Леонид Васильев - Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)

136

4 Детальной разработке проблем траура по родственникам посвящены несколько глав «Лицзи» (III, IV, XV, XX–XXII, XXXVIII). Но хотя этот трактат считался конфуцианской энциклопедией и всегда внимательно изучался как один из важнейших канонов официальной имперской идеологии, он едва ли всерьез воспринимался во всех деталях. Из практики, например, хорошо известно, что ни один из императоров не отказывался от трона после смерти отца (а по нормам траура следовало на три года удалиться от службы). Ни разу мне не приходилось встречать упоминания о том, что важные чиновники уходили со службы из-за смерти кого-либо из родственников. Видимо, существовал облегченный вид траура. И вообще, главным было внимание к родне, память о ней, вовремя принесенные жертвы, а не буквальное следование всевозможным предписаниям.

5 Впоследствии эта идея была основательно разработана в XLII главе «Лицзи», «Да сюэ», которая затем была выделена в отдельный канон в рамках конфуцианского Четырехкнижия. Важность идей «Да сюэ» как раз в том, что они протягивают цепочку взаимосвязей между человеком, семьей, обществом и государством. Суть этой цепочки в следующем: если хочешь иметь упорядоченное государство, сначала приведи в порядок свою семью, самого себя, успокой свое сердце (стоит напомнить, что для древних китайцев со времен появления философии даосов сердце — орган не столько чувства, сколько разума), для чего позаботься об искренности в мыслях и углубляй свои познания. Разъясняя всю цепочку, «Да сюэ» обращает особое внимание на то, что, только усовершенствовав себя и упорядочив свою семью, можно добиться создания упорядоченного государства [Лицзи, т. 26, с. 2343–2351].

6 Л.С. Переломов трактует понятие хэ как «достижение единства через разномыслие», считая его созвучным идее плюрализма [Переломов, 1998, с. 398]. Отдавая должное усилиям, которые были приложены им в этой и некоторых других книгах доказательству верности именно такой трактовки термина, я не вижу здесь слишком больших различий с общепринятым понятием «гармония». Если не сужать это понятие и не утрировать его смысл, то окажется, что гармония — это и есть нечто вроде достижения пусть не единства, но некоего консенсуса через снятие острых противоречий, имеющихся в виде различных позиций. Собственно, всегда и везде люди, от которых зависело принятие решения, стремились идти именно по этому пути, когда старались выработать приемлемое для всех мнение.

7 Стоит принять во внимание, что лишь первые несколько глав этого текста, с третьей до девятой, были написаны сразу же после смерти учителя, где-то в первой половине V в. до н. э., тогда как остальные значительно позже [Waley, 1938, с. 21 и 25].

8 Напомним, что существовала схема чжао-му, согласно которой представители знати в зависимости от их ранга имели право на определенное число храмов: семь у ванов, пять у чжухоу, три у цинов и дафу и один у ши, где регулярно приносились жертвы предкам. У простолюдинов— если исходить из этой схемы— такого рода храмов не было. Неизвестно, были ли у них более скромные возможности чтить умерших предков (например, небольшие алтари в каждом доме, что являлось нормой после Конфуция и вплоть до нашего века). В народных песнях «Шицзина» не упоминается о подобных алтарях. Поэтому есть основания считать, что их еще не было.

9 Здесь есть некоторая неясность. Если считать, как это принято, что жертвоприношение ди — прерогатива сына Неба, то исполнение обряда в Лу является кощунством. Но Конфуций принимал участие в обряде, отказываясь лишь от заключительной его части, когда расставлялись таблички с именами умерших правителей, с которыми в Лу была путаница [Алексеев, 1978, с. 479; Переломов, 1998, с. 320]. Видимо, сам факт он не считал кощунством. Дело в том, что у царства Лу в силу причастности его к великому Чжоу-гуну были официально дарованные ему привилегии в сфере ритуала. Приняв это во внимание, можно предположить, что факт совершения ритуала ди следует считать вполне легитимным, как и исполнение упомянутого танца в честь У-вана по высшему разряду (восемь рядов по восемь танцоров в каждом — для иных царств нормой было шесть рядов по шесть танцоров). Можно напомнить и о том, что только гимны Лу — рядом с гимнами Шан и Чжоу — были включены в разряд гимнов «Шуцзина», что тоже следует считать одной из привилегий удела Чжоу-гуна.

