Лев Князев - Лицо бездны

- Живем, ребята! - заорал он. Стоп. Теперь главное - дождаться, пока нас хватятся. Сначала - радиоцентр не получит очередной шифровки, девчата кинутся к начальнику, он - в службу мореплавания, дальше - к начальнику пароходства. Хотя откуда мне знать, может, сразу к начальнику пароходства? Уже хватились теперь, радиограммы-то нет? Нет. Сейчас всем пароходам дадут наши последние координаты, все, кто близко, повернут к нам. Обнаружат, поднимут из воды сначала тех, кто наверху, а потом - меня. Когда? В крайнем случае, через три-четыре часа. Вот так, ребята, все! Все!

А я, салага, запаниковал. Хорошо, что никто не слышал, как я здесь выл. Моряки в беде не оставят. Наши парни! Не паникуй, брат Ковалев. Но ничего, в журнале пишу все, как надо. Зачем? А что, прибегут после ребята из конторы, начнут интересоваться, что и как, я им журнал - читайте. И все здесь разрисую, чтоб знали, как все было. И не кричали кругом: система непотопляема! Пора бы знать, мальчики, непотопляемых систем нет. "Титаника" тоже расхвалили, а он нырнул.

А еще я напишу для Вики. Виктории. Будем потом читать, вот заахает! Не поверит, что высидел в таком холоде. За бортом было минус пятнадцать, когда я заступал на вахту. Теперь близко к этому и здесь. Да, Виктория, температура минус, а я в одной рубашечке. Вот и шпангоуты обмерзли - дотянулся он рукой до глазурованных льдом балок. Бр-р-р! Надо еще ветоши, еще.

Светя фонариком, он подобрал распавшуюся при переворачивании ветошь, стал расталкивать ее в брюки и под рубаху, обмотал шею, обвязал и голову, уши. Обхватил себя руками, сел, прислонился к тумбочке, закрыл глаза, чтобы не видеть непроницаемой тьмы.

Вверху кто-то продолжал постукивать по обшивке. Дают мне знать, что все о-кей, отмечал он в полудреме. Да, я жив, Виктория. Вот будет смеху, когда встретимся. Простужусь? А для чего я каждое утро принимаю ледяной душ? То-то. Максимка - ого-го! Эх, наговоримся досыта! Как в тот раз, в "Икарусе", когда я чуть не сцепился с твоим толстым Дмитрием. Ну, не с твоим, конечно, теперь вот ему! - свернул он в темноте три пальца. И ты обозвала стармеха Квазимодой. Ну ты даешь, Вика!

А дальше мы поняли друг друга, точно? И я пришел к тебе после рейса. И ты познакомила меня с родными и проводила в порт. И здесь мы в первый раз поцеловались... Целая жизнь прошла. То было перед Новым годом, а сегодня десятое января. Да, целых двенадцать дней.

Комплекс КВАЗИМОДЫ... Во диагноз! Стармех аж отлетел на свое сиденье, когда она ему это выпалила. Ну, Виктория! С чего получилось - Максим сказал, что вот приезжал в пароходство проведать, как движется очередь на квартиру, а оказалось, что надо снова оформлять кучу документов.

- Оказалось? - хмыкнул стармех. - Что ж раньше то не предупредили? Он говорил с усмешкой и хмыканьем, словно заранее знал что-то такое, неприятное.

- Начальник другой пришел, говорят, проверил списки, оказалось, есть злоупотребления, надо каждый год переоформлять. Вдруг изменится семейное положение, появится жилплощадь и так далее.

- Еще бы! - сказал стармех. - У нас все так. На флоте - особенно. Вначале обещаем, руку под козырек: "Есть!". После видим, что не потянуть, кричим: "Простите, у нас ОКАЗАЛОСЬ!" А там и третье слово: "ПОЛУНДРА!" Вот такие порядочки. А вернее, бардак-с, извините, девушка.

- Так можно все перечеркнуть, товарищ стармех, - воскликнула она. Странный взгляд на вещи. Даже комплекс. КОМПЛЕКС КВАЗИМОДЫ!

Стармех обиженно исчез за высокой спинкой сиденья. Виктория наклонилась и сказала мягче:

- Извините, на Квазимоду вы вообще-то не похожи.

- Без горба?

- И без Эсмеральды с козочкой, - засмеялся Максим, пытаясь повернуть разговор на шутку. Стармех не принял его тона. Нажав рычаг, он откинул сиденье, развернулся всем телом.

- Есть одно подлое слово, которое у всех при нашей системе, что называется, на устах - это слово "оказалось". Хотите пример? Построили в тайге мощный комбинат, миллионы вбухали, ОКАЗАЛОСЬ - нет сырья. Да что миллионы! Во сколько оценить комплексы на берегу Байкала? А Ладога, Арал? Оказалось: не только не надо, а нестерпимо вредно для всех. Кто-нибудь заплатил за ущерб из своего кармана хотя бы рубль? Дудки-с! Если и наказаны, то самая мелочь, вроде нас, грешных, а не те, на чьей совести миллионные потери.

- Хорошо хоть говорить об этом разрешили, - с мягкой улыбкой сказала Виктория.

