Павел Мельников-Печерский - В лесах (Книга 1, часть 1)

- У Михаила Петровича у Галкина, в деревне Столбовой,- ответил Патап Максимыч.

- Кто святил? Отец Афанасий, что ли? - спросила Аксинья Захаровна.- Из острога, что ли, придет? - молвил Патап Максимыч.- Чай, не пустят?.. Новый поп святил.

- Какой же новый поп? - с любопытством спросила Аксинья Захаровна.

- Матвея Корягу знаешь? Как не знать Матвея Корягу? Начитанный старик, силу в писании знает.

- Он самый и святил.

- Как же святить ему, Максимыч? - с удивлением спросила Аксинья Захаровна.

- Как святят, так и святил. На Николин день Коряга в попы поставлен. Великим постом, пожалуй, и к нам приедет... "Исправляться" у Коряги станем, в моленной обедню отслужит,- с легкой усмешкой говорил Патап Максимыч.

- Ума не приложу, Максимыч, что ты говоришь. Право, уж я и не знаю,разводя руками и вставая с дивана, сказала Аксинья Захаровна.- Кто ж это Корягу в попы-то поставил?- Епископ. Разве не слыхала, что у нас свои архиереи завелись? - сказал Патап Максимыч.

- Австрийские-то, что ли? Сумнительны они, Максимыч. Обливанцы, слышь,молвила Аксинья Захаровна.

- Пустого не мели. Ты, что ли, их обливала?..- сказал Патап Максимыч.

- У нас, в Комарове, иные обители австрийских готовы принять,- вмешалась в разговор Настя.- Глафирины только сумневаются, да еще Игнатьевы, Анфисины, Трифинины, а другие обители все готовы принять, и Оленевские, и в Улангере, и в Чернухе - везде, везде по скитам.

- Из Москвы, из Хвалыни, из Казани пишут про епископа, что он как есть совсем правильный,- молвил Патап Максимыч.- Все мои покупатели ему последуют. Не ссориться с ними из-за таких пустяков... Как они, так и мы. А что есть у иных сумнение, так это правда, точно есть. И в Городце не хотят Матвея в часовню пускать, зазорен, дескать, за деньги что хочешь сделает. Про епископа Софрония тоже толкуют... Кто их разберет?.. Ну их к богу - чайку бы поскорей...

Как утка переваливаясь, толстая работница Матрена втащила ведерный самовар и поставила его на прибранный Настей и Парашей стол. Семья уселась чайничать. Позвали и канонницу Евпраксию. Пили чай с изюмом, потому что сочельник, а сахар скоромен: в него-де кровь бычачью кладут.

Патап Максимыч дела свои на базаре кончил ладно. Новый заказ, и большой заказ, на посуду он получил, чтоб к весне непременно выставить на пристань тысяч на пять рублей посуды, кроме прежде заказанной; долг ему отдали, про который и думать забыл; письма из Балакова получил: приказчик там сходно пшеницу купил, будут барыши хорошие; вечерню выстоял, нового попа в служении видел; со Снежковым встретился, насчет Настиной судьбы толковал; дело, почитай, совсем порешили. Такой ладный денек выпал, что редко бывает.

Удачно проведя день, Чапурин был в духе и за чаем шутки шутил с домашними. По этому одному видно было, что съездил он подобру-поздорову, на базаре сделал оборот хороший; и все у него клеилось, шло как по маслу.

- Ты, Аксинья, к себе на именины жди дорогих гостей. Обещались пироги есть у именинницы.

- Кого звал? - вскинув на мужа глазами, спросила Аксинья Захаровна.

- Скорняков Михайло Васильич с хозяйкой обещались, кум Иван Григорьич с Груней, Данило Тихоныч с сыном, Снежков прозывается.

- Не знаю такого. Что за Снежков? - сказала Аксинья Захаровна.

- Не знала, так узнаешь,- молвил Патап Максимыч.- Приятель мой, дружище, одно дельце с ним заведено: подай господи хорошего совершенья.

- Откуда сам-от?

- Самарский... Мужик богатый: свои гурты из степи гоняет, салотопленый завод у него в Самаре большущий, в Питер сало поставляет. Капиталу ста четыре тысяч целковых, а не то и больше; купец, с медалью; хороший человек. Сегодня вместе и вечерню стояли.

- Так он из наших, из христиан? - спросила Аксинья Захаровна.

