Светлана Лурье - Ереван. Мифология современного города

Нельзя сказать, чтобы такие нормы сложились вдруг и сразу. Это был болезненный и растянутый на годы процесс и первоначально коммуникативный диссонанс между различными группами был столь высок, что должен был сложиться определенный "политес" взаимных отношений, как бы специфический коммуникативный "код", иначе этот диссонанс грозил перерасти в серьезный внутренний конфликт. Следы "политеса" тех лет так и осели в культурной традиции Еревана. Но если изначально это был механизм, облегчающий адаптацию мигрантов, то к 70-м годам, когда процесс формирования городской общности закончился и структура как бы закрылась (с этого периода новые мигранты уже с трудом могли адаптироваться в Ереване), "код" на котором ранее шло взаимодействие различных внутриэтнических групп стал представлять собою особый ереванский стиль общения, который теперь уже, напротив, осложнял для новоселов вхождение в Ереванскую социокультурную систему и, делал ереванскую среду еще более плотной.

Армяне, за многие века привыкшие жить по чужим столицам, создавали свою собственную.

В сознании ереванцев Ереван и нынешняя Армения тождественны. Как будто есть Ереван и прилегающая к нему сельская местность. Не Ереван как столица принадлежит стране, а страна прилагается к Еревану.

Однако самоощущение Еревана не так уж в корне неверно. Территория нынешней Армянской республики не воспринимается как вся Армения. Это ее небольшая часть, и Ереван ее средоточие. Но вся Армения как в зеркале отразилась в Ереване. В ереванских названиях господствует слово "нор" – новый: Нор-Себастия, Нор-Зайтун, Нор-Бутания, Норагюх и так далее. Районы Еревана носят названия земель, когда-то населенных армянами.

Итак, спонтанный процесс собирания этноса, его “самоорганизации” оказался мощнее единовременных ему социальных, экономических, политических процессов, которые протекали в армянском этносе. В конце концов формирование Еревана столь безнадежно не вписывалась в общесоветсткую национальную политику, что его, казалось просто перестали замечать. Город одновременно был нонсенсом и с точки зрения советских устоев, и с точки зрения социологических закономерностей. Феномен практически необъяснимый, если не учитывать ту силу, которую порой могут иметь процессы этнической “самоорганизации”.

Это фактически предисловие, без которого история Еревана, или ереванского духа не будет ясной и выпуклой. А это как никогда важно сегодня, в смутные дни Еревана, когда его будущность покрыта туманом, когда наиболее мыслящие люди вынуждены покидать свою горячо любимую Родину, чтобы найти средства на пропитание своим детям и внукам.

Того своеобразного Еревана, о котором мы хотим рассказать, в 40 – е годы еще не существовало. С 20-30 годов имелись заложенные архитектурные образы Таманяна, – прежде всего площадь Ленина – нынешняя площадь Республики. В послевоенное время появились “Киевский” и “Победа”, которые строили военнопленные немцы (по другой версии – наши отечественные зеки), монумент и парк Сталина, здание Оперного театра, проспект Сталина (потом он стал проспектом Ленина, потом – Месропа Маштоца – создателя армянского алфавита)… Однако эти новшества в первое время не переваривались национальным сознанием, воспринимались как командно-административная данность. Чему имелись свои причины.

Дело в том, что ни в историческом прошлом, ни потом, в 50-80 годах, строительство не могло не быть для армянина частью его национального сознания. Архитектурные образы, судьба стройки, окружающее пространство – важные факты жизни, связанные с национальной самоидентификацией. Собственно, новаторский, отходящий от традиционного, образ светской площади Ленина, вызывал скрытое недовольство. Особенно сильно отложилась в памяти людей попытка поставить памятник Ленина в бронзе. После долгих дебатов решено было, вопреки воле скульптора, изготовить памятник из меди. Но в рассказах людей осталась некая “страшилка”: хотели, мол, у нас поставить памятник из бронзы! Представляете? Если мы не ошибаемся, то дело было самым обычным – памятники из бронзы были очень и очень распространены. Но ведь дело в том, как на это посмотреть и еще важнее как сказать: представляете, у нас, мол, да из бронзы. “Было бы желание создать “страшилку”.

