Николай Лузан - Сталин. Охота на «Медведя»

Все изменилось с приходом в Харьков старого покровителя – Леплевского. Возглавив Секретно-оперативное управление (СОУ) ГПУ Украины, он принялся подтягивать к себе надежные и проверенные в прошлой совместной работе кадры. Люшков был в числе их. 3 мая 1930 года его назначили начальником секретного отдела СОУ. Под руководством Леплевского он принимал самое активное участие в оперативной разработке подпольных «контрреволюционных, повстанческих организаций»: «Украинского национального центра», «Военно-офицерской организации» (дело «Весна») и других. Их работа не осталась незамеченной.

Председатель ГПУ УССР Всеволод Балицкий так оценил вклад в нее Люшкова:

«…Личные выезды т. Люшкова в районы, руководство агентурой, результативные допросы ряда крупных фигурантов во многом способствовали раскрытию и ликвидации упомянутых организаций».

Не обошел стороной Балицкий и покровителя Люшкова – Леплевского. В его адрес он также не жалел громких слов и особо подчеркивал:

«…Благодаря исключительной энергии, четкости и оперативному руководству и непосредственному участию в практической работе со стороны т. Леплевского были ликвидированы крупные контрреволюционные организации».

Спустя шесть лет Леплевский и Балицкий, стравленные Сталиным и Ежовым, терзали друг друга, как пауки в банке. Но тогда, в начале 1930-х годов, они «гремели» в НКВД СССР своими результатами в борьбе с контрреволюцией. И этот гром услышали в Кремле.

Первым взяли в Москву Леплевского. Вслед за ним, 17 августа 1931 года, в центральный аппарат ОГПУ СССР отправился Люшков. За короткий он срок вырос до заместителя начальника одного из ведущих отделов – Секретно-политического отдела (СПО) Главного управления госбезопасности (ГУГБ) НКВД СССР, занимавшегося оперативной разработкой политической внутрипартийной оппозиции. За пять лет совместной работы с начальником отдела Георгием Молчановым, игравшим одну из ключевых ролей в планах Сталина по ликвидации партийной оппозиции, у Люшкова сложились с ним приятельские отношения. Впоследствии эта близость с Молчановым и Леплевским сыграла роковую роль в его судьбе, а пока он шел в гору. 29 ноября 1935 года Люшкову было присвоено генеральское звание – комиссар госбезопасности 3-го ранга. Он стал одним из самых молодых генералов наркомата, и перед ним открывались захватывающие дух перспективы.

И здесь щемящая тоска по прошлому сжала сердце Люшкова. Как будто это было вчера, в его памяти возник кабинет наркома НКВД СССР Генриха Ягоды. Он явственно ощутил на своей ладони крепкое рукопожатие верного соратника самого товарища Сталина…

Стук в дверь вернул Люшкова в суровое настоящее.

– Войдите! – распорядился он.

В кабинет не вошел, а скорее, змеей вполз назначенец Фриновского – Козлов. Стрельнув в Люшкова испытующим взглядом, он неразборчиво промямлил извинения и затем спросил:

– Генрих Самойлович, как быть с последними показаниями на Варейкиса и его банды?

– А что там неясного? – раздраженно произнес Люшков.

– Не совсем концы с концами сходятся.

«Какие еще концы?! Сволочь! Не успел Фриновский положить трубку, а ты тут как тут! Подлец, пришел разнюхать, чем я дышу! У-y, тварь… – волна ярости захлестнула Люшкова и едва не выплеснулась на Козлова. – Стоп, Генрих, не пори горячки! Он же, сука, только того и ждет!» – и, пряча глаза, Люшков строго потребовал:

– Владимир Николаевич, немедленно возьми на личный контроль работу Бердичевского над материалами на Дерибаса и Барминского по их связям с японцами!

– Так они постоянно находятся в поле моего зрения, Генрих Самойлович.

– Этого мало, вычитай каждую строчку, чтоб не было ни одного спотыкача! 13-го у меня доклад у наркома!

– У вас?! 13-го? Так с ними вроде как должен ехать начальник следственного отдела? – сделал удивленное лицо Козлов, но его глаза говорили другое.

«Должен? Мерзавец! Комедию тут мне ломаешь! Но я тоже не лыком шит», – и, придав голосу доверительность, Люшков пояснил: – Нет, Владимир Николаевич, поеду я! Не дай Бог он с перепугу обделается перед Николаем Ивановичем, и вся наша работа пойдет коту под хвост. Михаил Петрович сто раз прав: по таким серьезным материалам докладывать должен минимум замначальника управления. Поэтому поеду я.

– И что, этот вопрос с Михаилом Петровичем согласован?

«Сволочь, а то не знаешь! Иуда!» – жгучее желание ударить Козлова в рожу охватило Люшкова, он с трудом сдержал себя и подтвердил:

– Да, я только что с ним говорил.

