Руслан Скрынников - Начало опричнины

    Представляется, что носителями традиций и пережитков удельной раздробленности была в XVI веке княжеско-боярская знать в целом от удельных владык до многочисленных потомков местных удельных династий князей Суздальских, Ярославских и пр., располагавших колоссальными земельными богатствами. В своем исследовании А. А. Зимин не может игнорировать многочисленных антикняжеских и антибоярских репрессий опричнины, но каждый раз он низводит их на степень случайных фактов, объясняя мелкими служебными провинностями бояр[55]. С таким истолкованием антибоярских репрессий согласиться трудно. Предположение, будто представители знатнейших фамилий, владельцы наследственных уделов и т. д. могли быть подвергнуты ссылке или казнены из-за ничтожных служебных провинностей, совершенно не соответствует духу и структуре феодальной иерархии[56].

     Опричные репрессии против княжат и бояр явились в конечном счете бессмыслицей: монархия не имела особых причин для гонений против боярства. По словам А. А. Зимина, «...последние работы по истории... политической борьбы в XVI веке показывают, что нельзя усмотреть «децентрализаторские» тенденции, стремление воскресить времена феодальной раздробленности ни у одной из групп княжеско-боярской знати. Речь может идти лишь о борьбе за различные пути централизации государства»[57]. Единственным исключением в этом плане был удельный князь В. А. Старицкий, владения которого, по мнению А. А. Зимина, были самым «мощным форпостом» раздробленности и удельной децентрализации. В XVI веке на Руси было не менее дюжины других крупных уделов, но все они были остатками «удельной обособленности», не представлявшими никакой политической опасности для самодержавной власти[58].

    Остается непонятным, почему только один из уделов был опасным носителем удельной децентрализации, все же прочие группировки княжеско-боярской знати от удельных князей с боярским титулом до многочисленных потомков местных удельных династий стали в XVI веке поборниками московской централизации[59].

    Касаясь принципиального значения опричнины, А. А. Зимин утверждает, будто опричная борьба с удельной децентрализацией (политический аспект опричной политики) «в какой-то мере отвечала потребностям горожан и крестьянства, страдавших от бесконечных междоусобных распрей феодальной аристократии»[60]. Но в практическом своем осуществлении «опричнина в первую очередь мучительно отозвалась на русском крестьянине...»[61].

    Исследование классовых аспектов опричнины приводит А. А. Зимина к следующим выводам. «Годы опричнины явились новым этапом в истории антифеодальной борьбы крестьянства. В отличие от предшествующего времени ареной классовых битв были уже широко охвачены не отдельные селами деревни, а вся страна. Голос стихийного протеста слышался в каждом русском селении»[62].

  Не подлежит сомнению, что опричнина укрепила феодальную монархию и тем самым упрочила власть крепостников-помещиков над эксплуатируемыми массами народа, следовательно, ее глубочайшие корни следует искать в социальных и классовых противоречиях. Но представляется весьма спорным вывод А. А. Зимина относительно резкого обострения классовой борьбы в период опричнины. Остается непреложным фактом, что за все время опричнины в стране не произошло никаких массовых антифеодальных выступлений крестьянства. Из работы А. А. Зимина следует, что основной формой сопротивления крестьян феодалам в годы опричнины было повальное бегство их на окраины[63]. Но считать бегство крестьян формой «классовых битв» и новым этапом в истории антифеодальной борьбы крестьянства едва ли возможно. В середине XVI в. наиболее крупные антифеодальные выступления происходят не в деревне, а в городах. Городские антифеодальные движения достигают высшей точки в конце 40-х гг. XVI в., т. е. задолго до опричнины. После подавления восстания в Москве в 1547 г. городские движения на длительное время приходят в глубокий упадок.

        В зарубежной историографии наиболее серьезное научное значение имеют труды историков Польши и ГДР, посвященные изучению экономических и политических связей России с соседними странами в XVI в.[64]. Интересными представляются работы буржуазных исследователей по истории внешней политики и торговли России в XVI в.[65], истории общественной мысли[66], а также источниковедческие статьи[67].