Глухое неприятие непрошеных, непонятых строек привело к тому, что памятник Сталину (равно как и парк) стали называть “Монумент” (без указания имени Сталина), проспект Сталина – просто “Проспект”, а площадь Ленина – просто “Площадь”. (Это и сейчас так, вот я (С.Л.), если говорю, где я в Ереване живу, то так просто и говорю – на проспекте – и ни кто не запутается.)

В процессе строительства разрушились оба моста – “Киевский” и “Победа”… В те годы люди тайком вспоминали историю Николаевского моста. По легенде, посланный царем Николаем I инженер спроектировал и построил мост (кстати, архитектурно очень “армянский”, что многие отмечали с удовольствием). По окончании строительства инженер встал с семьей под мостом, а по мосту проехала конница… Такое “мужское” поведение царского чиновника в народном сознании разительно отличалось от поведения тогдашнего Первого секретаря ЦК КП Армении, который, стремясь отчитаться к сроку, повелел лить очередной слой бетона поверх не подсохшего еще предыдущего слоя. В результате мост рухнул, погибло около 30 военнопленных, которым население сочувствовало. Причем, в немалой степени именно из-за того, что “немцы – хорошие строители”. Точно так же рухнул и мост “Победа”, погубив 6 солдат, из выполнявших “дембельский подряд” (работу, досрочное окончание которой означало досрочное увольнение в запас).

В эти годы облик Еревана в основном определяли не отдельные парадные постройки, а одноэтажные каменные домишки армян, строившиеся вдоль улиц, и глинобитные дома азербайджанцев, располагавшиеся, в основном бесформенными соседскими группами – “майлами” (чаще так назывались азербайджанские поселения) и “таги” (чаще – армянские). Майлы и таги были армянским и азербайджанскими только по причине родственных связей, а не ввиду национальных противоречий. Майлы тоже формально считались улицами, причем по масштабу они были довольно большими. Так, “улица” Мустафа Субхи тянулась от нынешнего начала пр. Саят-Нова через нынешнюю ул. Туманяна до летнего зала кинотеатра “Москва” (на месте которого было медресе). Другая серия азербайджанских жилищ тянулась от нынешнего зоопарка вдоль реки Гетар (собственно, река называлась по-азербайджански, Гедарь-Чай, “бродячая река”), мимо Университета, через улицу Кривую и до Шилачи (там, где теперь цирк).

Старейшие и наиболее устойчивые армянские соседские поселения располагались улицами: это, во первых, улица Абовяна (бывшая Астафьевская), несколько улиц, отходивших в разные стороны от центральной площади (точнее, от “бани с часами”, что была на месте памятника Ленина). Исключение составляли Айгестан (рядом с ул. Чаренца), Антараин (высокий “берег” проспекта Баграмяна), Норк, Сари таг и Конд. Эти исключения и были собственно “тагами”.

Новое строительство 40-х годов часто повторяло в пятиэтажном исполнении замкнутые дворы “майл”, объединявшие соседей некими полуобщинными отношениями. Однако, если “майлы” азербайджанцев, были, по существу, сельскими поселениями (с садами, оросительной системой, отсутствием городской канализации), то новые “таги” армян были городскими. Отличал их и относительно высокий уровень жизни, и связь с промышленным производством (новое жилье строилось самими предприятиями для своих работников). Но самое главное в новых “тагах” – отсутствие родственных связей на новом месте. Это были чисто соседские сообщества. И между тем люди объединялись довольно плотно, не хуже, чем в бывших родственных общинах…

Причиной была высокая преступность и слабость общего городского порядка. “Майл” служил для людей защитой от внешнего окружения, от города, в котором пока не было никаких устоев, никаких правил.

Определяющим для образа жизни было и… наружное освещение (ему еще предстояло сыграть огромную роль в самосознании ереванцев в более поздние годы). Хорошее дворовое и уличное освещение означало возможность проведения вечернего досуга, что было особенно важно для промышленных рабочих (в основном – армян), которые вставали рано, в отличие от занятых садоводством (примерно пополам – азербайджанцев и армян). Но самое главное – освещение означало относительно большую безопасность в вечернее время. Старые “майлы” сельского типа, практически исключали возможность перемещения по их территории посторонних людей. Да и не было в том нужды – это были маленькие частные дворики. Жители новостроек больше полагались на освещение, позволявшее им коротать вечера в больших современных дворах и одновременно следить за порядком.