Владимир Шигин - Неизвестная война императора Николая I

Вследствие этого мнения, принятого единогласно, было положено защищаться до последней возможности и если будет сбит рангоут, или откроется большая течь, тогда схватиться с ближайшим неприятельским кораблем, и тот офицер, который останется в живых, должен зажечь крюйт-камору (пороховой погреб), для чего был положен на шпиль пистолет. После этого, обратившись к нижним чинам, объяснил я им, чего ожидает от них Государь и требует честь императорского флага, нашел в команде те же чувства, как и в офицерах: все единогласно объявили, что будут до конца верны своему долгу и присяге.

Успокоенный таким единодушием, я приказал прекратить действие веслами, поставить людей к пушкам, сбросить в море ял, висевший за кормой, и открыть огонь из ретирадных портов. Вскоре 110-пушечный корабль начал спускаться с тем, чтобы занять место с правой стороны брига и дать продольный залп; но Меркурий избежал последнего, приспустившись вовремя. Таким образом, еще около получаса бриг подвергался выстрелам одних погонных пушек, но потом был поставлен между двумя кораблями, каждый из которых сделал два залпа по бригу, после чего с корабля капудан-паши закричали: “Сдавайся и убирай паруса”. Ответом на это были залп всей артиллерии и дружный ружейный огонь. Тогда оба корабля, сдавшись к корме брига, открыли по нему непрерывную канонаду ядрами, книпелями и брандскугелями, которыми был произведен пожар, вскоре, однако, потушенный. Во все время Меркурий не прерывал своего огня, стараясь по возможности уклоняться от продольных выстрелов, пока канонирам брига удалось перебить ватер-штанги бугшприта (горизонтальное или наклонное дерево, выдающееся с носа судна, к которому крепятся косые маневренные паруса) и повредить гротовый рангоут (грот-мачта) “Селимие”, что заставило последний закрепить трюсели, грот-бом-брамсель и брамсель (грот, грот-марсель-второй снизу парус над гротом, над ним брамсель, выше бом-брамсель), привести к ветру и лечь в дрейф; но прежде прекращения действия он послал бригу залп со всего борта. Другой корабль продолжал сражение, переменяя галсы под кормой брига и бил его продольными выстрелами, которых никакими движениями невозможно было избежать, но все же Меркурий отстреливался до того времени, пока счастливым выстрелом удалось повредить грот-руслень (плошадка рулевого управления у грот-мачты), перебить фор-брам-рей, левый нок фор-марса-рея, падение коего увлекло за собой лисели (дополнительные паруса), на той стороне поставленные; тогда и этот корабль привел в бейдевинд (курс, близкий к линии ветра), через пять часов сражения…»

В воспоминаниях участника этих событий штурманского кондуктора С. Дмитриева рассказывается о некоторых весьма любопытных деталях боя. Весьма интересна информация о подвиге матроса Щербакова, который погиб от турецкой пули, заслонив своим телом Казарского, о корабельном плотнике Пальчикове, который во время боя умудрялся, несмотря на пролетавшие мимо пули, заделывать многочисленные пробоины корпуса судна. Описывает Дмитриев и то, что команде с большим трудом удалось потушить пожар, возникший от брандскугеля, врезавшегося в борт рядом с пороховым погребом, как канониры Лисенко и Кабанов меткими выстрелами повредили рангоуты обоих вражеских кораблей, заставив их лечь в дрейф, и как вся команда, борясь за живучесть корабля, изнемогая от усталости, откачивала воду из поврежденного трюма.

Отметим, что если о поразительной меткости Лисенко (в некоторых источниках он указан как Лысенко) и Кабанова, которая обеспечила победу «Меркурию», известно достаточно хорошо, то подвиг матроса Щербакова описан только в воспоминаниях С. Дмитриева. Это достаточно удивительно, ведь не каждый день матросы заслоняют своей грудью командиров. Когда в 1854 году при обороне Севастополя произошел подобный случай и матрос Шевченко ценой своей жизни спас от смерти лейтенанта Бирилева, об этом узнала вся Россия. О подвиге Шевченко писали стихи и рисовали картины, ему ставили памятники. В данном же случае — полное молчание. О подвиге Щербакова не упомянул в своем рапорте ни адмирал Грейг, ни сам командир «Меркурия». Это по меньшей мере странно. Не хочется думать, что Казарский проявил такую вопиющую неблагодарность по отношению к спасшему его матросу. Единственно возможное объяснение молчанию о Щербакове, что он находился рядом с Казарским, был убит (ранен?) подле него, а потому, заслонял его или нет, командир брига сказать в точности не мог. Выстрел, полет пули и падение пораженного пулей матроса было делом одного мгновения, а потому, возможно, занятые каждый своим делом матросы «Меркурия» не имели возможности в точности определить нюансы гибели Щербакова. Разговоры между ними о том, что Щербаков погиб, закрыв собой Казарского, могли возникнуть во время разговоров на баке уже после боя. Впрочем, все могло быть и так, как описал С. Дмитриев и о чем промолчал Казарский.