– Все понял, Генрих Самойлович, сейчас же сажусь с Бердичевским за материалы. К вашему отъезду они будет готовы! – заверил Козлов.

– Поторопись, Владимир Николаевич, я на тебя очень надеюсь.

– Не сомневайтесь, Генрих Самойлович, не подведу!

– И еще, Владимир Николаевич, собери мне посылку для Михаила Петровича.

– Какую? Что положить?

– Ну, эту, картину Васнецова «Московский застенок» и добавь еще что-нибудь из наших дальневосточных даров: икорку красную, настойку из женьшеня. В общем, как обычно.

– Понял, Генрих Самойлович, сделаю все в лучшем виде.

– Договорились, а теперь за работу, времени у нас в обрез!

– Уже бегу, Генрих Самойлович! – бросил на ходу Козлов и тенью исчез за дверью.

Люшков проводил его ненавидящим взглядом, и с губ сорвалось:

– У-y, фриновско-евдокимовский выкормыш!

«Евдокимов?! Тварь! С тебя начались все мои несчастья. Если бы не ты, то я бы не сидел в этой дыре. Сам товарищ Сталин жал мне руку, когда назначал на управление в Ростов», – и память вновь возвратила Люшкова к тем счастливым мгновениям.

Прием у Вождя занял чуть больше девяти минут. Рядом с земным богом Люшков не замечал времени, оно словно остановило свой бег. Он ловил каждое слово, каждый жест Сталина и старался отвечать на вопросы лаконично, с глубоким знанием дела. Это ему понравилось. В его тоне и манере разговора зазвучали теплые нотки. Он уже не просто наставлял молодого руководителя одного из важнейших управлений наркомата внутренних дел, а по-житейски советовал и рекомендовал. Это вызвало у Люшкова необыкновенный душевный подъем. В те минуты он готов был, не раздумывая, отдать за Вождя свою жизнь и свернуть горы. Ему казалось, что он соприкоснулся с чем-то сокровенным и недоступным для обыкновенного смертного.

В приемную Люшков вышел сам не свой. Он не чувствовал под собой ног и смутно помнил, как вместе с наркомом Генрихом Ягодой спустился к машине и занял в ней место. В себя Люшков пришел, когда они приехали на Лубянку и поднялись в кабинет Ягоды. Тот тоже был доволен, его протеже не только не подкачал, но и произвел самое благоприятное впечатление на Сталина. Лишним подтверждением тому служил его личный подарок Люшкову – часы с дарственной надписью. Поэтому нарком отошел от традиционной накачки о бескомпромиссной борьбе с контрреволюционерами, шпионами, террористами и затаившимися троцкистами. Ягода поднял рюмку за хорошее начало в новой должности и в завершение разговора предоставил Люшкову краткосрочный отпуск.

После приема у Вождя и доверительного разговора у наркома НКВД – Генриха Ягоды – Люшков как на крыльях полетел в такую милую его сердцу Одессу, чтобы провести отпуск, прежде чем отправиться к новому месту службы в Ростов-на-Дону. Последний раз на малой родине он был четыре года назад и с нетерпением ждал встречи с ней. Дорога от Москвы до Одессы заняла чуть больше полутора суток, но этого времени Люшков не заметил. Соседом по купе оказался одессит, и не просто одессит, а художественный руководитель оперного театра, знавший уйму забавных историй. К концу поездки Люшков изнемог от смеха. На перрон одесского железнодорожного вокзала он вышел с улыбкой, казалось, навсегда застывшей на лице. У ступенек вагона его встретил помощник начальника управления НКВД СССР Одесской области по материально-техническому обеспечению капитан Волобуй с машиной.

Коллеги по службе, решив не ударить лицом в грязь перед земляком-генералом, отрядили в его распоряжение в качестве ординарца целого капитана и заказали номер люкс в гостинице «Приморская». Люшков же не обольщался насчет этой заботы и, хорошо зная, как работает система, отказался от номера, чтобы лишний раз не попасть под прослушку и объективы скрытых фотоаппаратов, а заодно и от соглядатая – капитана. Отклонив его возражения, он распорядился ехать по адресу, где проживал друг детства Соломон Кац. Капитану ничего другого не оставалось, как подчиниться. Водитель завел машину. Люшков подался вперед и с жадным интересом вглядывался в знакомые улицы, площади и скверы города его детства и бурной юности.

Справа промелькнул величественный фасад оперного театра, и Люшков вспомнил, как в дни премьер он, будучи еще пацаном, вместе со старшим братом делал свой первый гешефт – перепродавал втридорога билеты в партер экзальтированным барынькам. Там же спустя четыре года, в ноябре 1917-го, они распространяли листовки-агитки и призывали сознательных граждан вступать в партию большевиков.