Государь решил отозвать Нерсеса. Как раз в это время скончался архиепископ армян, обитающих в Бессарабии и в сопредельных с ней областях. 4 июня он уже выехал из Эчмиадзина в новую свою резиденцию – Кишинев.

Отъезд Нерсеса глубоко опечалил армян и патриарха Ефрема. В письме государю, от 18 октября 1828 года, Ефрем пишет о заслугах Нерсеса, о том, сколько он лично обязан этому достойному архиепископу, и просит о возвращении его в Эчмиадзин, чтобы еще при жизни своей вручить ему кормило патриаршего правления. Понятно, с каким неудовольствием принял Паскевич подобное ходатайство. Он писал Блудову, главноуправляющему духовными делами иностранных исповеданий, об ослаблении умственных сил в старце, о степени дерзости приверженцев Нерсеса и в заключение говорил, что назначение Нерсеса верховным католикосом всей Армении,– для пользы России и спокойствия края, допущено быть не должно.

В свою очередь Нерсес, понимая, что Бессарабская кафедра служила только благовидным предлогом к почетному удалению его от дел Армении, старался оправдать себя в глазах того же Блудова и писал ему 21 января 1929 года следующее:

“В продолжение двадцати восьми лет неутомимые попечения и усиленные труды, основанные на беспредельной ревности и непоколебимой преданности, устремлял я на пользу России и на благоустройство соплеменной мне нации. Судьба определяла мне быть со времен князя Цицианова в походах, везде и во всех отношениях усердно содействовать русским; исполнением этих приятных обязанностей стяжал я, по праву трудов, забот и пожертвований моих признательность российских императоров, главнокомандующих, нации и верховного патриарха. Наконец, во многих случаях содействовал я и графу Паскевичу в персидской кампании, и в особенности при взятия Сардарь-Абада и Эривани”.

“Граф Паскевич,– говорит он далее,– имел неприятности с главными генералами, с которыми я был по делам в сношениях, и, вместо признательности, родились у него на меня подозрения, а потом наветы расстроили нас. Происшедшая же ошибка графа по одной важной статье при заключении мира с Персией, относительно границ России, навлекла на меня уже явное его недоброжелательство”.

Паскевич возразил на записку Нерсеса подробным объяснением: “Архиепископ Нерсес,– писал он,– упоминая, что поводом к неприятностям, будто бы возникшим между нами, послужили сношения его с главными генералами, сам высказывает этим, что он участвовал в интригах против меня, которые не безызвестны государю-императору”.

“Думать должно,– продолжает он далее,– что Нерсес, упоминая об ошибке, будто бы сделанной мною при проведении границы, говорит об отвергнутом мною смешном представлении его касательно присоединения к нашим областям Макинского ханства. Сие происходило следующим образом. Во время бытности моей в Дей-Карагане, я, к удивлению моему, получил рапорт генерала Красовского, в коем он, уведомляя меня о слухах, что Макинский магал возвращается персиянам, объяснил, что по сему предмету он получил отношение архиепископа Нерсеса, которое и препровождает на мое соображение. Если бы генерал Красовский писал мне не официально, то я, конечно, счел бы отношение его шуткой, ибо трудно было вообразить, чтобы генерал-лейтенант совместно с архиепископом вздумали формально предлагать мне советы, как должен я заключить мир, по полномочию коего я удостоен Государем Императором. И потому, не желая допустить под моим начальством республиканских правил, я сделал генералу Красовскому, за то, что он вмешивается не в свое дело,– выговор. Что же касается до предложения архиепископа Нерсеса насчет присоединения Макинского округа, я должен сказать следующее: