В. Виноградов - Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914

Полководец принял судьбу войны на себя.

Весной 1774 года тучи на международном горизонте рассеялись. Стокгольм не дерзнул бросить вызов Петербургу. «Швеция спокойною остается и лутчего не желает», – делился своими мыслями с A. M. Обресковым Денис Иванович Фонвизин, служивший тогда по ведомству иностранных дел. Дания, довольная передачей ей гольштинских владений великого князя Павла Петровича, «в тесной с нами дружбе»; Англия «пребывает в той же диспозиции», Австрия и Пруссия поглощены разделом Речи Посполитой. Лондон домогался сближения с Россией. Посланник A. C. Мусин-Пушкин сообщал: «об уповании скорого случая к постановлению с Е.и.в. двором того прочного союза, которого здешние министры толь усердно желают». Британский кабинет подстегивали тревожные события в Северной Америке, предвещавшие восстание тринадцати колоний. Правда, в тронной речи короля Георга III при открытии осенней 1773 года сессии парламента мелькнула фраза, показавшаяся подозрительной: «Продолжение войны России с Портой, с коими обеими я нахожусь в интимной дружбе, хотя и не имею обязательств ни к той, ни к другой, причиняет мне много боли». Последовал российский демарш относительно «столь непристойных и невместных изражении», поставивших дружбу с Россией на одну доску с будто бы «ничего не значащим» для Англии «с Оттоманскою Портою сопряжением». Из Форин-офис поступили объяснения, смахивавшие на извинения: Великобритания озабочена сохранением «тишины» в Европе, турки начали подозревать «о здешнем к России пристрастии», и монарх, дабы не портить с ними отношения, прибег к маневру. Объяснения поступили на фоне потоком приходивших вестей о нараставшем «американском неповиновении»[199]. Лондону было не до ссор с Петербургом.

Франция исчерпала лимит своих козней. Людовик XV доживал последние месяцы, а злокачественная опухоль кризиса уже расползалась по стране. Неприязненность в российско-французских отношениях сохранялась: «Общая система Франции против нас состоит в том, чтобы стараться возвратить Россию в прежнее состояние державы, действующей не самостоятельно, а в угоду чужим интересам», – доносил из Парижа посол И.С. Барятинский. Но ни сил, ни средств на крупные интриги в далеком юго-восточном углу Европы у Парижа недоставало.

В мае 1774 года от оспы скончался самый лютый враг России, король Людовик XV. Ему наследовал внук, тоже Луи, уже шестнадцатый по счету, слабый, нерешительный, находившийся под сильным влиянием (многие считали – под каблуком) супруги, австрийской принцессы Марии Антонии, превратившейся в Париже в Антуанетту[200]. В дипломатической среде ожидали обострения отношений с Англией в связи с американскими делами, и не ошиблись.

В начале 1774 года скончался султан Мустафа III. Покойный хотел передать престол сыну Селиму и загодя расправился с тремя братьями, но до четвертого, Абдул Хамида, не добрался. Принц более 40 лет прожил в серале в окружении женщин и евнухов. Верный раб приносил ему пищу и тем самым избавил его от отравы. Он научился читать и писать, и на том его образование кончилось. Ездить верхом потомок завоевателей не умел, на коня его подсаживали. «По тихому и спокойному нраву нового султана заключается, что он не оставит оказать отличную склонность к миру, тем более что и весь константинопольский народ не малое к тому имеет желание», – полагал Д. М. Голицын[201].

Дело, конечно, заключалось не столько в тихом нраве нового властителя, сколько в том, что страна дошла до крайней степени истощения. С 1771 года то тут, то там вспыхивали мятежи. В мае этого года британские дипломаты докладывали: «Беспорядки в Константинополе столь велики, что лавки закрыты. Лавочникам разрешили убивать всех нападающих… Небольшие деревни покинуты из-за страха перед войсками». В декабре 1773 года тайный осведомитель сообщал из Стамбула: «Янычары постоянно отправляются отсюда сушей и морем…» Платят им плохо, и «они творят все виды безумств, грабя людей прямо на улицах». Порта выдохлась до того, что, по словам прусского посланника А. Цегелина, «не может поднять головы»[202].

«Партия мира» в Стамбуле одерживала верх, и П. А. Румянцев поощрял ее усилия самым надежным способом – наращивая военное давление. Переправив на правый берег Дуная два корпуса, он пренебрег подаваемым петербургскими стратегами советом – приступить к осаде крепостей, полагая, что под ними можно всерьез и надолго застрять, а двинул войска к Балканскому хребту. 9 (20) июня Суворов, имея 15 тысяч солдат и офицеров под ружьем, в битве при Козлудже обратил в бегство 40-тысячный отряд Абдул-Резака: противостоять русским в поле оказалось гораздо сложнее, чем за столом переговоров. Великий везир засел в Шумле (Шумене), куда и устремился П. А. Румянцев.

