Франсуа Пиетри - Педро Жестокий

Не только Сорилья познал такую выгодную известность. Ее удостоились также такие замечательные авторы, как Гонсалес Элипе, Ксавьер де Фокса, Уиси, Педро Сабатер, которым понравилось обрабатывать незамысловатые сюжеты тех же самых исторических анекдотов и стереотипов. Достаточно упомянуть, что легенда о короле Педро, весьма значительно отличающаяся от исторической действительности, вплоть до конца XIX века была удивительно крепка в сознании народа. Особенно это характерно для правления Изабеллы II, когда Испания одинаково благосклонно сначала приняла новый для нее либерализм, а затем демагогию военных диктаторов. С другой стороны, возможно, не последнюю роль в росте ее популярности в законопослушной Кастилии, поддерживающей законные права на престол государя, которому угрожал бунт его родного брата, сыграли происки карлистов.

Но отныне выдуманному образу Педро Справедливого не хватает поддержки историков и юристов. Теперь наблюдается обратная тенденция, и в первый раз после стольких лет мы видим, что мнение критиков резко изменилось. Теперь они отвергают легенду и восстанавливают грубо попранную правду.

Надо заметить, что некоторые писатели, может быть, не столько историки, сколько литераторы и публицисты, продолжали вести речь в защиту дона Педро, еще популярную в театре. Но следует признать, что в своих аргументах они были одновременно и осторожны, и сдержанны и не ссылались на очаровательные побасенки.

Это относится к Франко де Жаку, 1830 год; историку Амадо Саласару, 1852 год; и академику Фернандесу Герра, его очень красивой вступительной речи 1868 года. Затем труды Флоранеса Роблеса о «Литературном творчестве Лопеса де Айялы» и исследования Мила-и-Фонтаналя, знаменитого гуманиста, о романсеро XIV и XV веков завершат историографию правления Педро Жестокого и докажут тщетность басен, которыми хотели ее окружить.

И, наконец, спустя какое-то время два очень достойных эрудита, практически одновременно, первый в Испании, а второй во Франции, положили конец этой странной ссоре, которая четыре века подряд разделяла на два лагеря противников и защитников Педро Жестокого, историю и литературу, хронику и легенду. В Испании это был Антуан Феррер дель Рио, член Королевской академии, который в 1850 году создал «Критическое исследование правления дона Педро Кастильского» — серьезный труд, написанный восхитительным стилем. Во Франции — Проспер Мериме, опубликовавший за несколько месяцев до того подробную биографию с примечаниями и ссылками, озаглавленную «История дона Педро, короля Кастилии», чтение шестисот страниц которой доставляет настоящее наслаждение.

Надо заметить, что Проспер Мериме и Антуан Феррер дель Рио не были друг с другом знакомы. Это еще больше подчеркивает ценность их общего мнения, что хроники Айялы и Фруассара, бесспорно, достойны доверия и что все, что написано после них в защиту кастильского короля Педро Жестокого, является не более чем выдумкой, парадоксом или преследует какие-то цели. Нельзя не упомянуть, что и тот и другой не очень строги к мрачному XIV веку, когда жестокость и продажность коснулись всех слоев общества, включая духовенство, но даже в таком отвратительном окружении Педро, с их точки зрения, следует считать невиданным образцом коварства и жестокости.

Избегая ненужных повторов, мы остановимся на анализе книги Мериме, тем более что в ней сохранились едва заметные следы легенды, которая никак не желает уйти в небытие. Мериме не только признает авторитетность хроники Айялы, по его мнению, достойной доверия вплоть до малейших деталей, но и защищает ее от нападок клеветников, труды которых он называет «абсурдными и неудобоваримыми». Что касается Кальдерона, Вольтера и Сорильи, он даже не удостаивает чести упомянуть о них в работе, представляющей собой исключительно историческое исследование.

С холодной точностью он вспоминает и описывает все преступления короля Педро, и по этому рассказу чувствуется, что они вызывают у автора праведный гнев. Однако проанализировав контекст более подробно, мы тотчас обнаружим, что за гибким мышлением и совершенством стиля Мериме скрывается странная, проявляющаяся то тут, то там некая благосклонность по отношению к этому неприятному персонажу.

