Арнольд Тойнби - Статьи из книги Цивилизация перед судом истории

Автор десятой главы книги Иисуса Навина понимал, по крайней мере, что остановившееся Время есть нечто необычное. "И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который Господь ТАК слышал бы глас человеческий..."4 И тем не менее представители английского среднего класса 1897 года. считавшие себя просвещенными рационалистами, жившими в век науки, принимали это воображаемое чудо как данность. С их точки зрения, история для них завершилась. Она закончилась на международной арене в 1815 году битвой при Ватерлоо, во внутрещтох делах - Биллем о реформе 1832 года, а в отношении империи ?- с подавлением Индий-28

ского мятежа в 1859 году5. И они с полным правом могли радоваться тому перманентному чувству блаженстве и благосостояния? что даровало им окончание истории. "Судьба прочертила мне удачные линии, поистине, я обладаю прекрасным наследием"6.

С позиции исторической перспективы 1947 года эта иллюзия английского среднего класса конца прошлого века кажется нам чистым помешательством, однако же, ее разделяли и современники в других западных странах. В частности, в Соединенных Штатах, на Севере, история для среднего класса подошла к концу с завоеванием Запала и победой федералистов в Гражданской войне; а в Германии или, по крайней мере, в Пруссии такое чувство завершенности истории охватило тот же средний класс после победы над Францией и установлением Второго рейха в 18 7 1 году7. Для этих трех групп западных представителей среднего класса Господь завершил Свою созидательную работу пятьдесят лет назад, "и увидел Бог, что это хорошо"8. Правда, несмотря на то что в 1897 году английский, американский и германский средние классы были фактически политическими и экономическими хозяевами мира, в количественном отношении они составляли лишь малую толику общего населения Земли, и было достаточно людей в других странах, имевших иную точку зрения, хотя, может быть, и неспособных внятно ее выразить или бессильных что-либо изменить.

На Юге США, например, да и во Франции в 1897 году многие были согласны, что история действительно подошла к концу: Конфедерация уже никогда не восстанет из мертвых, Эльзас и Лотарингию вернуть невозможно. Но это ощущение законченности, которое грело сердце победителя, никак не могло утешить сердце побежденного народа. Для него все происходившее было настоящим кошмаром. Австрийцы, еще не оправившиеся от своего поражения в 1866 году, могли бы чувствовать то же самое, не возникни к тому времени внутри империи, оставленной Бисмарком целой и невредимой, в гуще подчиненных народов, новое волнение, которое заставило австрийцев осознать, что история вновь пришла в движение и может преподнести им сюрпризы почище К?нигграца9 В это время английские либералы рассуждали откровенно и с одобрением о возможности освобождения зависимых народов в Австро-Венгрии и на Балканах10. Но, несмотря на призрак Гомруля и надвигающиеся "индийские беспорядки"11, им не пришло в голову, что, рассуждая о Юго-Восточной Европе, они приветствуют первые симптомы того процесса политической ликвидации, который еще при их жизни распространится и на Индию, и на Ирландию и в своем необоримом движении по всему миру разрушит нс одну только габсбургскую империю,

Собственно, по всему миру, хотя тогда еще подспудно, среди различных народов и классов существовала такая же, как у французов и конфедератов, неудовлетворенность тем, как легли карты истории, и в то же время нарастало нежелание признать, что игра проиграна. Подумать только, сколько миллионов людей насчитывали все эти порабощенные народы, угнетенные классы! Все огромное население Российской империи того времени, от Варшавы до Владивостока: поляки и финны, полные решимости отстоять свою национальную независимость; русские крестьяне, стремившиеся овладеть той землей, от которой им достались лишь крошечные клочки после реформы 60-х годов; российские интеллектуалы и деловые люди, мечтавшие в один прекрасный день управлять своей страной через парламентские институты, уже давно доступные людям их уровня в Сое

29

диисниых Штатах, Великобритании и во Франции, и молодой, еще немногочисленный российский пролетариат, революционное сознание которого подогревалось достаточно мрачными условиями жизни, хотя, возможно, и пе столь мрачными, как в Манчестере в начале XIX века. Конечно, индустриальный рабочий класс в Англии с начала века значительно улучшил свое положение благодаря фабричному законодательству, деятельности тред-юнионов и возможности голосовать (право голоса было предоставлено рабочим в 1867 году актом Диэраэли)12. Однако ив 1897 году рабочие не воспринимали, да и не могли воспринимать, Закон о бедных 1834 года13, подобно тому как средний класс воспринял Билль о реформе 1832 года, узрев в нем благодеяние и последнее слово исторической мудрости. Рабочий класс не был революционно настроен, однако он был полон решимости заставить колесо истории двигаться дальше по конституционной колес. Что же касается пролетариата па Европейском континенте, то он был готов идти гораздо дальше, что и показала Парижская коммуна в своей зловещей вспышке.

