Валерий Легасов - Авария на ЧАЭС и атомная энергетика СССР

И вот только после этого мы стали уже и у себя проводить эту «философию» в жизнь. Поэтому те станции, которые строятся последние 5-6 лет — например, Запорожская станция на Украине, и, кстати, и та станция, которая была бы под Минском у вас построена, — обязательно строятся с «колпаком».

— (неразборчивый вопрос, уточнение)

— Ну, решение уже принято. Так сказать, эмоциональное. Но, я должен вам сказать, что как раз Минская станция никакой опасности бы не представляла.

— (невнятный вопрос)

— Ну, понятно. Решение принято, и что об этом сейчас говорить. Но на самом деле, на ней могла бы случиться авария: реактор мог разорваться, всё, что угодно, могло быть. Но всё осталось бы под «колпаком». Вот в чём отличие минской и финской станций… Как у американцев. У них же случилась более страшная авария, чем эта, но там всё осталось под «колпаком».

Так вот, вернёмся к первому нарушению «философии». В чём вина Анатолия Петровича Александрова? Его вина в том, что он, нехотя, но всё же дал санкцию. Повозражал, повозражал (вместе со специалистами), но потом пошёл навстречу настойчивым требованиям Госплана и Минэнергетики. Он сначала очень сражался, он воевал (я могу это документально показать), но потом сдался. Но как сдался? При обязательном условии самого тщательного выполнения всех регламентных операций и так далее. И все последние 20 лет он выступал везде, где можно (на Политбюро и так далее) — он требовал военной приёмки, он требовал повышения качества оборудования и т.д. и т.п. То есть, зная, что «колпака» нет, он бился за то, чтобы вероятность неприятности на станции была минимальной. Но то, что он всё-таки трупом не лёг, как говорится, поперёк всей этой «философии», — вот, единственно, вина его в этом. Другой его вины нет. Потому что во всех остальных случаях он боролся за совершено правильные вещи.

Хотя бороться было трудно, потому что эта группа специалистов (которые, знаете, там: «Ура! Давай, давай!») была настолько сильна, что вот Сидоренко Виктора Алексеевича, директора Отделения ядерных реакторов в нашем институте, автора докторской диссертации и книги, выперли из института. Он должен был уйти, потому что собственные коллеги его не понимали. Почему не понимали? А потому что получали премии от министерства, потому что институт находился в составе Минсредмаша. Понимаете? Они видят, что директор — член-корреспондент Академии наук, а у них зарплата — хреновая. «Если ему не дадут премию в 100 рублей, он переживёт — а для меня, при зарплате в 180 рублей, 100 рублей премии — это важно! А если я где-нибудь „дзыркну“ насчёт этих „колпаков“, шиш я тогда получу, а не премию! Не то выскажу, меня не опубликуют, диссертацию не защищу». И поэтому собственные подчинённые, воспитанные годами в этом Министерстве вот с такой идеологией, собственного начальника выперли. Ну, не выперли, а создали невыносимые условия для работы.

Хотя он вместе с Анатолием Петровичем бился за качество, раз «колпаки» не удалось пробить. И он там делал очень многое для того, чтобы появился Госатомэнергонадзор, куда он и перешел работать в конце концов. В организацию, которая хоть контролировала состав оборудования, туда идущее. Вот такая обстановка была.

Поэтому Чернобыль (видите, почему я так издалека начал?) отразил, что в Советском Союзе — и до сегодняшнего дня, после катастрофы, — эту «философию» (такую примитивную, такую простую, три компонента которой я вам назвал) ни одна собака до сих пор не понимает, даже в атомной промышленности. И она не перенесена в химическую промышленность, где у нас в любую минуту может быть Бхопал (понимаете?) по этой самой причине — из-за неправильной «философии». Нет ни одной организации в Академии наук Советского Союза или в национальных академиях, которые занимались бы разработкой этой «философии». Нет умения пользоваться теорией риска и надёжности аппаратуры, чтобы оценить возможные последствия каких-то событий и заранее к ним подготовиться. Понимаете?

То есть, как сказал Николай Иванович Рыжков на Политбюро 14 июля, когда обсуждался вопрос: «У меня впечатление, что страна, развивая свою атомную энергетику, медленно и упорно шла к Чернобылю». Он сказал совершено правильно — мы шли к Чернобылю. Только он должен был, по моим оценкам, произойти не в Чернобыле, а на Кольской станции и на несколько лет раньше, когда там обнаружили, что в главном трубопроводе, по которому подается теплоноситель, сварщик, чтобы сделать все побыстрее и получить премию, вместо того чтобы заварить задвижку на самом ответственном месте, просто заложил в канал электроды и слегка их сверху заварил. Это чудом просто обнаружили, и чудом не случилась эта самая мощная авария — мы бы просто полностью потеряли Кольский полуостров. И это могло быть несколько лет назад. И это «бесколпачная» станция — всё бы там было загрязнено, и чудо природы, наш Кольский полуостров, был бы изничтожен.

