Елена Матвеева - Сказ о мастере потаённого судна

— Как же мастерил? — удивился царь. — Одним топором?!

— Отец так учил: «Всё умей топором делать: от избы до ложки».

Похвалил Пётр Ефима:

— Работа ладная. Придёт время, отправим твою игрушку в Адмиралтейство, в модель-камеру. Там чертежи и модели всех построенных судов хранятся.

А ещё царь дал Ефиму дельный совет:

— Обшивка у судна должна быть особо прочной. Гвоздём доски сбивать ненадёжно, гвоздь доску колет. А ты сшей те доски, как ткань, ниткой, так на севере суда шьют. Мастера тебе для выучки найду.

Быстро научился Ефим шить доски у плотника-помора. Сноровистее учителя стал работать, корпус секретного кораблика сшивать.

Сосновые доски, обструганные, как шёлк, вгладь кладёт, одна к одной. А с внутренней стороны на то место, где доски сходятся, планочка ложится и через сверлёные дырочки пеньковым намыленным канатом к доскам пришивается. Всякая щёлочка тщательно конопатится паклей. А тогда уж просмаливается.

Идёт Ефим на работу, как на праздник! Мастеровые, такие же, как он, мужики, почтительно к нему относятся. И на верфи его знают. Мастера галерные здороваются и заговаривают. Только подружить, поближе сойтись с ними не может Ефим. Дело его — тайное. И лодка-струг стоит не на глазах, а в сарае.

Уходит Ефим домой — укрывает её от нескромного взгляда большим парусом.

В конторе корабельной к Ефиму тоже относились серьёзно. Однако стал он замечать, что серьёзность та показная. Препоны ему чинят: то материал не пришлют вовремя, то рабочих с постройки снимут.

Люди в конторе одеты не по-деревенски — кафтанчики, каблучки, парички. И говорят приторно-вежливо: «Не изволь беспокоиться…» Глаза же — оловянные, равнодушные, а иногда искорка зависти блеснёт к простому мужику.

Ещё бы! — сам царь радеет о потаённом судне и благоволит мастеру!

От зари до зари Ефим на верфи. Однако успевал он справлять и всю мужскую работу в доме хозяйки своей, Акимовны. Крышу перекрыл. Стол починил, лавки подправил. Свечи в доме завёл вместо еловой лучины. И не скупился исправно давать деньги хозяйке. А она стыдилась брать, ей казалось — много.

— Ты бы, батюшка, Ефим Прокопьевич, лучше платье себе справил. Ты же с важными людьми видаешься, с царём говоришь.

— По мне лучшее платье — крестьянское, — отвечает Ефим, — рубаха да лапти. И негоже простому человеку, как барину одеваться.

Федотке Ефим смастерил маленькую галерку с косыми парусами из старой тряпицы. Подарил ему топорик самого малого размера и учил им управляться. Федотка напоминал ему брата, который остался в родном селе. Такой же крепкий и смышлёный мальчишка.

На Дуню же Ефим смотрел, как на солнышко. А солнышко в хмуром северном Петербурге — радость. Выйдет, рассинит небо и воду, всё вокруг улыбнётся, вспыхнет яркими красками.

Мечтал Ефим довести до ума свою лодочку, испытать её, а тогда уж назвать Дуню невестой.

Год трудился над судном Ефим. Снова сковало матушку Неву льдом, укрыло город пышными снегами. А Ефим уж заботится о спусковых путях для судна, чтоб весной, как вскроется Нева, очистится ото льда, проверить, как погрузится и всплывёт судно. Для того он придумал специальное устройство: провертеть в днище много дырочек. Пройдёт вода сквозь них, отяжелеет судно и опустится. Тут дырочки и закрыть. Если же ту воду откачать насосом, полегчает судно и поднимется.

И снова царь помог советом: не в дереве дырки вертеть — в олове.

Специально для Никонова приготовил инструментальный мастер десять оловянных досок, а в них просверлил пять тысяч дырок толщиной в волос.

Глаз радуется, глядя на работу. Стоит на плоском дне лодка-струг. Только крышей накрыта, а на крыше дверца входная.

Весной позвал царь Ефима к себе для доклада. Рассказал мастер о том, что судно готово. Договорились об испытании.

С весёлым звоном прошёл по реке Неве лёд. Вздохнула земля, сбросив снежное покрывало, зелёным пухом оделись деревья. Прилетели белые чайки и с резкими криками кружились над водой, а испытание всё откладывалось. В адмиралтейской конторе говорили: занят царь, в отъезде, снова занят.

Пришло лето с прекрасными белыми ночами. Начнут голубеть вечерние сумерки, но не сгустятся. А тут уже и розовая заря поднимается. Работать можно круглые сутки.

