Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.

225

Что цирк действительно был построен, вполне доказано. Относительно введения плебейских игр нет ни одного старинного предания (так как то, что говорит мнимый Асконий, с. 143, Orell., не есть предание); но так как эти игры происходили во фламиниевском цирке (Val. Max., 1, 7, 4) и в первый раз несомненно в 538 г. [216 г.], т. е. через четыре года после постройки цирка (Liv., 23, 30), то это достаточно подтверждает все вышесказанное.

Первым достоверным примером таких прозвищ было прозвище, полученное консулом 491 г. [263 г.] Манием Валерием Максимом; в качестве победителя при Мессене он стал называться Messala; утверждение, будто консул 419 г. [335 г.] получил на таком же основании прозвище Calenus, неверно. Прозвище Maximus имеет неодинаковое значение в родах Валериев и Фабиев.

В отношении первоначальных основ римского ценза трудно установить что-либо определенное. Позже, как известно, за низший размер ценза для первого класса считались 100 тысяч ассов, ценз четырех остальных разрядов относился к этой норме (во всяком случае приблизительно) как 3∕4, 1∕2 и 1∕9 к единице. Но еще Полибий, а потом и все позднейшие писатели подразумевали под этим легковесный асс (1∕10 динария), и это мнение, по-видимому, было потом общепринятым, хотя по отношению к вокониевскому закону те же суммы принимались из расчета тяжеловесного асса (в 1∕4 динария, см. Geschichte des rom. Münzwesens, с. 302). Но Аппий Клавдий, который впервые перевел в 442 г. [312 г.] цензовые цифры с земельной собственности на денежную, не мог в этом случае принимать за мерило легковесный асс, появившийся в обращении лишь в 485 г. [269 г.]. Стало быть, или он выражал прежние цифры в тяжеловесных ассах, которые потом, при понижении ценности монет, были обращены в легковесные, или же он выставлял позднейшие цифры, оставшиеся без перемены, несмотря на понижение ценности монет, которое в этом случае было не чем иным, как понижением установленного для различных разрядов ценза слишком наполовину. Оба эти предположения вызывают вполне допустимые возражения, но первое из них, по-видимому, наиболее правдоподобно, так как такие выходящие из ряда вон достижения в области демократического развития не были возможны в конце V века [ок. 250 г.] и не могли быть случайным последствием одних административных мероприятий; да и едва ли они могли бы не оставить после себя никаких следов в преданиях. Впрочем, 100 тысяч легковесных ассов, или 40 тысяч сестерциев, могут быть приняты за стоимость первоначального полного одноплугового участка приблизительно в 20 моргенов, в таком случае следовало бы заключить, что нормы ценза менялись только по внешней форме выражения, а по стоимости имущества оставались неизменными.

Впрочем, чтобы составить себе верное понятие о древней Италии, необходимо припомнить, какие большие перемены внесла новейшая культура в эту область. Из разных видов зернового хлеба в древности не возделывали ржи, а во времена империи римляне с удивлением смотрели на германцев, приготовлявших кашу из овса, который они считали сорной травой. Рис начали возделывать в Италии только с конца XV века, а кукурузу — только с начала XVII века. Картофель и помидоры ведут свое начало из Америки; артишоки, по-видимому, были не что иное, как выработанная культурой разновидность знакомых римлянам Кардонов, и по своим специальным свойствам также принадлежали к числу новых продуктов. Напротив того, миндаль, или «греческий орех», персик, или «персидский», а также «мягкий орех» (nux mollusca), хотя и не были первоначально италийским продуктом, однако встречаются там по крайней мере за 150 лет до н. э. Финиковая пальма, завезенная в Италию из Греции, точно так же как она была завезена в Грецию с Востока, и служившая живым свидетельством очень древних торгово-религиозных сношений Запада с жителями Востока, разводилась в Италии еще за 300 лет до н. э. (Liv., 10, 47; Pallad., 5, 2, 11, 12, 1) не ради плодов (Plinius, Hist. Nat., 13, 4, 26), а так же как и в наше время, как декоративное растение и ради листьев, которые употреблялись на публичных празднествах. К более позднему времени относится начало разведения вишневых деревьев, которые росли на берегах Черного моря и были впервые посажены в Италии во времена Цицерона, хотя дикий вишняк был в Италии туземным деревом. Быть может, еще позднее стали разводить абрикосы, или «армянские сливы». Лимонное дерево стали культивировать в Италии лишь в позднейший период империи; апельсинное дерево было туда завезено маврами не ранее XII или XIII вв. и не ранее XVI в. появилось там из Америки алоэ (agave americana). Хлопок стали впервые разводить в Европе арабы. С буйволами и шелковичными червями знакома также только новейшая Италия, а не древняя. Отсюда мы видим, что в древней Италии вовсе не было именно тех продуктов, которые теперь нам кажутся настоящими «итальянскими»; если теперешнюю Германию можно назвать южной страной по сравнению с той, в которую проникал Цезарь, то и Италия в не меньшей степени сделалась с тех пор «более южной страной».

