Павел Мельников-Печерский - В лесах (Книга 2, часть 3)

- И нас бы, матушка, с Марьюшкой да с Устиньей пустила,- молвила Фленушка, обращаясь к Манефе.- Без себя не пущу... Бед натворите,- строго ответила Манефа.

- Никаких бед не натворим,- подхватила Фленушка.- Как только отпоем канон, прямо в Деяново.

- И не поминай,- сказала Манефа.- Тут, Василий Борисыч,немало греха и суеты бывает,- прибавила она, обращаясь к московскому гостю.- С раннего утра на гробницу деревенских много найдет, из городу тоже наедут, всего ведь только пять верст до городу-то... Игрища пойдут, песни, сопели, гудки... Из ружей стрельбу зачнут... А что под вечер творится - о том не леть и глаголати.

- Да ведь мы бы с матушкой Аркадией...- завела было опять Фленушка.

- Углядеть ей за вами!.. Как же!..- возразила Манефа.- Устиньюшка! Из-за перегородки выглянула Устинья Московка.

- Молви Дементью, подводы готовил бы к отцу Софонтию ехать,- стала приказывать Манефа.- Гнедка с соловенькой в мою кибитку, сам бы Дементий вез Василий Борисыч в той кибитке с Аркадией поедет. А сивую с буланой в Никанорину повозку заложить... Править Меркулу - а кому в той повозке сидеть, после скажу... Аркадии накажи, перед солнечным заходом зашла ко мне бы... Виринеюшке молви, канун бы сготовила да путную трапезу человек на десяток... Матери Таифе скажи - поминок сготовила бы деяновскому сроднику Аркадии, обночуют, может статься, у него. Мучки пшеничной полмешка припасла бы, овса четверть да соленой рыбы сколько придется, пряников да орехов ребятишкам, хозяйке новину... Да чтоб Аркадия ладану взять не забыла да свеч. А кацею брала бы из стареньких, нову-то не поломать бы дорогой... Бутыль взяла бы побольше на воду из кладезя, а того бы лучше бочонок недержанный - бутыль-то разбиться может дорогой... Прикажи, чтоб должным порядком все было... ступай.

Сотворив перед игуменьей метания, вышла Устинья Московка.

- А воротишься от Софонтия,- молвила Манефа Василью Борисычу,- на пепел отца Варлаама съезди да заодно уж и к матери Голиндухе. Сборища там бывают невеликие, соблазнов от мирских человек не увидишь - место прикровенное.

В это время отворилась дверь и вошла в келью казначея Таифа. Положив уставной семипоклонный начал и сотворив метания, подала она игуменье письмо и сказала:

- Конон Елфимовский привез. В город ездил, там ему Осмушников Семен Иваныч отдал. Молча распечатала Манефа письмо, посмотрела в него и молвила: - От Дрябиных из Питера.

- От Дрябиных? - спросил Василий Борисыч.- Вы с ними тоже в знакомстве, матушка?

- Благодетели, - ответила Манефа. - Дрябины давно нашей обители знаемы, еще ихни родители с покойницей матушкой Екатериной знакомство водили. Когда нашим старицам в Питере случается бывать, завсегда пристают у Никиты Васильича.

- Ведь они с Громовыми были первыми затейщиками австрийства,- сказал Василий Борисыч.

- Знаю,- ответила Манефа- Они же ведь и в сродстве меж собой. Дочка Никиты Васильича, Акулина Никитишна, за Громова выдана.

- Так точно,- подтвердил Василий Борисыч.

- По родству у них и дела за едино,- сказала Манефа.- Нам не то дорого, что Громовы с Дрябиными да с вашими москвичами епископство устрояли, а то, что к знатным вельможам вхожи и, какие бы по старообрядству дела ни были, все до капельки знают... Самим Громовым писать про те дела невозможно, опаску держат, так они все через Дрябиных... Поди, и тут о чем-нибудь извещают... Читай-ка, Фленушка. Манефа подала ей письмо, и та начала:- "Пречестной матушке Манефе о еже во Христе с сестрами землекасательное поклонение. При сем просим покорнейше вашу святыню не оставить нас своими молитвами ко господу, да еже управити путь наш ко спасению и некосно поминати о здравии Никиты, Анны, Илии, Георгия, Александры и Акилины и сродников их, а родителей наших по имеющемуся у вас помяннику безпереводно. Гостила у нас на святой пасхе старица Милитина из ваших местов, из Фундрикова скита, а сама родом она валдайская. И сказывала нам матушка Милитина, что вам, пречестная матушка Манефа, тяжкая болезнь приключилася, но, господу помогающу, исцеление получили. И мы со всеми нашими домашними и знаемыми много тому порадовались и благодарили господа, оздравевшего столь пресветло сияющую во благочестии нашу матушку, крепкую молитвенницу о душах наших. При сем, матушка, с превеликим прискорбием возвещаем вам, что известный вам человек в прошедший вторник находился во едином месте и доподлинно узнал о бурях и напастях, хотящих на все ваши жительства восстати. И та опасность не малая, а отвратить ее ничем не предвидится. Велено по самой скорости шо шле лтикы послать, чтоб их ониласи и шель памоц разобрать и которы но мешифии не приписаны, тех бы шоп шылсак..." ( Это так называемая "тарабарская грамота", бывшая в употреблении еще в XVII веке и ранее. Некогда она служила дипломатической шифровкой, теперь употребляется только старообрядцами в их тайной переписке. Пишут согласные буквы русской азбуки в таком порядке:

