Борис Кузнецов - «Она утонула...». Правда о «Курске», которую скрывают Путин и Устинов

Поэтому его процессы очень часто напоминают детективы с непредсказуемым концом. Таким образом Кузнецов защитил от обвинения в умышленном убийстве артиста Георгия Юматова, вернув ему честь и достоинство в глазах всех, кто знает и любит его. Многие, очень многие оппоненты Кузнецова в полной мере ощутили на себе редкостный адвокатский дар этого человека.

Адвокат — не просто его профессия. Это у него от Бога, его призвание, его жизнь, его суть. К нему приходят разные люди. Нравственность или безнравственность того или иного клиента ему, естественно, небезразличны. Но главное для него — истина. Я задаю себе вопрос: „Кто же он, Борис Кузнецов?“ Мне думается, очень хороший человек, бродящий по Земле и делающий людям добро».

Свое кредо Борис Кузнецов формулирует так: «Если доказательства невиновности человека находятся в куче дерьма, а у меня связаны руки, я достану их зубами».

«Записки адвоката-камикадзе» — моя новая книга. Она еще не дописана. Мой рабочий стол стоит под окном, из которого открывается замечательная панорама на Гудзон, Манхэттен и мост Джорджа Вашингтона. Политэмигрантом я стал шесть лет назад.

Дело «Курска» является едва ли не самой главной причиной того, что я оказался в эмиграции не по собственной воле.

Жизнь в ночь с 10 на 11 июня 2007 года изменилась полностью. В 15 часов 10 июня Тверской районный суд города Москвы начал рассмотрение представления прокурора города Юрия Семина о наличии в моих действиях признаков состава преступления, предусмотренного частью I статьи 283 Уголовного кодекса РФ (разглашение государственной тайны). В 2006 году я принял защиту члена Совета Федерации от Республики Калмыкия Левона Чахмахчяна, которого обвиняли в мошенничестве.

В материалах, представленных Генпрокуратурой в Верховный суд, я обнаружил справку-меморандум ФСБ России с грифом «секретно» о том, что телефоны Чахмахчяна прослушивались. При этом прослушивание началось 22 мая 2006 года, а постановление, которым это прослушивание санкционировалось, вынесено членом Верховного суда Анатолием Бризицким только 23 мая. Конституция России предусматривает неприкосновенность для членов Совета Федерации и депутатов Государственной Думы. Лишить их неприкосновенности может лишь соответствующая палата, а такого решения верхней палаты российского парламента — Совета Федерации — не было. По законодательству, неприкосновенность распространяется и на средства связи. А это означает, что и санкция судьи Верховного суда, и само прослушивание сотрудниками ФСБ были незаконны, поэтому фонограммы телефонных переговоров не могут служить доказательством.

Первый лист справки ФСБ РФ.

Доказательства, полученные с нарушением закона, не имеют юридической силы — важнейший постулат конституции и уголовно-процессуального законодательства.

Необычайная ценность справки-меморандума, с точки зрения защиты, заключалась именно в том, что в ней говорилось об установлении прослушивания телефонов самого Чахмахчяна, а не его контактов. На этом прослушивании строились все доказательства, и развалить такое дело при нормальном правосудии не составляло труда. Что касается грифа «секретно», то закон предусматривает ответственность за разглашение не самого секретного документа, а сведений, представляющих собой государственную тайну.

А теперь представьте, что вы защищаете убийцу и вам в руки попал секретный документ, согласно которому, убийство совершил не ваш подзащитный, а кто-то другой. Что должен сделать адвокат с таким документом? С учетом провозглашенного конституцией приоритета интересов личности над интересами государства, несомненно, адвокат не только может, но и обязан использовать этот документ для защиты клиента.

Проигнорировать такой подарок судьбы, а также идиотизм нынешнего поколения чекистов, самим себе создавших проблему, я, конечно, не мог. Поэтому мне удалось заполучить фотокопию справки с единственной целью — признать прослушивание телефонных переговоров Чахмахчяна нарушением Конституции и федеральных законов России с целью добиться в суде их признания в качестве доказательств недопустимыми. Верховный суд на мое обращение с приложением этой справки-меморандума не отреагировал, судья Мосгорсуда возвратила мне жалобу, кстати говоря, несекретной почтой, и я направил ее в Конституционный суд России, приложив фотокопию секретной справки как доказательство того, что прослушивали именно Чахмахчяна. Меня обвинили в разглашении этой самой справки перед сотрудниками Конституционного суда.