Уже в предисловии, учитывая все, что мы знаем о романсеро того времени, с удивлением читаем, что «народ Кастилии тотчас же инстинктивно оценил усилия, прилагаемые Педро Жестоким в борьбе с феодальной анархией… чтобы заменить беспокойную тиранию сеньоров на порядок просвещенного деспотизма». Что не мешает ему тем не менее несколькими строчками ниже отметить, что по подстрекательству католических королей почти официальная историография, основанная на недостоверных источниках, с кажущейся правдоподобностью создала легенду о короле — борце за справедливость.

В ходе самого повествования автор с присущим ему изяществом то тут, то там туманно объясняет приступы гнева короля Педро или высказывает легкое сомнение в беспристрастности Айялы:

«Хуан де Лара и его племянник, возможно, умерли от "таинственной болезни". — Убийство Гарсиласо было, скорее всего, делом рук канцлера Альбукерка. — То же самое можно сказать об убийстве Коронеля и его друзей. — В отношении Нуньеса де Прадо и Хуана де ла Серды был слишком поспешно исполнен приказ короля. — Решив жениться на Бланке Бурбонской, молодой король, вероятно, уступил давлению своей матери, королевы Марии. — Убийство Мартина Тельо, бесспорно, соответствовало кодексу феодальной чести. — Убийство Самуэля эль Леви можно объяснить подозрительным происхождением его состояния. — Возможно, Бланка Бурбонская умерла от чумы, свирепствовавшей тогда в Испании…»

Эти любопытные недомолвки, выражаемые чаще всего полунамеками и довольно заманчиво, говорят о некотором замешательстве и сомнениях Мериме. Складывается впечатление, что его совесть ученого осознает всю малосимпатичность своего героя, но чувства, вызванные странным стыдом или слабостью, вынуждают его подправить образ короля. Может быть, это объясняется тем, что автор посвятил свою книгу графине де Монтихо, матери императрицы Евгении, и из чувства такта боялся задеть ее национальное чувство испанки, представив короля Кастилии в черном свете?

Как бы там ни было, но после хроник Айялы и Фруассара труд Мериме, бесспорно, остается самым точным и полным из когда-либо сделанных описаний жутковатой жизни Педро Жестокого. Благодаря ему история вновь говорит на достойном ее языке, который заглушили поэзия и псевдонаучные спекуляции.

После Феррера и Мериме их авторитет будто бы положил конец длительному спору; во Франции и в Испании «история» короля Педро перестанет вдохновлять литераторов и историков.

Ближе к нашему времени несколько авторов серьезных и объективных работ, написанных в Испании, изучали если не сам вопрос, то близкие ему темы и, в частности, тот аспект этой истории, который касается отношений Педро с женщинами. Г-н Тубино интересовался в 1890 году романом короля и Марии Коронель. Двадцать лет спустя, в одно и то же время, появляются труды Тореса-и-Франко и Ситжеса о браках короля Педро и о его любовницах.

Безупречная эрудиция Ситжеса не мешает ему, однако, проявлять к личности «Жестокого», последним и скромным сторонником которого он является, симпатию, превосходящую очень осторожную защитительную речь Мериме. Но ни один из авторов, описывавших любовную жизнь короля, не упомянул новую и нелепую историю, явно порожденную фантазией гидов ради того, чтобы пленить внимание зевак.

Посетителям «альказара» в Севилье показывают бассейн, где Мария де Падилья, гордо обнажившись, якобы принимала перед всем двором ванну, а в это время, повинуясь приказу короля или стремясь польстить ему, идальго набирали в ладоши надушенную воду и благоговейно ее пили. Гермон де Лавинь в «Алмазном гиде» повторил заманчивый эротический образ, а художник Жан-Поль Жерве в 1890 году изобразил эту сцену в большой композиции, находящейся в музее Тулузы. Эта картина часто воспроизводится на почтовых открытках.

Однако самые враждебные к фаворитке исследователи ничего похожего или близкого не упоминают, и Ситжес, очень подробно описывавший в своих исследованиях все детали, даже не удосуживается упомянуть о таком образе. Эта довольно неуклюжая «испаньолада», опровергаемая известной скромностью и преданностью де ла Падильи и подозрительной ревностью ее любовника, является последней данью, которой лжеистория обогатила спорную жизнь Педро Жестокого.

В остальном можно сказать, что легенда о «борце за справедливость» ушла в небытие. Как бы долго она ни существовала, какими бы авторитетными ни были ее сторонники, ей суждено было исчезнуть, как рано или поздно исчезает ошибка в свете истины.