В общем-то, пе вызывает удивления это глубокое стремление к переменам и решимость добиться их тем или иным способом, возникающие в ряде угнетенных классов и побежденных или порабощенных народов. Однако довольно странно, что заварили кашу, а случилось это в 1914 году, прусские милитаристы - которым на самом-то деле было от этого куда меньше проку, чем утрат, как, впрочем, и германскому, английскому или американскому среднему классу, - именно правящие круги Пруссии намеренным рывком сорвали слишком неплотно прикрытый клапан с котла истории,

Подспудные движения, которые социальный сейсмолог мог уловить еще и 1897 году, если потрудился бы "приложить ухо к земле", вполне объясняют те сдвиги и выбросы энергии, которые сигнализировали о том, что колесница истории снова сдвинулась с места в последние полвека. Сегодня, в 1947 году, средний класс Запада, который пятьдесят лет назад беззаботно восседал на самом кратере вулкана, несет то же бремя переживаний, что выпало на долю английского индустриального рабочего класса лет полтораста назад, когда по нему проехалось колесо-истории. Таково сегодня положение среднего класса не только в Германии, во Фракции, в Нидерландах, Скандинавии или Великобритании, по и, до некоторой степени, в Швейцарии и Швеции и даже в Соединенных Штатах и Канаде. Будущее сродного класса - это насущный вопрос для всех стран Запада, одпяко его решение заденет не только ту небольшую часть человечества, к которой оно непосредственно относится, ибо именно средний класс Запада - это незначительное меньшинство - является тем самым ферментом, закнаской, которая взрыхлила массу и, таким образом, создала сегодняшний мир. Может ли создание пережить своего создателя? Если средний класс Запада потерпит крушение, не потянет ли он за собой в своем падении все здание человечества? Каким бы ни был ответ на этот судьбоносный вопрос, несомненно одно: кризис определяющего меньшинства неизбежно станет кризисом всего остального мира. Тщетная борьба с чем-либо всегда испытание характера, но это испытание становится особенно тяжелым, когда превратности судьбы настигают внезапно, как гром среди ясного неба в безмятежный день, день, который, казалось, обелцал длиться вечно. 3 таких обстоятельствах борца с судьбой Одолевает искушение найти козлов отпущения, на которых можно свалить груз собственной несостоятельности. Однако же, "свалить груз" перед лицом надвигающейся на

30

пасти еще опаснее, чем убеждать себя в том, что процветание вечно. В расколотом мире 1947 года и коммунизм и капитализм не скупятся ив взаимные коварные обвинения, выступая друг против друга. Как только что-либо идет вкривь и вкось при не поддающихся контролю обстоятельствах, мы тут же обвиняем противника в том, что это именно он засорил плевелами наше поле, и этим автоматически оправдываем свои ошибки и неумение вести собственное хозяйство. Конечно, это старая история. Столетия назад, когда о коммунизме еще никто и не слыхивал, наши предки находили козла отпущения в исламе. В XVI веке ислам вызывал в сердцах западноевропейцев такую же истерию, какую коммунизм вызывает в XX веке, и в основном по тем же причинам. Как и коммунизм, ислам - движение антизападное, хотя в то же время это как бы еретическая версия западной веры; так же как и- коммунизм, он оттачивал клинок Духа, против которого бессильно материальное оружие.

Сегодняшний страх Запада перед коммунизмом - это отнюдь не боязнь военной агрессии, как это было перед лицом нацистской Германии или милитаристской Японии. Во всяком случае, Соединенные Штаты, с их абсолютным превосходством промышленного потенциала и монополией в области "ноу-хау" по производству атомной бомбы, в настоящее время неуязвимы для военного нападения со стороны Советского Союза14. Для Москвы это было бы чистым самоубийством, и пока что нет никаких свидетельств того, что Кремль намерен совершить подобную безрассудную акцию. Оружие коммунизма, которое так нервирует Америку (и, как ни странно, она реагирует на эту угрозу более темпераментно, нежели менее защищенные страны Западной Европы), - это духовное орудие пропагандистской машины. Коммунистическая пропаганда обладает собственным "ноу-хау" в отношении разоблачения темных сторон Западной цивилизации, показывая ее изнанку под увеличительным стеклом, с тем чтобы коммунистический образ жизни предстал желанной альтернативой для неудовлетворенной части населения Запада. Коммунизм также ведет конкурентную борьбу за влияние на то подавляющее большинство человечества, которое не является ни коммунистическим, ни капиталистическим, ни русским или западным, но живет сейчас в тревожном мире, па ничейной земле, между двумя враждующими твердынями противоположных, соперничающих идеологий. И эти люди, и люди Запада подвержены опасности обратиться в коммунистов в .такой же степени, как четыреста лет назад могли обратиться в турков; и, хотя коммунисты тоже подвергаются этой опасности со стороны капитализма - как уже продемонстрировали некоторые сенсационные примеры, - тот факт, что один из знахарей-соперников боится собственного лекарства так же, как другой - своего, нисколько не способствует смягчению напряжения.