Обжаловать действия должностных лиц, если сведения, содержащиеся в документах под грифом «секретно», «совершенно секретно», «особой важности», нарушают права человека, — обязанность адвоката. В таком случае направить жалобу в Конституционный суд, как говорится, сам Бог велел.

Во-первых, Закон о государственной тайне недвусмысленно утверждает, что сведения о нарушении прав человека и о злоупотреблении должностными лицами своего служебного положения к государственной тайне не относятся и засекречиванию не подлежат.

Во-вторых, жалоба была направлена через полтора месяца после прекращения прослушивания телефонов Чахмахчяна, а содержание телефонных переговоров из сведений, полученных в результате проведения оперативно-розыскного мероприятия, превратилось в доказательство по уголовному делу и, следовательно, не могло содержать государственную тайну. Стенограммы, которые попали в справку-меморандум ФСБ РФ, в рассекреченном виде были приобщены к материалам уголовного дела в отношении Чахмахчяна.

Незаконность обвинения была совершенно очевидна. Но, судя по первому дню процесса в Тверском суде, когда судья Елена Сташина[2] отклоняла все ходатайства, поданные мной и моими защитниками Робертом Зиновьевым и Виктором Паршуткиным, а также не дала возможности полностью ознакомиться с материалом, я понял, что на следующий день суд санкционирует возбуждение уголовного дела. Но тревожило меня не столько предстоящее решение суда, сколько наружка[3], которую я, впрочем, замечал и раньше. Появление вблизи суда и у офиса адвокатского бюро накачанных ребят в черной униформе с надписью «ФСБ» на спине очевидно означало перспективу задержания и ареста.

Камера в Лефортово меня не устраивала, я хорошо понимал, что из СИЗО защищать себя будет непросто.

Нужно было выиграть время. Решение об отъезде из России я принял немедленно, сказав жене, что уезжаю в срочную командировку на Украину. Наблюдение за домом в тот период велось непрерывно, одна машина — закрытый фургон на базе «Газели» — уже несколько недель торчала на перекрестке в 100 метрах от дома, вторая машина находилась у поста ГАИ на повороте к моей даче с Рублево-Успенского шоссе. Контрнаблюдение, которое я организовал, вычислило еще одну машину скрытого наблюдения. Важно было отвлечь хотя бы две машины наружки.

Пригласив на дачу нескольких клиентов и убедившись в том, что минимум две машины отвлеклись на наблюдение за моими посетителями, я в 3 часа ночи с небольшим чемоданчиком пробрался задними дворами и соседними участками к своему ничего не подозревающему приятелю, и на его машине к 8 утра мы добрались до российско-украинской границы. Перед отъездом я изъял жесткий диск стационарного компьютера, положил его в металлическую коробку, а рядом поставил бутылочку с концентрированной соляной кислотой, чтобы в случае задержания уничтожить диск с 300 гигабайтами информации.

Самый известный переход границы был под Белгородом, но шоферы в придорожном кафе рассказали о недавно оборудованном новом переходе. И хотя крюк составлял около 20 километров, я решил пересечь границу там, надеясь на бардак в новом пункте. Пограничники забрали у нас паспорта, приятелю вернули документ сразу, а мне велели ждать в машине. Сердце екнуло лишь однажды, когда забравший мой паспорт офицер крикнул второму офицеру: «Валя, подойди». Но все обошлось. В ближайшем городке я пересел в такси, а мой приятель вернулся в Россию. Почти три месяца я прожил у дочери в Париже, а потом оказался в США. 29 декабря 2007 года я обратился в иммиграционную службу с просьбой о предоставлении политического убежища, которое и получил месяц спустя.

Кое-кто из знакомых высказал осторожное предположение, что получить убежище в такие короткие сроки можно только при контакте с американскими спецслужбами. Продать американцам мне нечего, разве что сведения о коррупции в судебной и правоохранительной системах, но этой информации полно и в открытом доступе. Впрочем, за два года до описываемых событий я по случаю приобрел несколько десятков личных дел кэгэбэшной агентуры 1960 — 1980-х годов. С помощью дипломатов вывез их сначала в Европу, а затем — в США. Покупал я эти дела с намерением использовать в будущей книге, но, встретившись в Израиле с пожилым художником-иллюстратором, стучавшим когда-то по 5-й линии[4], у которого внуки говорят по-русски с акцентом, я понял, что опубликовать эти материалы я не смогу. В конце концов это не моя тайна, а пожилой художник не занимает должность в органах российской власти.