А. Ветлугин - Авантюристы гражданской войны

«Позвольте, позвольте, свидетель, — возмутился председатель трибунала, б. прис. пов. Берман, — нельзя отвечать вопросом на вопрос!»

«Именно можно, — отрезал любимец Троцкого, — кому же не понятно, что была сплошная кукольная комедия!»

«Продолжаете ли вы, свидетель, находиться на советской службе?» — ехидно спросил в свою очередь защитник, лев. эсер Штейнберг.

«Да, продолжаю». — «В какой должности?» — «Военный руководитель совета обороны республики». — «Что ж, и теперь у вас кукольная комедия?» По залу прошел смешок, и председатель поспешил вмешаться: «Свидетель, на неуместные вопросы вы можете не отвечать».

И Бонч-Бруевич не ответил. Отговариваясь «делами первостепенной государственной важности», он покинул Митрофаньевский зал. За ним по обеим сторонам шли вызванные в качестве экспертов генералы Кузнецов и Лукирский. Первые ласточки западни…

И когда в середине марта 1918 невидимая Пэри вместе с остальными Советскими учреждениями переехала в Москву[49], она разместила свою западню на запасных путях Александровского вокзала[50] и значительно расширила свою деятельность.

Ближайшими объектами заманивания были избраны Клембовский[51] и Гутор[52]{4}. Клембовский — ограниченный, робкий чиновник; всю жизнь он переходил из одного военного училища в другое, то в качестве воспитателя, то в качестве начальника. Среди товарищей по академическому выпуску он выделялся определенной бездарностью. Когда в результате Корниловского coup d'etat[53] почти все генералы или попали в тюрьму, или ушли в отставку, Клембовский, сохранивший нейтралитет, быстро выдвинулся. На Клембовского подействовали через его жену; ее же взяли самыми элементарными искушениями — показали кончик тысячерублевого билета, сдобную булку, новые ботинки. И в результате семейных скандалов Клембовский уселся в военном совете…

Еще легче сдался Гутор.

Не последнюю роль в решении Гутора сыграл фактор личной вражды к Корнилову и Деникину. Из-за Корнилова Гутор в июле 1917 г. потерял пост главнокомандующего юго-западным фронтом; он затаил обиду и жаждал мести по отношению к своему счастливому сопернику — Деникину.

«Посмотрим, — посмеивался Гутор, — чья возьмет: кубанцы Лавра (Корнилова) или наши лапотники…»

29 марта Ц.И.К. в результате небывалых столкновений меж самими же большевиками незначительным большинством утвердил продолжение «Левиных штук», но ни регистрация, ни тем более мобилизация офицеров до самой осени не производилась. Те, кто решил не служить у большевиков, уезжали на Украину или к Корнилову. В эти же дни кликнул свой клич полковник Щербачевской[54] армии Дроздовский[55], которому удалось собрать около 600 офицеров. Эти первые дроздовцы в конном строю с непрерывным боем прошли легендарный путь от Ясс в Румынии до Ростова-на-Дону (1300 вёрст)[56]…

Военному совету недоставало теоретика, специалиста по уставам, реформам, докладам. Парский вспомнил о генерале А. А. Балтийском[57]. Бюрократ pur sang[58], секретарь Сухомлинова, посвященный во все комбинации бывшего военного министра, профессор Николаевской академии, председатель всевозможных воинских комиссий, Балтийский быстрым опытным взглядом оценил положение: народу много, но друг друга боятся и что делать не знают. Нужно придать делу стержень, перейти из области психологических неприятных чувствований в область успокаивающей знакомой и милой терминологии. Балтийский предложил Троцкому изготовить проект организации нового органа, который, по идее автора, смог бы свершить реформу округов, где в штабах заседали кочегары крейсеров и слесаря с обуховских заводов. Параллельно с созданием этой высшей военной инспекции Балтийский принялся за общую переработку всего воинского устава.

Остро чувствуя подозрительность нового патрона, Балтийский пустился на провокацию. Начал с эсерства.

«Полагал бы полезным принять за основу работ проекты устава, разработанные особой комиссией при временном правительстве…»

И Троцкий, поддаваясь на удочку, мгновенно вспыхнул: «Нет уж, пожалуйста, бросьте этот бред!»

«Тогда воинский устав Гучкова в том виде, как его приняла III Дума?[59]» — снаивничал профессор.

