Лев Вершинин - Рим или смерть

Но французские батареи снова открыли огонь по вилле Спада.

- Сейчас не могу! - перекрывая грохот орудий, крикнул Гарибальди. Французы готовят атаку.

- Я подожду, - сказал фельдъегерь. - Приказано без вас не возвращаться.

- Тогда бери карабин и становись у окна, - сказал Векки. - Нам здесь каждый солдат дорог.

Французы между тем атаку не начинали - предпочли расстреливать виллу и остатки Аврелиевой стены из орудий. Удино берег своих солдат.

- Генерал, - обратился Векки к Гарибальди. - Поезжайте, пока французы упражняются в стрельбе. - Он усмехнулся. - Одной артиллерией нас отсюда не выбить.

Гарибальди отошел от окна, накинул пончо.

- Примите на это время командование, - сказал он Векки. Вышел вместе с фельдъегерем в сад и приказал Агуяру:

- Седлай Уругвая.

- Уже оседлан, - сказал Агуяр.

- Ты у меня догадливый, - похвалил его Гарибальди. - Тогда скачи в Трастевере и жди меня там с запасным, свежим конем.

В Капитолии уже четвертый час продолжалось заседание Ассамблеи. Все до одного депутаты понимали: это заседание особое - решается судьба Римской республики.

На трибуну поднялся Мадзини - в неизменном черном сюртуке с трехцветным шарфом на шее. Лицо спокойное, очень бледное.

- События вчерашнего дня вам уже известны, - обратился он к притихшему залу. - Оборона прорвана, но не уничтожена - Джаниколо держится, и там гарибальдийцы... - Грохот разорвавшихся рядом ядер заглушил его слова, но ни один из депутатов не покинул своего места. Мадзини взял со стола большой лист бумаги, разделил его вертикальными линиями на три столбца и написал в первом - капитуляция, во втором - бои на баррикадах, в третьем - правительство, войско и Ассамблея оставляют Рим. Показал лист залу, громко сказал: - Выбор за вами... Сам я стою за уход из Рима в Апеннинские горы. Там продолжим борьбу. Но решать, повторяю, вам.

Депутаты молчали, они не знали, какой путь выбрать - прекратить сопротивление, уходить из Рима или сражаться в самом городе на баррикадах. В горячке жарких споров они сразу и не заметили, как в зал вошел Гарибальди. А когда увидели, в едином порыве устроили ему овацию. Его пончо было все в крови и грязи, а лицо - в белой пыли. Когда он поднялся на трибуну, Мадзини протянул ему свой опросный лист. Гарибальди пробежал его глазами.

- Джаниколо продержится от силы день-два. Можно, правда, покинуть Трастевере, укрепиться на левом берегу реки и сражаться на баррикадах.

- Тогда мы спасем город? - спросил один из депутатов.

- Только продлим на несколько дней его агонию, - ответил Гарибальди.

- Что же, по-вашему, надо сдаться на милость врага? - сурово спросил Мадзини.

- Ни за что! Я за уход из города всей армии, правительства, Ассамблеи. И где бы мы ни оказались, Рим останется нашим знаменем и целью.

Он быстрым шагом сошел с трибуны и направился к свободной скамье. Депутаты снова зааплодировали, в душе каждого ожила надежда.

- Видите, и Гарибальди за то, чтобы покинуть город, - сказал Мадзини, сразу приободрившись. - А что думает командующий армией? - обратился он к Розелли.

Этой минуты Пьетро Розелли ждал с нетерпением. Сейчас он покажет депутатам и самому Мадзини, что план Гарибальди обречен на провал. Он неторопливо взошел на трибуну, откашлялся и ровным голосом, как бы взвешивая каждое слово, объяснил:

- Боевой дух армии подорван последними неудачами. Но пока Ассамблея и правительство остаются в Риме, армия будет беспрекословно выполнять свой воинский долг. А вот захочет ли она подчиниться приказам кочующего правительства и кочующей Ассамблеи? - Он выдержал паузу. - Я лично в этом сомневаюсь. Конечно, всегда приятно верить в чудо (это уже был выпад против легковерного Мадзини), но времена чудотворцев миновали. Факты убедительнее любых надежд, а они ясно говорят - дальнейшая борьба бессмысленна. Остается одно - договориться с французами.

- Иными словами, капитулировать?! - крикнул ему Гарибальди.

- Сдаться, по возможности, на почетных условиях, - ответил Розелли, спускаясь в зал. Он был подавлен, но спокоен - он выполнил свой долг, сказал пусть горькую, но правду.

А к трибуне уже шел депутат Энрико Чернуски, на ходу бросив в зал:

- Надеюсь, никто не обвинит меня в трусости?

Такое начало озадачило Ассамблею. Чернуски даже среди храбрецов слыл человеком редкого бесстрашия. В Милане, когда город восстал против австрийцев, а те засели в Арсенале, Чернуски первым бросился на штурм.

