Альфонс Ламартин - История жирондистов Том II

«Произнесем приговор безотлагательно! — опять кричит Дюгем. — Когда австрийцы бомбардировали Лилль во имя тирана, они ведь ничего не откладывали!» — «К чему эти декламации, — возражают ему. — Мы судьи, а не палачи!» Несколько человек, утомленные или пребывающие в нерешительности, требуют отсрочки прений до другого заседания. Президент передает это предложение для голосования. Большинство высказывается за него. Восемьдесят четыре депутата Горы устремляются со своих скамеек к трибуне и угрожают президенту. Жюльен завладевает трибуной при рукоплесканиях сторонников. «Нас хотят распустить, — говорит Жюльен, поддерживаемый знаками Робеспьера и одобрительными жестами Лежандра и Сен-Жюста. — Хотят уничтожить республику, подрывая Конвент в самых его основах. Но мы, друзья народа, поклялись умереть за республику и за народ!» (Рукоплескания Горы.)

Жюльен обвиняет президента в пристрастии и в соглашательстве с Мальзербом. Президент оправдывается. На некоторое время восстанавливается порядок. Кинет представляет проект декрета, которым провозглашается процедура суда над королем. Камилл Демулен и Робеспьер требуют опровержения этого проекта.

Петион, однажды уже заглушенный воплями Горы и бранью Марата, успевает наконец заставить себя слушать: «Разве так, граждане, обсуждаются вопросы великой важности? Разве мы не поклялись все, что у нас нет короля? Кто же нарушит свою клятву? Кто хочет короля? Мы не хотим его!» — «Нет, нет, никто, никогда!» — восклицает, поднимаясь с мест целый Конвент. Герцог Орлеанский, окруженный группой депутатов Горы, громче своих товарищей произносит эту клятву и размахивает шляпой над головой, чтобы с большей очевидностью присоединиться к энтузиазму, отвергающему монархию. «Но, — продолжает Петион, — здесь идет речь не об участи короля, потому что Людовик Капет более не король; нужно высказаться об участи человека. Вы объявили себя его судьями; надо же, чтобы вы могли судить с полным убеждением в фактах. Истинные друзья свободы и правосудия — те, которые хотят исследовать, прежде чем судить! Некоторые депутаты требуют, вместе с Ланжюине, чтобы был отменен декрет о суде над Людовиком; другие — чтобы просто высказались о его участи, как о мере политической. Я первого мнения. Я требую, чтобы резолюцию, предложенную здесь недавно Кутоном, поддержали, но с сохранением вопроса, поднятого в течение заседания». Конвент, обращенный к хладнокровию все еще внушительным голосом Петиона, голосует предложение Кутона и оговорки Петиона, которые ставят преграду между приговором народа и жизнью короля.

Пока это волнение в зале Конвента обнаруживало тревогу и нерешительность судей, король, возвратившись в зал смотрителей, бросился в объятия Десеза. Он сжимал руки защитника в своих руках, вытирал его лоб своим платком. В этих дружеских заботах король, казалось, забыл, что по соседству решается вопрос о его собственной жизни. Быстрота, с какой в этот раз узника провезли в Тампль, заставила короля думать, что друзья его бодрствуют. На следующий день комиссар Венсен, который, отправляя свои обязанности, искал случая облегчить суровую судьбу пленников, взялся тайно доставить королеве печатный экземпляр защитной речи Десеза.

Первого января, при пробуждении короля, Клери приблизился к постели своего господина и вполголоса высказал ему пожелания скорого окончания его несчастий. Король с умилением принял эти пожелания и поднял глаза к небу, вспоминая другие времена, когда такие же поздравления, произносимые теперь шепотом единственным товарищем его заточения, приносились ему целым народом в галереях дворцов.

До 15 января ничто не менялось в обычном распорядке дней короля, кроме того что Мальзерба более не впускали в башню. Король проводил время, читая историю Англии, и особенно тот том, который содержал в себе суд и смерть Карла I. Людовик XVI старался утешить себя, сообразуя свои последние мгновения с последними минутами обезглавленного короля.

В течение этих дней две партии, боровшиеся из-за преобладания в Конвенте, продолжали терзать друг друга. 27 декабря опять заговорил Сен-Жюст и в коротких, резких, точно удар топора, выражениях опроверг защитную речь, произнесенную накануне. Он заключил свое выступление следующими словами: «Если король невинен, то преступен народ! Вы провозгласили войну против тиранов всего света и не применяете этого принципа лишь к своему! Революция начинается только тогда, когда кончается жизнь тирана!»