10 Это очень редкая в древнекитайских текстах и особенно у Конфуция апелляция к мифическим преданиям. Считалось, что сказочный феникс появляется из реки с загадочной картой-схемой на спине и что это служит предзнаменованием, указывающим на появление в Поднебесной великого мудреца, достойного ею управлять [Waley, 1938, с. 47–48, 140].

11 В переводе А. Уэйли вместо слова «красота» употреблено сочетание «sexual desire» [Waley, 1938, с. 142 и 196].

12 У нас иногда так учат детей: «Скажи волшебное слово!» И ребенок говорит: «Пожалуйста». Здесь мы видим нечто подобное, причем в масштабе всего населения, обучающегося жить по новым нормам.

13 Со времен Гегеля и Маркса в обществоведении употребляется понятие «поголовное рабство», которое характеризует взаимоотношения между верхами и низами на традиционном Востоке. Справедливости ради стоит заметить, что нечто вроде этого понятия существовало и в далекой древности, когда свободолюбивые античные греки в своих постоянных столкновениях с могущественной персидской державой Ахеменидов впервые осознали принципиальную разницу между миром свободных и обществом рабов, т. е. «поголовного рабства». Сервильный комплекс, определяющий нормы такого типа рабства (нижестоящий по отношению к вышестоящему ведет себя как холуй и раб, а по отношению к стоящему ниже его — как хозяин и хам), был распространен и в России.

14 Заметим, что, хотя разные часта «Луньюя» писались в разное время и, видимо, различными авторами, а диалоги в нем идут от имени совсем разных людей, расхождения подобного рода буквально единичны. Для трактата характерна удивительная стройность общей концепции.

15 Согласно чжоуской традиции, именно благодаря этим высоким качествам — цивилизованности-вэнь и сакральной добродетели-дэ великий Вэнь-ван получил от Неба мандат на управление Поднебесной. И если принять во внимание, что во времена Конфуция сын Неба в своем анклаве-домене не имел не только реальной власти, но и этих качеств, логично было ожидать, что Небо вручит свой мандат тому, кто ими обладал. Так что у Учителя были основания рассчитывать на вмешательство высших сил, хотя, честно говоря, трезвый склад ума не позволял ему слишком надеяться на волю Неба. Он не мог не понимать, что в рамках идеологемы небесного мандата не существовало механизма передачи власти достойному. Но в глубине души Конфуций долго продолжал надеяться на то, что Небо пошлет знак и все станет на свои места. А поскольку этого не происходило, он время от времени горько жаловался на свою судьбу [IX, 8].

16 В главе XV «Луньюя» Учитель упрекает Цзана за то, что тот не уступил свою должность Люся Хуэю, который был способней его. Люся Хуэй, как то явствует из другого отрывка «Луньюя» [XVIII, 2], был заместителем главы судебного ведомства [Legge, т. V, с. 195–196, примеч. 2], т. е., как следует полагать, Цзана, но никак не Конфуция. Л.С. Переломов [Переломов, 1998, с. 413–414] подчеркивает в своем комментарии (со ссылкой на [Ян Бо-цзюнь, 1984, с. 165]), что один только Цзан Вэнь-чжун из клана Цзан занимал свою должность при четырех правителях Лу. В другом параграфе «Луньюя» [XIX, 19] сказано, что некоторых руководителей судебного ведомства назначал высокопоставленный сановник Мэн, один из тех троих, что обладали реальной властью в Лу, но не гун, этой власти не имевший. В заключение важно заметить, что в обширном тексте «Луньюя», где очень часто упоминается о намерении Учителя иметь влиятельную должность, нет и намека на то, что он когда-либо был сыкоу в Лу.

17 Согласно Сыма Цяню [Сыма Цянь, гл. 47; Вяткин, т. VI, с. 133–134], Конфуций будто бы так хорошо управлял Лу, что цисцы испугались и прислали лускому гуну лошадей и красивых девушек. Гун и министр Цзи забросили все дела, нарушили нормы жертвоприношения. Конфуций обиделся и решил, что пора уезжать из Лу. Замечу, что эта хорошо известная еще со времен Шан мифологема (существует предание, будто с помощью красивых девушек и лошадей придворные Вэнь-вана выкупали его из тюрьмы, в которую он был брошен по воле развратного шанского Чжоу Синя) употреблена в древнекитайских текстах не впервые и потому не может считаться серьезным аргументом в рассуждениях о поворотах судьбы Конфуция.