По словам Катона (De re rust., 137, стр. 16), при долевой аренде из валового дохода вычитались расходы на прокормление плуговых волов, а остаток делился между сдавшим имение в аренду и арендатором (colonus partiarius) в условленном заранее размере. О том, что доли обыкновенно были равны, можно заключить по аналогии с французским bail à cheptel и с такой же итальянской системой аренды на половинных условиях и по отсутствию всяких следов какого-либо другого раздела на части; иные впадают в заблуждение, указывая на так называемого politor, который получал пятое зерно, а если дележ происходил до молотьбы, то шестой или девятый сноп (Cato, 136, стр. 5); этот politor был не арендатором на долевых условиях, а нанятым во время жатвы работником, который получал свою поденную плату в виде условленной доли продуктов.

Отдача поместьев в аренду получила свое настоящее значение лишь с тех пор, как римские капиталисты стали приобретать за морем земельные владения в больших размерах; только тогда стали понимать, что всего выгоднее назначать сроки аренды на несколько поколений (Colum., 1, 7, 3).

Что между виноградными кустами не сеяли никаких зерновых культур, а в лучшем случае только кормовые травы, легко произрастающие в тени, видно из слов Катона (33, ср. 137); поэтому и Колумелла (3, 3) считает, что от виноградников нет никаких других побочных доходов кроме дохода от продажи отпрысков. Напротив того, древесные насаждения (arbustum) засевались, как и всякое хлебное поле (Colum., 2, 9, 6). Только в тех случаях, когда лоза привязывалась к другим деревьям, между этими последними разводились и хлебные культуры.

Магон, или переводчик его сочинений (у Varro, De re rust., 1, 17, 3), советует не разводить рабов, а покупать их в возрасте не моложе двадцати двух лет; Катон, вероятно, разделял это мнение, как это ясно указывает личный состав его образцового хозяйства, хотя и не говорит об этом прямо. Катон (2) категорически стоит за продажу престарелых и больных рабов. Хотя Колумелла (1, 8) и говорит о разведении рабов, причем рабыня, родившая трех сыновей, должна быть освобождаема от работы, а мать четырех сыновей даже отпускаема на свободу, но это было лишь теоретическим воззрением, а не практическим правилом при ведении хозяйства, точно так же как и обыкновение Катона покупать рабов для того, чтобы их обучать и потом перепродавать (Plut. Cat. mai., 21). Упоминаемое там же характерное обложение налогом относится к настоящей домашней прислуге (familia urbana).

В этих пределах заковывание рабов и даже собственных сыновей (Dionis., 2, 26) практиковалось в самой глубокой древности; и Катон упоминает как об исключении о закованных полевых рабочих, которым приходится выдавать хлеб вместо зерен, потому что они сами не могут молоть (56). Даже во времена империи заковывание рабов было большей частью наказанием, которое налагалось предварительно экономом, а окончательно владельцем (Colum., 1, 8; Caius., 1, 13; Ulp., 1, 11). Впоследствии обработка полей закованными в цепи невольниками встречается в качестве особой хозяйственной системы, а смирительный дом для рабов (ergastulum), состоявший из подвала с несколькими небольшими оконными отверстиями, до которых нельзя было достать с пола рукой (Colum., 1, 6), является необходимой принадлежностью хозяйственной постройки; но это объясняется тем, что пахотные рабы находились в более тяжелом положении, чем остальные чернорабочие, и потому выбирались преимущественно из тех, которые или действительно провинились или считались провинившимися. Впрочем, этим нисколько не опровергается тот факт, что жестокие владельцы приказывали заковывать рабов и без всякого к тому повода; на это служит ясным указанием и то, что налагаемые на рабов-преступников лишения относятся судебниками не ко всем закованным в цепи рабам, а только к тем, которые закованы в виде наказания. То же можно сказать и о клеймении, в сущности оно должно было служить наказанием, однако случалось, что клейма налагались на целую партию рабов (Diod., 35, 5; Bernay, Phokylides, стр. XXXI).