Барбару возражал, не сделав, впрочем, никакого заключения, и такими недомолвками (столь несвойственными его энергичному характеру) подал первый пример колебания в настроении всей партии жирондистов. Лекиньо отвечал на слова Барбару: «Если б я мог собственной рукой, один ударом, умертвить всех тиранов, то поразил бы их сейчас же!» Зал разразился рукоплесканиями; президент погрозил прибегнуть к силе для восстановления порядка; тогда в Собрании поднялась настоящая буря.

На заседании 17 января министр иностранных дел Лебрен огласил ноту испанского двора. Посланник этой страны вступался за жизнь Людовика XVI и обещал, ценой сохранения этой жизни, удаление войск, собранных Испанией на границах Пиренеев. «Прочь всякое иностранное влияние!» — отвечал Тюрио. «Мы договариваемся не с королями, а только с народами! — прибавил Шаль. — Объявим же, что ни один из наших агентов не вступит в переговоры с коронованной особой прежде, чем будет признана республика!»

Переход к следующему вопросу повестки дня стал презрительным ответом на попытку испанского посланника. Бюзо и Бриссо стояли за апелляцию приговора. Карра, хоть и был жирондистом, опровергал ее. Камилл Демулен, который всегда находил кровь жертв недостаточно горькой, если ее не приправляли сарказмом, отверг право на апелляцию в речи, которую велел потом напечатать: «На площади Карусель будет воздвигнут эшафот. На него отведут Людовика с табличками на груди и на спине; спереди будут написаны слова: „Клятвопреступник и изменник нации“, а сзади — „Король“. Сверх того Конвент постановляет, что погребальный склеп королей в Сен-Дени будет с этих пор местом погребения разбойников, убийц и изменников!»

«Очень прискорбно, — заметил Кутон, — видеть беспорядок, в который повергают Собрание. Вот уже мы потеряли три часа из-за короля. Какие мы республиканцы? Мы низкие рабы!» Наконец Конвент постановил произвести поименный подсчет голосов по следующим трем вопросам поочередно; первый — «Виновен ли Людовик?», второй — «Следует ли решение Конвента отдавать на утверждение народа?», и третий — «Какое последует наказание?».

По первому вопросу 683 члена отвечали: «Да, Людовик виновен!» По второму вопросу 281 голос был подан в пользу обращения к народу, 423 голоса — против.

Рассуждали также о распоряжении закрыть театры, отданном Исполнительным советом. «Признаюсь вам, граждане, — сказал Дантон, поднимаясь с места и принимая позу участника сентябрьских дней, — я думал, что имеются другие предметы, которые должны нас занимать, кроме комедий!» «Речь идет о свободе!» — откликнулись несколько голосов. «Да, речь идет о свободе! — повторил Дантон, — речь идет о трагедии, которую вы должны разыграть пред нациями! Речь идет о том, чтобы под мечом закона пала голова тирана! Я требую, чтобы мы безотлагательно высказались об участи Людовика!»

Предложение Дантона поставили на голосование. Когда Ланжюине предложил, чтобы наказание решили двумя третями голосов, а не простым большинством, Дантон заговорил опять, как человек, который спешит покончить с тягостным положением. «Говорят, — сказал он, — будто бы важность этого вопроса такова, что для разрешения его недостаточно обыкновенных форм совещательного собрания. Я спрашиваю вас: не вы ли голосовали простым большинством вопрос о республике, о войне? Спрашиваю также: разве не безапелляционно проливается кровь в сражениях? Разве сообщники Людовика XVI не понесли кару без всякого обращения к народу? Неужели заслуживает исключения тот, кто был душой всех этих заговоров?!» (Рукоплескания.)

Ланжюине не допустил увлечь себя этим потоком рукоплесканий. «Вы отвергли все формы, каких требовали правосудие и, без сомнения, человеколюбие: отвергли отвод, тайную подачу голосов, охраняющую свободу совести и мнений, право на апелляцию; здесь, в Конвенте, рассуждения о свободе остаются только снаружи, но в действительности мы рассуждаем под кинжалами и пушками крамольников!»

Собрание проигнорировало эти соображения и объявило заседание непрерывным до произнесения приговора.

Последняя поименная подача голосов началась в восемь часов вечера.

Утром 16 января один из победителей Бастилии по имени Лувен осмелился сказать в своей секции, что республику можно было утвердить и не проливая крови Людовика XVI. Вместо ответа, стоявший тут же федерат вонзил саблю в его сердце. Толпа волокла раненого за ноги по мостовой, пока несчастный не испустил последнее дыхание.