5 (16) июля в его временную ставку у деревни Кючук-Кайнарджи прискакал турецкий гонец с просьбой об открытии переговоров. Поскольку Высокая Порта поручила вести их второму лицу в государстве, российская сторона возложила эту миссию на Румянцева, A. M. Обрескову оставалось удовлетвориться ролью второго уполномоченного. Фельдмаршал, как мог, утешал товарища: «Язык и сердце мое не знают против Вас двоякости, и я чужой труд, тем меньше особы, которую привык я почитать, ни мало не удобен обращать единство в славу себе собственную»[203].

Сосредоточение в одних руках функций главнокомандующего и миротворца оказалось удачным. Фельдмаршал наотрез отказался возобновлять бесконечную негоциацию, заявив великому везиру: «О конгрессе и еще менее о перемирии я не могу и не хочу слышать». Российские условия противной стороне известны, и «доколе сии главнейшие артикулы не утверждены будут, действия оружия нашего никак не перестанут»[204]. Полководец дал туркам пять дней. Жесткий срок был определен не случайно – на 10 июля падала печальная годовщина прутской трагедии 1711 года, и Румянцев хотел вычеркнуть подписанные тогда тяжелые условия мечом. Обресков застрял на переправе через Дунай, и вторую роль в российской делегации взял на себя генерал-поручик Н. В. Репнин, послуживший уже посланником в Варшаве и не новичок в дипломатии. Все, согласованное в Фокшанах и Бухаресте, было подтверждено, так что труды Обрескова не пропали даром. Еще против 28 артикулов, уверял Румянцев великого везира, «нет причины прекословить». Чтобы отбить всякое желание заниматься этим делом, командующий обещал «удержать оружие и отойтить из настоящего положения» в случае благоприятного ответа из турецкой квартиры[205]. Османской сговорчивости способствовали успехи на фронте: крепости Шумла, Силистрия, Рущук были блокированы, в окрестностях первой, где засел великий везир, хозяйничали казаки, выжигавшие окрестные поля.

Договор был подписан Н. В. Репниным и Ресми-Ахмедом 10 июля, в обусловленный Румянцевым срок, и утвержден им и великим везиром. Из-за спешки и отсутствия в турецкой делегации, насчитывавшей 200 человек, хотя бы одного, знающего принятый тогда в дипломатии французский язык, обошлись без него. Договор существует в русском, турецком и итальянском вариантах. Поспешностью можно объяснить и известную хаотичность в расположении статей. Румянцев объяснял, что подписание акта произошло «без всяких обрядов министериальных, а единственно скорою ухваткою военною, соответствуя положению оружия, с одной стороны, превозмогающего, а с другой – до крайности угнетенного»[206]. Здесь следовало бы все же упомянуть о большой подготовительной работе, проделанной A. M. Обресковым.

Стремительный натиск фельдмаршала породил легенду, будто договор был подписан на барабане в палатке полководца. На самом деле к решающему дню успели выстроить легкий павильон, и в нем на столе, покрытом красным сукном, и была учинена акция.

Содержание трактата сводилось к следующему: признавалась независимость Крыма под властью «хана Чингизского поколения» на обширной территории (сам полуостров, причерноморские степи, Таманский полуостров и земли на Кубани). Султан терял право инвеституры Гиреев, но как «верховный правитель магометанского закона», продолжал пользоваться влиянием «в духовных обрядах» (в каких – не уточнялось). К России отошли крепости Керчь и Еникале, контролировавшие проход из Азовского моря в Черное; они же вместе с Кинбурном в устье Бугского лимана позволяли России установить стратегическое господство над ханством. К ней отошли Азовский уезд и обе Кабарды, Большая и Малая[207]. Статья 11 трактата предусматривала свободу плавания российских торговых кораблей в Черном море и проливах Босфор и Дарданеллы. О плавании военных кораблей (на чем настаивала Екатерина) не говорилось ничего. Высокая Порта не допускала в них ни одного иноземного парусника под военным флагом. Но для торгового судоходства ворота Средиземного моря были распахнуты, чему способствовало и приобретенное право наибольшего благоприятствования, распространившее на Россию ранее полученные Францией, Англией, Голландией и Венецией по так называемым капитуляциям привилегии в коммерции.