Поскольку артиллерийская канонада, доносившаяся по направлению скрывшегося за горизонтом «Меркурия», смолкла, командиры «Штандарта» и «Орфея», считая «Меркурий» погибшим или захваченным турками, приспустили в знак траура флаги.

На следующий день, 15 мая, «Меркурий» присоединился у Сизополя к главным силам Черноморского флота, стоявшим у Сизополя. Извещенный «Штандартом», в 14 часов 30 минут Черноморский флот в полном составе уже шел к Босфору на перехват турок.

Когда на горизонте появились русские корабли, Казарский разрядил лежавший у крюйт-камеры пистолет в воздух. Повреждения «Меркурия» в результате беспримерного боя сразу с двумя сильнейшими турецкими линейными кораблями были впечатляющими: и в корпусе, ив рангоуте, и в такелаже. То, что из команды было убито всего четыре матроса, а еще шесть ранено, можно считать огромным везением, так как потери могли быть намного больше. Контужен в голову пролетевшим рядом ядром был и сам Казарский. Разумеется, что с такими серьезными повреждениями «Меркурий» уже не мог сопровождать флот, а потому адмирал Грейг отправил «Меркурий» в Севастополь. По прибытии в главную базу бриг сразу встал в ремонт.

Для того чтобы немного ознакомиться с биографией командира «Меркурия», отметим, что его дед Кузьма Иванович Казарский служил на Черноморском флоте в лейтенантском чине еще в екатерининское время и сражался против турок вместе со знаменитым голландцем Кинсбергеном.

Александр Иванович Казарский родился 16 июня 1798 года на белорусской земле в местечке Дубровно Витебской губернии в весьма небогатой семье отставного губернского секретаря, управляющего имением князя Любомирского. Отец Саши — Иван Кузьмич Казарский, мать — Татьяна Гавриловна. В семье Казарских было пятеро детей: Прасковья, Екатерина, Матрена, Александр и Иван.

В разных источниках фамилия Казарского пишется по-разному — как Казарский и как Козарский. Впрочем, для первой половины XIX века это было не редкость. Согласно «Словарю русских фамилий», фамилия Казарский имеет своей основой слова «козар» — «казар», которые являются либо причастной формой от тюркского глагола «нарастать, увеличиваться» или «копать, рыть», т.е. или «нарастающий», или «роющий». По другой версии, фамилия Казарский представляет собой название древнего тюркского народа — хазаров. Менее вероятно происхождение фамилии Казарский от тюркского слова со значением «осторожность», «осторожный». Общий вывод таков — фамилия писалась и так и этак, все от писавшего зависело, при этом никто особенно не заморачивался на этом.

Обучение грамоте Казарский получил в церковно-приходской школе. Священник Дубровненского православного прихода обучал его грамоте, а местный ксендз преподавал основы математики, латыни и французского языка.

В 1808 году к Казарскому приехал двоюродный брат отца и крестный Александра надводный советник Василий Семенович Казарский, недавно назначенный на чиновничью должность в интендантском управлении Черноморского флота. Надворный советник согласно табелю о рангах соответствовал подполковнику. Чин не столь уже велик, но в черноморских кругах все же заметный. Дядя предложил отвезти двоюродного племянника в Николаев и определить в Черноморское штурманское училище.

На прощание Иван Кузьмич якобы сказал сыну: «Честное имя, Саша, — это единственное, что оставлю тебе в наследство». Первый биограф А.И. Казарского капитан-лейтенант Иван Николаевич Сущев, побывавший в Дубровно в 40-х годах прошлого века, со слов очевидцев записал подробности этой сцены, в частности, признание И.К. Казарского, что честное имя — единственное достояние, которое он оставляет в наследство сыну. Помимо этого в завещании отца фигурировало еще старое охотничье ружье. Много лет спустя, заполняя очередной «формулярный список о службе и достоинствах», флигель-адъютант и кавалер гвардейского экипажа капитан 1-го ранга А.И. Казарский в графе «имеет ли за собою, за родителями или, когда женат, за женою недвижимое имение», напишет: «Не имею».