    К различным направлениям буржуазной историографии дореволюционной России примыкают работы Л. М. Сухотина, В. Б. Ельяшевича и С. Г. Пушкарева[68]. Л. М. Сухотин, опубликовавший в 30-х гг. ряд работ по истории опричнины, оспаривал концепцию С. Ф. Платонова и утверждал, что в опричнине не было «государственного смысла»[69]. С. Г. Пушкарев видел в опричнине главным образом вакханалию убийств и грабежа и отрицал за ней всякое историческое значение[70]. Сторонником платоновской концепции выступил В. Б. Ельяшевич[71]. Многие работы зарубежных буржуазных историков, посвященные Грозному, имеют популярный характер и не вносят ничего нового в историографию вопроса[72].

    Общий обзор историографии опричнины позволяет сделать вывод о том, что многие важнейшие проблемы опричнины до настоящего времени исследованы недостаточно. Наибольшие споры в литературе вызывает вопрос о целях и значении опричнины Грозного. Чтобы разрешить его, необходимо детально изучить политическую историю 60—70-х гг. XVI в. и, прежде всего, историю развития и укрепления Русского централизованного государства. Весьма важное значение имеет дальнейшая разработка социальных аспектов опричнины и всестороннее исследование вопроса об экономических последствиях опричнины, ее влиянии на последующее закрепощение крестьян.

    В новейших работах по истории опричнины приведены подробные и достаточно полные обзоры источников по истории опричнины[73]. Это избавляет нас от необходимости повторного перечисления источников и дает возможность сосредоточить внимание на анализе наиболее важных памятников.

    В настоящей работе использованы все основные источники, относящиеся к опричнине, от писцовых[74] и Разрядных[75] книг, Посольских дел[76] и различных монастырских документов[77] до разнообразных летописных материалов, писем и мемуаров.

    Главное затруднение, с которым сталкивается любой исследователь опричнины, состоит в скудости, фрагментарности сохранившихся источников. Подлинные опричные архивы погибли почти полностью во время московского пожара в 1571г. Из громадного фонда опричного делопроизводства до наших дней дошли лишь единичные документы. Государственный земский архив времен опричнины также очень сильно пострадал от многочисленных пожаров, вражеских нашествий (1612, 1812 гг.) и т. д.

    Скудость источников, невозможность проверить показания одного памятника путем сличения его со многими другими делают особо необходимыми специальные источниковедческие разыскания. В настоящем разделе дан критический обзор некоторых наиболее важных источников по истории опричнины: летописей, писем, мемуаров, духовных грамот, синодика опальных.

    Официальные московские летописи в различных редакциях и списках представляют собой ценнейший источник по политической истории 50—70-х годов. Непосредственное участие в редактировании и переработке летописного свода принимали сначала А. Ф. Адашев, а позже царь Иван.

    А. Ф. Адашев участвовал в составлении и редактировании таких летописных сводов, как «Летописец начала царства» за 1534—1553 гг. и различные его продолжения за 1553—1560 гг.[78]. Тщательно анализируя текст «Летописца начала царства», А. А. Зимин пришел к выводу, что автор его «во-первых, принадлежал к числу противников осифлян и, во-вторых, был противником боярского своеволия». «Вероятнее всего, — пишет он, — составителем летописца был Алексей Адашев или кто-либо из его окружения»[79].

    В начальных разделах летописи (до 1550 г.) мы находим очень немногие следы редакторской деятельности Адашева. Среди записей за 1549—1550 гг. вовсе отсутствуют сведения о «соборе примирения», принятии нового Судебника, первых приговорах о местничестве, вовсе не упоминается имя Адашева и т. д.[80]. Только в последнем разделе «Летописца», многословной «Повести о казанском взятии», со всевозможными подробностями описана деятельность Адашева как одного из главных руководителей восточной политики, часто упоминаются имена членов его кружка и т. д. Все это указывает на причастность кружка Адашева к составлению «Повести»[81].