б, в, г, д, ж, з, к, л, м, н,

щ, ш, ч, ц, х, ф, т, с, р, п

и употребляют б вместо щ, щ вместо б и т. д. По этой тайнописи в письме к Манефе было написано: "Велено по самой скорости во все скиты послать, чтобы их описать и весь народ разобрать, и которы по ревизии не приписаны, тех бы вон выслать". Кроме этой, самой употребительной тайнописи, у старообрядцев есть еще несколько других.).

- Подай,- перервала Манефа.- Сама разберу... О господи, владыка многомилостивый! - промолвила она с глубоким вздохом, поднимая глаза на иконы.- Разумеешь, друг, тайнописание? - обратилась она к Василию Борисычу.

- Маленько разумею, матушка,- ответил он.

- Понял? - спросила Манефа.

- Понял.

- Чем бы вот с Софронами-то вожжаться - тут бы руку-то помощи Москва подала,- с жаром сказала Манефа.- Да куда ей! - примолвила она с горькой усмешкой.- Исполнились над вашей Москвой словеса пророческие: "Уты, утолсте, ушире и забы бога создавшего"... Соберешься к Софонтию - зайди ко мне, Василий Борисыч.

Встала Манефа, и матери и белицы все одна по другой в глубоком молчаньи вышли из кельи. Осталась с игуменьей Фленушка.

Последнею вышла Устинья. За ней петушком Василий Борисыч. Настиг он румяную красотку на завороте у чуланов и щипнул ее сзади.

- Ох!.. чтоб тебя!..- чуть не вскрикнула Устинья. В ту самую пору вышла из боковой кельи Марьюшка. Вздохнув, Василий Борисыч промолвил вполголоса:

- Искушение!.. Затем приосанился и тихо догматик запел:

- "Всеми-и-ирную славу, от человек прозябшую..."

* * *

Проводя московского посланника, Манефа принялась за перевод тарабарского письма Дрябиных. Грозны были петербургские вести.

Извещал Дрябни, что в комитете министров решено дело о взятой на Дону сборной Оленевской книжке. Велено переписать все обители Оленевского скита и узнать, давно ли стоят они, не построены ли после воспрещенья заводить новые скиты, и те, что окажутся недозволенными, уничтожить... Писал Дрябин, что дошло до Петербурга о Шарпанской иконе, и о том, что тамошни старицы многих церковников в старую веру обратили... Навели справку в прежних делах, нашли, что Шарпанский скит лет пятнадцать перед тем сгорел дотла, а это было после воспрещенья заводить новые скиты. Потому и хотят послать из Петербурга доверенных лиц разузнать о том доподлинно, и если Шарпан ставлен без дозволенья, запечатать его, а икону, оглашаемую чудотворной, взять... Уповательно, прибавлял Дрябин, что и по всем другим скитам Керженским и Чернораменским такая же переборка пойдет, дошло-де до петербургских властей, что много у вас живет беглых и беспаспортных... Громовы, писал в заключение Дрябин, неотступно просили, кого нужно, хоть на время отвести невзгоду от Керженца... Два обеда ради того делали, за каждым обедом человек по двадцати генералов кормили, да на даче у себя Громовы великий праздник для них делали. Всем честили, всем ублажали, однако ж ни в чем успеть не могли - потому что вышел сильный приказ впредь староверам потачки не давать и держать их в строгости... О Красноярском деле ни слова - не дошли еще, видно, вести о нем до Питера.

Призадумалась Манефа. Сбывались ее предчувствия... Засуча рукава и закинув руки за спину, молча ходила она ровными, но быстрыми шагами взад и вперед по келье... В глубоком молчаньи сидела у окна Фленушка и глаз не сводила с игуменьи.

- Почтову бумагу достань,- сказала Манефа.- Со слов писать будешь... Здесь садись... Устинья!

Фленушка вышла за бумагой, Устинья явилась в дверях.

- Никого ко мне не пускать ни по коему делу. Недосужно, мол,- сказала ей Манефа...

Низко поклонясь, Устинья спряталась в свою боковушу. Через минуту она опять выглянула и спросила:

- Обедать не собрать ли?.. В келарне давно уж трапезуют.

- Не до еды,- резко ответила ей Манефа.- Ступай в свое место, не докучай...

Минуты через две Фленушка сидела уж за письмами. Ходя по келье, Манефа сказывала ей, что писать.

Первое письмо писали в город к тамошнему купцу Строинскому, поверенному по делам Манефы.