Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга IV. 1584-1613

Ответ Пожарского на это важен для нас, во-первых, потому, что показывает мнение его об одном из самых замечательных людей Смутного времени, во-вторых, потому, что обнаруживает характер самого Пожарского, противоположность этого характера характеру Ляпунова, что, разумеется, не могло не иметь важного влияния на успех второго ополчения; Пожарский отвечал: «Надобны были такие люди в нынешнее время: если б теперь такой столп, князь Василий Васильевич, был здесь, то за него бы все держались, и я за такое великое дело мимо его не принялся бы, а то теперь меня к такому делу бояре и вся земля силою приневолили. И видя то, что сделалось с литовской стороны, в Швецию нам послов не посылывать и государя не нашей православной веры греческого закона не хотеть». Последние слова Пожарского сильно тронули новгородских послов; настаивание именно на том, чтоб не выбирать государя неправославного, пробудило в них чувство, которое служило самою крепкою связью между всеми русскими людьми, которое подняло всю землю против польских и литовских людей; Оболенский сказал: «Мы от истинной православной веры не отпали, королевичу Филиппу Карлу будем бить челом, чтоб он был в нашей православной вере греческого закона, и за то хотим все помереть: только Карл королевич не захочет быть в православной христианской вере греческого закона, то не только с вами, боярами и воеводами, и со всем Московским государством вместе, хотя бы вы нас и покинули, мы одни за истинную нашу православную веру хотим помереть, а не нашей, не греческой веры государя не хотим». Переговоры кончились тем, что Пожарский не согласился вступить ни в какие обязательства со шведами; но, чтоб явным разрывом не возбудить последних против ополчения, положили отправить в Новгород посла, Перфилья Секерина, для продления времени; для того послали, говорит летописец, чтоб не помешали немецкие люди идти на очищение Московского государства, а того у них и в думе не было, что взять на Московское государство иноземца. «Если, господа, — писали начальники ополчения новгородцам, — если королевич, по вашему прошенью, вас не пожалует и в Великий Новгород нынешнего года по летнему пути не будет, то во всех городах всякие люди о том будут в сомнении; а нам без государя быть невозможно: сами знаете, что такому великому государству без государя долгое время стоять нельзя. А до тех пор, пока королевич не придет в Новгород, людям Новгородского государства быть с нами в любви и совете, войны не начинать, городов и уездов Московского государства к Новгородскому государству не подводить, людей к кресту не приводить и задоров никаких не делать».

По отправлении второго посла в Новгород ополчение стало уже собираться в поход из Ярославля, как открылся козацкий заговор на жизнь Пожарского. Из подмосковного стана, от Заруцкого, приехали в Ярославль двое козаков — Обреска и Степан, у них уже были здесь соумышленники — Иван Доводчиков смолянин, смоленские стрельцы — Шанда с пятью товарищами да рязанец Семен Хвалов; последний жил на дворе у князя Пожарского, который кормил его и одевал. Придумывали разные способы, хотели зарезать Пожарского сонного, наконец решили умертвить его где-нибудь на дороге, в тесноте. Однажды князь был в съезжей избе, оттуда пошел смотреть пушки, назначаемые под Москву, и принужден был от тесноты остановиться у дверей разрядных; козак, именем Роман, взял его за руку, вероятно, для того, чтоб помочь вырваться из толпы; в это время заговорщик, козак Степан, кинулся между ними, хотел ударить ножом в живот князя, но промахнулся и ударил Романа по ноге, тот упал и начал стонать. Пожарский никак не воображал, что удар был направлен против него, думал, что несчастие случилось по неосторожности в тесноте, и хотел уже идти дальше, как народ бросился к нему с криком, что его самого хотели зарезать; начали искать и нашли нож, схватили убийцу, который на пытке повинился во всем и назвал товарищей которые также признались. По приговору всей земли преступников разослали в города по тюрьмам, некоторых же взяли под Москву на обличенье: там повинились они вторично пред всею ратью и были прощены, потому что Пожарский просил за них.