- Пар спускать? Эти при батюшке царе умели. Сегодня - либеральная газетка возмутится, а в результате - кто воровал, тот и ворует. А тем, кому надо отвечать, - никакого убытка.

- Кто ж по-вашему должен платить? - заинтересовался Максим, незаметно подмигнув Виктории.

- За что? - спросил стармех.

- Ну, скажем, за осушение Аральского моря? - Смешно, правда?

- Ничего смешного.

- А вы не знаете, кто отвечает? - взглянул на него стармех. - Тот, кто распоряжается, не так ли? Это же вполне естественно! Если хозяйка, командующая домашним бюджетом, раскрыла рот и у нее в трамвае потянули кошелек, она что пойдет в банк потребует возместить ей потери? Смешно! Если фермер обкормил своих коров и они отдали богу душу, ему кто - президент возместит убытки? Кто командует - тот и в прибыли, и в убытке. А теперь скажите, кто командует по самому большому счету у нас в Системе?

- Кто - ясно кто, Советы, - сказала Виктория.

- Предположим, но есть еще родная партия, не забывайте. И Политбюро. Если лопнула труба отопления - взыщем с домоуправа?

- Ничего вы с него не взыщете, - засмеялся Максим.

- Ясно, при беспорядке - не найдешь виновных, но предположим, что нашли, установили - и взыщем. За трубу, не больше! А если вложили не тысячи рублей, а миллиарды в дурной проект - кто должен ответить? Тот, кто на самом верху. Да, Политбюро. Будьте добры, ребята, вы - утверждали, заплатите часть убытков наличными. Не только морально, а живым, так сказать, рублем-с. В следующий раз эти ребята еще подумают, прежде чем крикнуть "вперед!" А пока - все кричим: был застой, коррупция, присвоены миллионы, а внуки - правнуки мздоимцев горделиво раскатываются в собственных "Мерседесах" и кичатся миллионным наследством. По-че-му? Почему с меня, рядового коммуниста, спрашивают каждый рубль: где взял? Заплатил ли взнос? А с них - как с гуся вода!

- Ну, мы не знаем, как там было, я считаю, самое лучшее, наводить порядки у себя на рабочем месте.

- Честь и хвала твоим воспитателям, дорогой! - хмыкнул стармех. - Они семь десятков лет приучают нас смотреть в первую очередь - на себя. Перестройку - с себя. Воровство? Не показывай на воров, начинай с себя, т. е. не воруй. А я и так честный, что толку? У нас тоже в родном министерстве - дела идут, контора пишет, а чуть что спросишь - учат: начинай с себя. Мне боцман рассказал с "Писателя". В Канаде посмотрел у него сюрвейер из первого трюма в корму просматривается до машинного отделения, потому как все переборки насквозь проржавели. "Смертники вы, русские!" А боцман еще и в пузырь полез, мол мы, русские, не то видали! Во мы какие! Зарплата - самая низкая в мире. Придешь за границу - стыдно, за наши гроши на автобус не сядешь, а какие-нибудь филиппинцы - на такси разъезжают. Да что в конце-концов, неужели мы, Россия, только того и заработали, что быть козочками на веревочке? Так что если я и Квазимодо, то каблуками щелкать больше не хочу, как это было при любимом "отце народов". - И, прокаркав это, стармех скрылся за откидной спинкой кресла.

Он сидел в первом ряду салона "Икаруса", Виктория и Максим - за ним, во втором. Икарус бежал из Приморска в Южный, до Нового года оставалось двое суток, до выхода Максима в рейс - десять часов. Разговор был обычный, дорожный. И знакомство - дорожное, необязывающее, оттого, наверное, и разошелся старик. А Максим с ним не спорил. Максим наслаждался жизнью. Он уже осознал, что не жил на свете до той минуты, пока не сел на этот автобус и не увидел из окна Викторию...

Максим очнулся от боли в ягодице. Стальной угольник продавил невеликие запасы его плоти до самой кости и нога занемела. С усилием разогнувшись, Максим поднялся и принялся кое-как разминаться. Растер ногу ладонями, покрутил головой. Хрустнули позвонки, в левом, ушибленном виске больно запульсировала кровь.

Максим снова присел, куда же деться в темноте! Погладил осторожно вспухшую, горячую кожу на виске. Ничего, Максимка, до свадьбы заживет, успокаивал, бывало, дед.

- Глянь, что мне фриц учудил - заросло, как на собаке.

Максим как наяву представил комковатый, сизо-багровый шрам, перехвативший дедушкину шею, навсегда склоненную седую голову, добрую, хоть и перекошенную улыбку. Не шибко хорошо заросли дедушкины раны, умер он не так уж и старым, жить бы да жить, плакала мама. Эх, дед, дед, досталось вам в жизни!

В сорок четвертом драпали фрицы из Белоруссии. Фронт приблизился к деревушке Луница у Березины, где жила дедушкина семья. Откатываясь к проклятой своей берлоге, жгли фашисты с великого зла белорусские села, угоняли оставшийся скот. Запылали хаты и в Лунице, попрятались жители в погреба, фашисты истребляли все, что на виду.