«И это ни к черту. Так мы могли расшатать буржуазную армию. Для железных батальонов пролетариата нужен железный устав!..»

Балтийский откланялся и, посмеиваясь в реденькие усы, своим мелким бисерно-женским почерком составил проект, полный еще Аракчеевских[60] отрыжек. В красной армии имеются палки, порка, практикуется расстрел за неисполнение приказания. Если б при Керенском подобный проект рискнул бы предложить революционнейший унтер, его бы разорвали на клочки.

В большевиках же с первой минуты заговорила какая-то бессознательная практичность, которая не всегда бывает даже у таких циников, как Ленин.

Генерал Лебедев[61] — друг и протеже Балтийского (дедка за бабку, бабка за жучку!) — обратился к Троцкому с просьбой воскресить журнал «Русский Инвалид[62]», редактором которого он был в течение нескольких лет. Журнал обязывался выработать идеологию красного офицера и пропагандировать спортивные ферейны в духе коммунистического развития юношей. Доблестный редактор составил компиляцию из двух десятков немецких брошюрок, заменив слова «Германия» и «Империя» зловещими «Р.С.Ф.С.Р.»… Во всем остальном он остался верен генералу Бернгарди[63] и адмиралу Тирпицу[64], которые, таким образом, становились учителями коммунизма.

Впечатлительную душу южанина Троцкого проект Лебедева привел в полный восторг. Договорив то, чего и не думал Лебедев, Троцкий стал грезить новой расой, искусственным подбором и пр. переложением своих стародавних Венских лекций[65] на Московский лад. Лебедеву немедленно был вручен первый аванс на издание журнала (в размере около 150 тысяч); ему же было передано образование «всевоенобуча» и организация «юков» (юных коммунистов). Еще через год Лебедев играл видную роль в реввоенсовете.

Одним махом вместе с Балтийским и Лебедевым была искушена еще одна генеральская душа — Сытин П. П[66]. С этой фамилией большевикам вообще везло. Сытиных у них оказалось два{5}: один — бывший дежурный генерал румынского фронта и эксперт мирной делегации Раковского[67] в Киеве — не выдержал и бежал в Добрармию; другой же Сытин (будущий командующий юго-восточной группой советских войск) состоит на красной службе и по сей день. Подобно Гутору, и он — личный враг Деникина. Окончив с Деникиным академию в одном выпуске, П. П. Сытин почитал себя оскорбленным своим подчиненным положением. Ему хотелось доказать всему миру свои гениальные способности, и он рвался прямо в бой.

«Посмотрим теперь, каковы таланты Деникина Антона!» — самодовольно сказал новый главковерх, прибыв на юг, в свою новую ставку (ст. Лиски, Юго-Вост. ж. д.). Таланты Деникина Антона оказались довольно значительны; одержав временный успех над казаками Краснова[68] у Воронежа и на Донце, Сытин потерпел полное поражение в столкновениях с добровольческой армией. Рядом с ним на Украине действовали с таким же переменным успехом Гутор и Клембовский. При Сытине комиссаром и ширмой был Егорьев[69], при Гуторе — Ворошилов[70].

Работа продолжалась, и добыча прогрессивно возрастала. Каждому вновь поступающему выдавали два комплекта платья и белья, муку, сахар, 1200 рублей за месяц вперед (в это время английский фунт стоил 40–50 рублей). Комнаты для господ генералов реквизировались в лучших гостиницах: так, в Москве общежитием спецов на первые месяцы служили «Княжеские» меблированные комнаты на Волхонке[71].

Условия ли жизни в «Княжеских комнатах», аромат ли возвращаемого командования, экстренных поездов, штабов, но вербовка шла более чем удачно, и штаб Бонч-Бруевича стал притчей во языцех. Подвойский — ближайший помощник Троцкого, блестящий организатор и строитель заговоров — с грустью заметил, побывав в западне: «Дайте мне столько эскадронов, сколько помощников у Бонча, и я вам гарантирую в месячный срок революцию в Германии и Австрии…»

Наконец пришел исторический день апреля. В доме Перцова[72] — на Кремлевской набережной — в приемной собралась новая партия генералов во главе с Потаповым.

Троцкий вышел к ним и с кривой усмешкой сказал следующую невероятную речь: