Иван Забелин - История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I

Достопамятный зов на честный пир в Москву, случайно записанный летописцами в повествовании о событиях 1147 года, служит в своих выражениях как бы провозвестником последующей истории, которая после бесконечных усобиц и всяческой земской розни только в Москве нашла себе доброе пристанище для устойчивого, сосредоточенного и могущественного развития Русской народности.

«Приди ко мне в Москову! Буди ко мне на Москву!»

В этих немногих словах как бы пророчески обозначилась вся история Москвы, истинный смысл и существенный характер ее исторической заслуги. Москва тем и стала сильною и опередила других, что постоянно и неуклонно звала к себе разрозненные русские земли на честный пир народного единства и крепкого государственного союза.

В то время оба князя, и Юрий, и Святослав вели горячую усобицу со своими же родными князьями, Киевскими Мстиславичами и Черниговскими Давидовичами, за раздел волостей, за Киевский великокняжеский стол, особенно за Святославова брата Игоря Ольговича, которому по порядку наследования доставалось Киевское старшинство, а этому особенно и противились и Мстиславичи, и Давидовичи. Оба князя помогали друг другу и оба не всегда были счастливы в кровавой борьбе.

На этот раз особенно не посчастливилось Святославу Ольговичу. Он прибежал в Лесную Суздальскую землю бесприютным изгнанником, ограбленным и разоренным до нитки. Князья родичи, злейшие его враги, из конца в конец опустошили его Новгородсеверскую волость.

В Путивле они разграбили собственную его усадьбу, где запасов всякого товара было столько, что не можно было двигнуть, т. е. забрать все разом на возы. Одного меду в погребах грабители достали 500 берковцев, да 80 корчаг вина, да захватили в плен 700 человек княжеской дворни и многое множество товару и всякого имущества. И церковь княжескую, как выразился летописец, облупили дочиста, пограбили, как простую кладовую. В стадах Святослава и брата его Игоря, враги забрали кобыл стадных 3000 и 1000 коней. Напали и на Игорево усадебное сельцо, где этот несчастный князь, вскоре потом убитый в бою возмутившимися киевлянами, на славу устраивал свое хозяйство. Было там готовизны (всяких запасов) много, в бретьяницах и в погребах вина и медов, и всякого тяжелого товару, и железа и меди, говорит летописец. И здесь грабители не знали, как управиться с награбленным добром, не могли всего вывезти и велели потом зажечь княжий двор, и церковь и княжие гумно, на котором оставалось 900 стогов жита. Так богато бывало хозяйство древних князей и так обыкновенно они воевали друг с другом, распространяя без конца свои усобицы и поднимая ненависть и месть на целые поколения.

Ограбленный и разоренный до конца, Святослав не знал, куда и как скрыться от нападавших врагов, и едва успел захватить с собой жену и детей. С остатком дружины он прибежал к Суздальской Оке на устье Поротвы, куда Юрий выслал ему почетную встречу и богатые дары для всех прибывших с ним, и для семьи его, и для дружины – паволокою и скорою, т. е. различными дорогими тканями и дорогими мехами. Так как Смоленские князья и Новгород держали сторону их общих врагов, то Юрий, чтобы не оставаться без дела, тут же решил, по последнему зимнему пути, Святославу воевать Смоленскую волость вверх по Поротве, а сам ушел воевать Новгородские волости, где взял Новый Торг и повоевал всю Мету, самую богатую из Новгородских волостей. Святослав в то же время дошел до верха Поротвы, где взял город Людогощь[3], захватывая по пути множество пленных.

Достаточно было одного месяца, и союзники натворили не мало бед мирному населению упомянутых волостей в месть за то самое, что их враги точно также без всякой пощады опустошили волости Святославова княжества. Такова была обычная внутренняя политика разрозненной древней Руси: князья ссорились и дрались, а неповинный народ должен был отвечать за их ссоры и драки своим разорением.

Возвращаясь с богатою добычею из Нового Торга домой, в Суздаль, Юрий шел через Волок Ламской, откуда, вероятно, и посылал звать доброго союзника в Москву, на первый Суздальский стан, в свою княжескую усадьбу.

Святослав приехал в малой дружине и с дитятем своим, малюткою Олегом, который послан был вперед и когда явился к Юрию, то на радостях приезда получил в дар пардус, вероятно, пестрый красивый мех барса, употреблявшийся в походах в виде полости или ковра[4].

Это было 4 апреля 1147 г., в пятницу на пятой неделе Великого поста, накануне праздника Похвалы Богородицы. Князья радостно встретились, любезно целовались и были веселы «и тако возвеселишася вкупе». Наутро Юрий повелел устроить обед силен и сотворил честь великую дорогим гостям, одарил их всех, и князей, и дружину, многими дарами. Тут же по всему вероятию дитя Олег был сосватан отцами на дочери Юрия, такой же малютке, и был обвенчан с нею спустя три года, в 1150 году.

Сильный обед, пир великий, должен свидетельствовать, что Москва уже в это время представляла такое поселение, которое в избытке могло доставить все хозяйственные удобства для княжеского пированья. Как видно, это было княжеское хозяйственное село, составлявшее личную собственность князя, его вотчину, а потому можем с большою вероятностью предполагать, что княжеское хозяйство этой первичной Москвы было столько же обширно и богато, как оно бывало богато и полно и у других владеющих князей в таких же их собственных селах. Мы упомянули о хозяйственных городских и сельских запасах Святослава Ольговича и его брата Игоря, именно об Игоревом разграбленном сельце. Нельзя сомневаться, что таким же княжеским вотчинным сельцом была Юрьева Москва, в которую он звал Святослава словами: «Приди ко мне в Москову» ясно тем обозначая, что Москва была его собственным хозяйственным селом, исполненным всеми надобными запасами.

В действительности Московская местность представляла в первое время много сельских удобств для основания широкого сельского хозяйства. Так называемый Великий Луг Замоскворечья, лежавший против Кремлевской горы, доставлял обширное пастбище для скота и особенно для княжеских конских табунов. Окружные луга, поля и всполья с пересекавшими их речками и ручьями служили славными угодьями для хлебопашества, огородничества и садоводства, не говоря о тучных сенокосах. Нет сомнения, что прилегавшее к Кремлевской горе Кучково поле было покрыто пашнями.

Итак, княжеская История Москвы начинается от первого упоминания о ней летописи в 1147 году. Но Московский и именно Кремлевский поселок существовал гораздо прежде появления в этих местах княжеского Рюрикова племени.

Глубокая древность здешнего поселенья утверждается больше всего случайно открытыми в 1847 году, при постройке здания Оружейной Палаты и неподалеку от первой по древности в Москве церкви Рождества Иоанна Предтечи, теперь не существующей, несколькими памятниками языческого времени. Это две большие серебряные шейные гривны или обручи, свитые в веревку, и две серебряные серьги-рясы, какие обыкновенно находят в древних курганах.

Другой поселок, столь же древний, находился за Неглинною на месте нового храма Спасителя, где был прежде Алексеевский монастырь, тоже на береговой горе и при устье потока Черторыя. На этой местности при рытье земли для фундаментов нового храма в числе других предметов найдены два серебряных арабских диргема, один 862 г., битый в городе Мерве, другой 866 г.[5]

Эти находки должны относиться, по всей вероятности, к концу 9-го или к началу 10-го столетия. Кроме того, шейные гривны и серьги по достоинству металла и по своей величине и массивности выходят из ряда всех таких же предметов, какие доселе были открыты в курганах Московской области, что может указывать на особое богатство и знатность древних обитателей Кремлевской береговой горы.

При этом должно заметить, что форма упомянутых серег-ряс о семи лепестках составляет отличительный признак древнего женского убора, находимого только в Московской стороне чуть не в каждом кургане и очень редко в других более отдаленных от Москвы местностях, так что по этим серьгам мало-помалу можно выследить границы собственно примосковского древнего населения, имевшего, как видно, особый тип в уборе, указывающий на особенность культуры этого племени.

Таким образом, благодаря этим памятникам курганной эпохи, мы получаем достовернейшее свидетельство не только о тысячелетней древности Кремлевского поселка, но и о бытовых особенностях окружавшего его населения.

Однако таких древнейших поселков, подобных Кремлевскому, в виде городищ, рассеяно по Русской земле и даже Московской стороне великое множество. Все они исчезли и составляют теперь только предмет для археологических изысканий.