В Риме он возглавил баррикадную комиссию и с раннего утра до вечера обходил строящиеся баррикады. Шел во весь рост, не обращая внимания на рвущиеся совсем близко ядра и снаряды.

К чему же этот риторический вопрос?! Чернуски между тем взволнованно продолжал:

- Так вот, сегодня я говорю: сопротивление невозможно. Удержать французов мы больше не в силах. Они разрушат Рим и учинят кровавое побоище. - Он повернулся лицом к триумвирам. - Но Ассамблея должна остаться в Капитолии, даже когда французы займут город. Пусть видят, что мы ничуть их не страшимся! Ставьте мое предложение на голосование.

Мадзини вскочил.

- Я был избран триумвиром не для того, чтобы подписывать акт капитуляции! - крикнул он депутатам. Он разорвал опросный лист и, низко опустив голову, вышел из зала.

Гарибальди решил дождаться итогов голосования. И не напрасно. Подавляющим большинством депутаты приняли декрет: "Ассамблея признает дальнейшее сопротивление невозможным, и она остается на своем месте".

Тем же самым декретом Ассамблея наделила Гарибальди чрезвычайными военными правами на всей территории Римской республики, "полномочным представителем которой Гарибальди остается, где бы он ни оказался".

Розелли предпочел остаться в Риме и сдаться французам, а Гарибальди продолжить борьбу до последнего.

В тот день он вышел из Капитолия мрачный и злой. Наконец-то они с Мадзини сошлись в главном - республика не погибнет, даже если падет Рим. Теперь начинается новая война, партизанская. Ассамблея поверила доводам Розелли! Ну что ж, регулярные части, в основном из римлян, может, и не оставят родной город, но в своих легионерах он уверен - пойдут за ним хоть на край света. Мысль об этом приободрила его, и он торопливо зашагал к Тибру. У моста его встретил офицер связи Орригони, державший под уздцы Уругвая. Подвел коня к Гарибальди и, глядя в землю, сказал:

- Агуяр убит. Осколком бомбы, наповал.

Гарибальди с минуту стоял молча, обхватив лицо ладонями. Потом спросил сдавленным голосом:

- Где он сейчас?

- Двое раненых отнесли его в наш монастырь-казарму.

- Да, раненые хоронят убитых, - прошептал Гарибальди. - Иди, помоги им сделать все, как надо. Не забудь, его звали Андреа. - И уже вдогонку: Приведи взвод солдат. Вернусь с Джаниколо, похороним его со всеми воинскими почестями. Он был доблестным солдатом!

Уругвай легко и плавно взбирался в гору по крутой тропе. Гарибальди вспомнилось, как всего четыре месяца назад в зимнюю стужу он от крепостных ворот Асколи вот так же поднимался в гору. Но тогда их было пятеро - он, Сакки, Биксио, Векки, Агуяр. И он втайне верил - обломок кораллового рога убережет от гибели не его одного, а всех его друзей. Потом Биксио тяжело ранило. Так тяжело, что врачи сказали, рана смертельная и он проживет самое большее дня три. А Биксио взял да и выжил, назло судьбе. Теперь уже почти поправился - надо будет спрятать его у надежных друзей, когда станем покидать Рим. Он совсем было уверился в чудодейственной силе своего талисмана. И вот убит Агуяр, даже не в бою, а в городе, случайной бомбой. А не спустился бы он с Джаниколо в Трастевере, может, и был бы жив. Нет, место солдата в окопе, а его самого - на вилле Спада! Там Векки с легионерами ждут его не дождутся. Только бы бой без него не начался. И он пришпорил коня.

Не было больше боев. Ассамблея приняла суровые условия генерала Удино - армию распустить, все оружие сдать, баррикады разобрать. На все это Удино дал Ассамблее два дня - 1 и 2 июля. Вечером 3 июля его войска войдут в Рим. Любая попытка сопротивления будет подавлена беспощадно.

Все три триумвира: Мадзини, Саффи и Армеллини - немедленно подали в отставку. Их примеру последовало и правительство. Гарибальди не колебался ни секунды - он уйдет в Апеннины и, если сумеет, прорвется к Венеции; она одна во всей Италии еще держится, сражаясь против осадивших ее австрийцев. Как ни ненавистны ему французы Удино, но главным врагом Италии была и остается Австро-Венгрия. А с фельдмаршалом Радецким у него, Гарибальди, особые счеты. Он не забыл слов этого вояки: "В Италии три кровавых дня обеспечат нам тридцать лет спокойствия и мира. Снисхождение к ним неуместно".

Ему снисхождения и не надо - оно для слабых духом. А он будет сражаться до конца, пока хватит сил.

Сбор всем, кто хочет вместе с ним уйти в Апеннины, Гарибальди назначил на пять вечера 2 июля на площади Святого Петра. У него в распоряжении был всего один день, и потому дорога была каждая минута. Вечером 1 июля он созвал на совещание офицеров штаба.