Понятно, с каким чувством после этого Пожарский и все ополчение должны были выступать в поход под Москву, где под видом союзников должны были встретить убийц. Но медлить долее нельзя было, потому что приходили вести о приближении Ходкевича к Москве. Пожарский отправил передовые отряды: первый — под начальством воевод Михайлы Самсоновича Дмитриева и Федора Левашова; им наказано было, пришедши под Москву, не входить в стан к Трубецкому и Заруцкому, но поставить себе особый острожек у Петровских ворот; второй отряд был отправлен под начальством князя Дмитрия Петровича Лопаты-Пожарского и дьяка Семена Самсонова, которым велено было стать у Тверских ворот. Кроме известий о движениях Ходкевича, была и другая причина спешить походом к Москве: надобно было спасти дворян и детей боярских, находившихся под Москвою, от буйства козаков. Украинские города, подвигнутые грамотами ополчения, выслали своих ратных людей, которые пришли в стан к Трубецкому и расположились в Никитском остроге; но Заруцкий с своими козаками не давал им покоя. Несчастные украинцы послали в Ярославль Кондырева и Бегичева с товарищами бить челом, чтоб ополчение шло под Москву немедленно спасти их от козаков; когда посланные увидали здесь, в каком довольстве и устройстве живут ратники нового ополчения, и вспомнили свое утеснение от козаков, то не могли промолвить ни слова от слез. Князь Пожарский и другие знали лично Кондырева и Бегичева, но теперь едва могли узнать их: в таком жалком виде они явились в Ярославль! Их обдарили деньгами, сукнами и отпустили к своим с радостною вестию, что ополчение выступает к Москве. Но как скоро Заруцкий и козаки его узнали, с какими вестями возвратились Кондырев и Бегичев, то хотели побить их, и они едва спаслись в полк к Дмитриеву, а товарищи их, остальные украинцы, принуждены были разбежаться по своим городам. Разогнав украинских людей, Заруцкий хотел и прямо помешать движению ополчения; он отправил многочисленный отряд козаков перенять дорогу у князя Лопаты-Пожарского, разбить полк, умертвить воеводу, но и этот замысел не удался: отряд Лопаты храбро встретил козаков и обратил их в бегство.

Наконец и главное ополчение выступило из Ярославля. Отслужив молебен в Спасском монастыре у гроба ярославских чудотворцев (знаменитого князя Федора Ростиславича Черного и сыновей его Давида и Константина), взяв благословение у митрополита Кирилла и у всех властей духовных, Пожарский вывел ополчение из Ярославля. Отошедши 7 верст от города, войско остановилось на ночлег. Здесь Пожарский сдал рать князю Ивану Андреевичу Хованскому и Кузьме Минину, приказав идти в Ростов и ждать его там, а сам с немногими людьми поехал в Суздаль, в Спасо-Евфимиев монастырь, проститься у гробов родительских, после чего, как было условлено, нагнал рать в Ростове. В этом городе к ополчению присоединилось еще много ратных людей из разных областей, так что Пожарский мог послать отряд под начальством Образцова в Белозерск на случай враждебного движения шведов. Нужно было сделать еще важное распоряжение: митрополит Кирилл, который в Ярославле был посредником, примирителем ссор между воеводами, остался в своей епархии, нужно было под Москвою иметь такое же лицо, тем более что предвиделись распри еще большие вследствие соседства Трубецкого и Заруцкого. И вот 29 июля Пожарский от имени всех чинов людей написал к казанскому митрополиту Ефрему: «За преумножение грехов всех нас, православных христиан, вседержитель бог совершил ярость гнева своего в народе нашем, угасил два великие светила в мире: отнял у нас главу Московского государства и вождя людям, государя царя и великого князя всея Руси, отнял и пастыря и учителя словесных овец стада его, святейшего патриарха московского и всея Руси; да и по городам многие пастыри и учители, митрополиты, архиепископы и епископы, как пресветлые звезды, погасли, и теперь оставил нас сиротствующих, и были мы в поношение и посмех, на поругание языков; но еще не до конца оставил нас сирыми, даровал нам единое утешение, тебя, великого господина, как некое великое светило положи на свешнице в Российском государстве сияющее. И теперь, великий господин! немалая у нас скорбь, что под Москвою вся земля в собранье, а пастыря и учителя у нас нет; одна соборная церковь Пречистой богородицы осталась на Крутицах, и та вдовствует. И мы, по совету всей земли, приговорили: в дому Пречистой богородицы на Крутицах быть митрополитом игумену Сторожевского монастыря Исаии: этот Исаия от многих свидетельствован, что имеет житие по боге. И мы игумена Исаию послали к тебе, великому господину, в Казань и молим твое преподобие всею землею, чтоб тебе, великому господину, не оставить нас в последней скорби и беспастырных, совершить игумена Исаию на Крутицы митрополитом и отпустить его под Москву к нам в полки поскорее, да и ризницу бы дать ему полную, потому что церковь Крутицкая в крайнем оскудении и разорении».