Петербург накануне революции - Лев Яковлевич Лурье

– Трынкиной! – радостно перебила Нина-Вертушка.

– Да, это ее фамилия, из-за нее-то мы и пришли к вам.

– Извините, что мы поздней ночью потревожили вас, – заговорил, в свою очередь, Холмс, прерывая болтовню своей спутницы, – дело не терпит никакого отлагательства».

«Шерлок Холмс в Петербурге», анонимный фельетон

Интерес разнокалиберных читателей к лубочной холмсиане, вероятно, и спровоцировал обращение Проппера к фигуре лондонского сыщика, не замедлившее повториться: вскоре за фельетоном из «Биржевых ведомостей» последовал новый холмсианский проект: резонансная мистификация, развернувшаяся на страницах другого принадлежавшего Пропперу издания – еженедельного «Огонька». В 1908 году Проппер решил сменить привычный формат «Огонька», которому отныне надлежало стать журналом «нового заграничного типа» и публиковать преимущественно сыщицкую беллетристику и репортажи «из уголовной жизни России, Западной Европы и Америки». Весной 1908 года «Огонек» напечатал факсимиле телеграмм, якобы прибывших в петербургскую редакцию «Огонька» – автор (имярек) требовал незамедлительной публикации прилагавшихся заказным письмом рассказов о похождениях Шерлока Холмса в Москве, Баку и Одессе. Через несколько месяцев не замедлил прийти ответ (написанный по-русски латиницей, но якобы транслитерированный редакцией) – Холмс выезжал в Петербург на поиски автора, чьи рассказы «осмеивают деятельность» английского детектива.

Прибытие Холмса в Петербург было описано подробно и с торжественной серьезностью, начинаясь якобы доходившими до редакции слухами, которые перемежались со скептическими комментариями огоньковских журналистов, и завершаясь эффектным появлением Холмса в редакции на Галерной. Далее «Огонек» рассказывал о многочисленных – и безуспешных – попытках Холмса добиться конфискации текстов и узнать имя автора, которые нигде не вызывали сочувствия: ни в Главном управлении по делам печати, ни в градоначальстве. Дедуктивный метод так и не помог сыщику понять, что автором рассказов был сам редактор, в конце истории разразившийся назидательным монологом: «Теперь же прошу прощения за эту шутку. но редакция вправе ответить мистификацией на мистификацию. Шерлокиада, правда, набила уже оскомину, и, как вы сами убедились в конце концов, пресловутый метод – та же палка о двух концах. Но вред, который он нанес, неизмеримо глубже интереса, который он мог возбудить. Да. он развратил все, к чему прикоснулся. ‹…› И не только детей и юношей: он развратил и взрослых, что опаснее всего, ибо, чтобы взрослый заразился микробом шерлокиады, прежде всего нужно, чтобы он сошел с ума».

За концовкой следовал эпилог от редактора, в котором Проппер еще раз подчеркивал, что сыщик с Бейкер-стрит – персонаж исключительно фикциональный, а все его петербургские приключения были изобретены редакцией, дабы снять романтическую позолоту с историй о Холмсе и Пинкертоне. Справилось ли «дело „Огонька“» со своей амбициозной задачей и убедило ли читателей в опасности «микроба шерлокиады» – неизвестно, однако на тиражах обоих пропперовских изданий оно отразилось самым благоприятным образом.

Собственными петербургскими эскападами отношения Холмса с Северной столицей не ограничивались – Холмс П. Никитина, например, будучи слишком увлеченным расследованием дела книготорговца Клюкина, отправлял в Петербург Ватсона, а Холмс из брошюрки неизвестного автора В. П. принимал друга-петербуржца у себя, ведя (за сигарами и кофе с ромом) беседы о будущем Российской империи и произнося пространные культурософские монологи, полные почти шопенгауэровского пессимизма. But that’s a whole nother story.

Рабочие в цеху. Около 1916 года

Кем были ведущие большевики до революции? Квалифицированный рабочий, руководивший электрохозяйством шахты Никита Хрущев, или унтер-офицер Семен Буденный, или, действительно, фельдшер Григорий Орджоникидзе, или не окончивший семинарию Иосиф Сталин. Победитель в Гражданской войне получил какое-то образование, он умеет читать и писать, но пути наверх ему нет. Вот, например, Алексей Косыгин[40], Николай Ежов[41] и Леонид Николаев[42] – ребята с Выборгской стороны, все окончили четырехклассное городское училище. Кто бы знал о двух наркомах и одном убийце Кирова, не случись революция?

Старому режиму эти люди были не нужны – даже если они были семи пядей во лбу и у них были таланты, позволившие им впоследствии стать красными директорами, наркомами и разбить гитлеровских захватчиков. Харизматики пропадали, прежде всего, у станка.

В России всегда было плохо с инфраструктурой – для такой территории у нас слишком мало портов и железных дорог. Была широко распространена отверточная сборка – то есть здесь собирают, а детали привозят из-за границы. В Петербурге 42 острова, он – на воде, а она используется для доставки грузов. Все петербургские заводы вытянуты вдоль набережных.

87 % населения России – крестьяне. Это дешевая рабочая сила: не надо покупать лебедки и подъемные краны – они сами поднимут на шестой этаж. Поэтому заводы очень большие: проще нанять много и платить мало, чем нанять мало и платить много, проще обойтись ручным трудом, чем купить станки.

С другой стороны, так как страна неграмотная и квалифицированных рабочих мало, то те, кого берут на работу, получают довольно много. Зарплата квалифицированного рабочего в Петербурге – от 50 рублей в месяц. А это примерно жалованье начинающего чиновника.

Есть в Петербурге музей-квартира Аллилуевых – там выросла Надя Аллилуева, вторая жена Сталина, и сам он прожил весь 1917 год. Сергей Аллилуев, отец Нади и еще троих детей, был рабочим, жена его не работала. У них совершенно отдельная 4-комнатная квартира, пусть и на последнем этаже, и они никому ничего не сдавали. Его зарплата – 150 рублей в месяц, примерно столько получал капитан русской армии.

Квалифицированные промышленные рабочие не чувствовали себя обездоленными. Проблема была в другом. Такой человек постепенно становился не уроженцем села Степанчиково, а фрезеровщиком, потому что вокруг не было других ребят из этой деревни, да и цех настолько большой, что в нем может поместиться несколько деревень. К тому же деревню презирали, рабочие даже делили себя на заводских и фабричных.

Заводской – это городской человек, который читает газету «Правда» и ходит в галошах, а фабричный – он как в лаптях пришел, так в лаптях уйдет обратно, не научившись пользоваться водопроводом.

Рабочий класс был замкнутой частью общества с собственными представлениями о прекрасном и должном. У рабочих была своя солидарность.