В жемчужной голубизне идут по Неве барки, дощаники, плоты. Везут песок, камень. Купеческие суда под заморскими флагами спешат в Петербург с товарами. Галеры осторожно выводят в море тяжёлые, большие парусники.

Бродил по берегу Ефим Никонов, слушал плеск волны, стук вёсел, крики людей и чаек. Его угнетало бездействие.

К осени 1721 года был заключён мир со Швецией. Окончилась долгая Северная война. Россия вернула себе старинные русские земли на берегах Балтики. Русским кораблям теперь открыт путь в Европу.

Праздник в столице был небывалый! Над Петропавловской крепостью взвился жёлтый флаг. На флаге том — двуглавый орёл, сжимающий в когтях и клювах карты четырёх морей: Белого, Чёрного, Каспийского и Балтийского.

Под трубы, литавры и барабаны, под рожки, гудки, дудки и бубны семь дней бушевал маскарад.

Вечерами расцветали фейерверки. Фонтанами взмывали в небо цветные ракеты, кружились искромётные шары и колёса.

Долгой была война — двадцать один год длилась. Потому так велик был праздник.

Глядя на это великолепие, Ефим ненадолго забыл о своей печали. Он надеялся, что до зимы царь ещё успеет устроить проверку судну.

Но праздники продолжались и зимой — уже в Москве.

И снова весна наступила, третья весна Никонова в Петербурге.

Готовое судно стояло закутанное в парус. Ефим мастерил новую маленькую лодочку-образчик. На этот раз — с вёслами.

Главное, придумать, как пристроить вёсла, чтобы при их движении вода внутрь судна не попадала. А вёсла нужны, чтобы незаметно подойти к вражескому кораблю, который на якоре стоит. Тогда можно выпустить из потаённого судна человека в особой одежде, а он протаранит днище неприятельского корабля.

Решил Ефим, пока не надобен царю, сделать одежду, чтобы в ней пригодно было под водой находиться.

Отправился он на Гостиный двор. В кожевенном ряду Ефим сторговал себе юхотные[1] кожи.

Стал он шить из них кафтан. Усердствует, а толку мало. Плотник он, а не портной. Федотка здесь же в сарае досочку топориком тешет, скобой отстругивает.

Вечером Федотка рассказал сестре про Ефимово горе-шитьё. А на другой день входит Дуня — ясно-солнышко в мастерскую на Галерном. Глаза потупила, косу теребит, засмущалась.

С Дуней пошло шитьё быстро и весело. Юхть толстая, пальцы у девушки тонкие. Исколола руки, а смеётся, говорит:

— Люблю юхотный дух, когда кожей и дёгтем пахнет.

Пока Дуня шила кафтан и штаны, Ефим кожей бочку обтянул, для глаз слюдяное окошечко сделал в свинцовой оправке.

Белой ночью собрался Ефим учинить пробу подводному костюму. Дуне и Федотке разрешил посидеть на бережке, поглядеть.

Увидела Дуня Ефима в юхотной одежде с бочкой на голове, даже ойкнула от испуга, хоть сама кожаный кафтан с портами шила и бочку видела. Зато потом смеяться стала — не остановить. А Ефим в реку зашёл и исчез. Нет его и нет. Сразу весёлость с девушки слетела. Просит Федотку, чуть не плачет:

— Нырни, голубчик, глянь-ка, что с нашим Ефимом Прокопьевичем?

Тут и сам Ефим появляется. С плеч водяная трава свисает, бочку тина облепила. И снова ойкнула от неожиданности Дуня. Прямо и не человек из воды выходит, а нечисть страшная, водяной, какие в омутах сидят да под мельницами.

Бросились помогать брат с сестрой Ефиму бочку снимать и кафтан. А Ефим весь мокрый. Говорит, отфыркиваясь:

— Мало одного кафтана. Надо второй шить, дырочки от иглы просмолить. И к спине груз побольше привесить, а то вода наверх выталкивает.

Ещё раз пошёл Ефим к купцам. Подобрал чёрную кожу. Вдруг видит — красная сафьяновая обувочка на каблучке. И словно на Дуняшу пошита. Купил и обувочку.

Пришёл Ефим домой радостный, а хозяйка Акимовна будто на поминках сидит. Дуня плачет. Протянул Ефим девушке башмачки. Она прижала их к груди и ещё пуще заплакала.

— К свадьбе подарок. Выдают её за барского конюха, — сказала Акимовна. — Я уж в ноги барину падала, просила за Дуню. Да что ж… Наше дело холопье, бесправное.

Повернулся Ефим и пошёл. Белый свет померк у него в глазах.

Настала весна двадцать четвёртого года. Ночи уже были короткими, но всё ещё достаточно тёмными. В одну из таких ночей к Галерному двору подкатили экипажи. К Ефиму пожаловали высокие гости — вельможи царские, нарядно одетые дамы. Прибыл и сам Пётр.