Вот это всё я хотел вам рассказать, чтобы вы поняли, что истоки Чернобыльской трагедии в неправильной «философии», которая началась с того, что 10 лет упустили, потом стали нагонять, нагонять быстрее, быстрее, и предложили этот вариант. Потом — совершенно не оправданный перенос опыта военной промышленности в народное хозяйство. В военной промышленности:

ограниченное количество объектов; строгая военная приёмка, причём неоднократная; военная приёмка у изготовителя; военная приёмка при эксплуатации; многократные экзамены; переподготовки персонала и так далее, и так далее…

И вы вдруг с таким же объектом выходите в народное хозяйство, где ничего похожего нет:

нет никаких тренажеров; нет никакой системы обучения; вообще просто нет системы обучения, не говоря уже о системе обучения аварийным ситуациям.

Понимаете? Поэтому создавалась обстановка полной неготовности к такого рода авариям. И что я хочу вам сказать сегодня. Но это еще пока не для публикации, потому что и вам, и мне голову оторвут, но мне — в первую очередь, а вам — во вторую очередь: ничего не изменилось на сегодняшний день…

— Это мне Адамов говорил уже. Это и Велихов мне говорил. Собственно, всё продолжается по инерции. Я им тоже говорил… Можно иметь доступ к Горбачёву, но… Они мне рассказывали о своей полной беспомощности.

— Беспомощность (наша всеобщая) заключается в том, что пока есть монополия какого-то конкретного ведомства на систему, так это и будет продолжаться. Вот, скажем, поэтому Политбюро правильно приняло решение о создании в системе Академии наук соответствующей ядерной организации, потому что нет альтернативы, нет конкуренции. Но не очень-то торопятся… Тот же самый Велихов, например, тоже зная об этом, не очень торопится создать мощную и правильную альтернативную организацию.

— А какая система кроме Академии держит в руках всё это?

— Минсредмаш. У него всё есть, у него все конструкторы, всё у него в руках осталось, а Минатомэнерго — только чисто эксплуатационное ведомство: оно занимается только эксплуатацией, больше ничем. Те, кто разрабатывал оборудование, — Минэнергомаш. Ситуация ухудшилась, потому что раньше был Минэнергомаш, который делал только атомное оборудование, теперь его объединили с Минмашем вообще, и это атомное оборудование для него оказалось одним из пунктов в ассортименте выпускаемой продукции. Поэтому ситуация только ухудшилась. Вероятность нового «чернобыля» сейчас возросла. Вот я пишу сейчас записку Николаю Ивановичу Рыжкову, очередную записку, где то же самое: «...вероятность возрастает с каждым днём, потому что…» — опять, всё те же «бесколпачные» аппараты…

— Которые есть?

— Которые есть. И люди понимают, что они опасны. Но что они делают? Они пытаются повысить надёжность реактора так, чтобы не было аварии. А что значит повысить надёжность реактора? Это значит: натолкать в него новых и новых устройств, каких-то дополнительных средств диагностики и так далее, и так далее. Причём это в разных аппаратах делается в разное время. А миграция персонала — довольно высокая, поэтому на одном аппарате ввели изменения в регламент, на другом — не ввели, на этом — сделали, на том — не сделали. Представляете?

Старый начальник смены переехал с одного объекта на другой, думая, что тут — так же, как было у него. Понимаете? Поэтому вероятность аварии сейчас возрастает. Вроде бы люди и доброе дело делают — повышают надёжность аппаратов — но на самом-то деле из-за непонимания этой всей «философии» они ухудшают положение установки.

— (обрывок из плохо разборчивой фразы Адамовича: «…я понимаю, что бесполезно писать…»)

— Вас не смущает? Это я для себя, так, на всякий случай, пригодится, может быть, когда-нибудь — написать.

Это всё в не меньшей, а даже в большей степени относится к химическим предприятиям, где у нас безобразий такого сорта гораздо больше, чем в атомной промышленности. И я сижу и дрожу… Я болею именно оттого, что наиболее вероятно у нас в ближайшее время (хотя я просто называю, чего я боюсь, а я уже боюсь, потому что один раз уже выступил на Политбюро) следующая авария у нас произойдёт в Южном Казахстане с фосфором, и в радиусе 300 километров всё живое будет мёртвым.