- Известно. Чужого разве пустил бы Михаил Петрович на освященье воды? Старинные старообрядцы; и деды и прадеды жили по древлему благочестию... С сыном Данило Тихоныч приедет; сын парень умный, из себя видный, двадцать другой год только пошел, а отцу уж помощь большая. Вот и теперь посылает его в Питер по салу, недели через две воротится, как раз к твоим именинам. Хорошенько надо изготовиться; не ударь лицом в грязь на угощенье. Ну-ка, девки-грамотейницы, книжные келейницы, смекните, в какой день материны именины придутся? В скоромный аль в постный?

- Хоть в середу, да на сплошной,- ответила Настя.

- Ну и ладно. Мясным, стало быть, потчевать станем. А рыбки все-таки надо подать. Без рыбы нельзя. Из скитов ждешь кого?

- Матушка Манефа обещалась,- ответила Аксинья Захаровна.

- Значит, и мясное надо и рыбное. Стряпка одна не управится? Пошли в Ключову за Никитишной, знатно стряпает, что твой московский трактир. Подруги, чай, тоже приедут из Комарова к девкам-то?

- Марья Гавриловна обещалась,- сказала Аксинья Захаровна,- да еще Флёнушка.

- Эту бы, пожалуй, и не надо. Больно озорна.

- Ах, тятенька, что это ты? Фленушка девица во всем самая распрекрасная,вступилась за приятельницу Настя.

- Ладно, знаем и мы что-нибудь,- молвил Патап Максимыч.- Слухом земля полнится.

- Полно, батько, постыдись,- вступилась Аксинья Захаровна.- Про Фленушку ничего худого не слышно. Да и стала бы разве матушка Манефа с недоброй славой ее в такой любви, в таком приближенье держать? Мало ль чего не мелют пустые языки! Всех речей не переслушаешь; а тебе, старому человеку, девицу обижать грех: у самого дочери растут.

- Да я ничего,- молвил Патап Максимыч.- Пусть ее приезжает. Только уж, спорь ты, Аксинья, не спорь,- а келейницей Фленушка не глядит.

- А по-твоему девицам бирюком надо глядеть, слова ни с кем не сметь вымолвить? Чай, ведь и они тоже живой человек, не деревянные,- вступилась Аксинья Захаровна.

- Ну, ты уж зачнешь,- сказал Патап Максимыч.- Дай только волю. Лучше б еще по чашечке налила.

- Кушай, батюшка, на здоровье, кушай, воды в самоваре много. Свеженького не засыпать ли? - молвила Аксинья Захаровна.

- Засыпь, пожалуй,- сказал Патап Максимыч.- А к именинам надо будет в городе цветочного взять, рублев этак от шести. Важный чай!

- От ярманки шестирублевого-то осталось,- сказала Аксинья Захаровна.

- Свежего купим. Гости хорошие, надо, чтоб все по гостям было. Таковы у нас с тобой, Аксинья, будут гости, что не токмо цветочного чаю, детища родного для них не пожалею. Любую девку отдам! Вот оно как!

Девушки переглянулись меж собой и с матерью. Канонница глаза потупила.

- Уж что ни скажешь ты, Максимыч,- сказала Аксинья Захаровна.- Про родных дочерей неподобные слова говоришь! Бога-то побоялся бы да людей постыдился бы.

- Что сказал, то и сделаю, когда захочу,- решительно молвил Патап Максимыч.- Перечить мне не смеет никто.

Настя, ласкаясь к отцу, с притворным смехом спросила:

- Что ж ты с нами поделаешь, тятенька?

- Тебя ожарить велю,- сказал, смеясь. Патап Максимыч,- а Параша тебя пожирней, ее во щи. И стану вами гостей угощать!

- Пожалеешь, тятенька, не изжаришь.

- А вот увидишь.

- Полно-ка вам вздор-от молоть,- принимаясь убирать чайную посуду, сказала Аксинья Захаровна.- Не пора ль начинать утреню? Ты бы, Евпраксеюшка, зажигала покаместь свечи в моленной-то. А вы, девицы, ступайте-ка помогите ей.

Канонница с хозяйскими дочерьми вышла. Аксинья Захаровна мыла и прибирала чашки. Патап Максимыч зачал ходить взад и вперед по горнице, заложив руки за спину.

- Братец-от любезный, Никифор-от Захарыч, опять в наших местах объявился,сказал он вполголоса.

- Объявился, батюшка Патап Максимыч, точно что объявился,- горьким голосом ответила Аксинья Захаровна.- Слышала я давеча под окнами голос его непутный... Ох, грехи, грехи мои!..- продолжала она, вскидывая на мужа полные слезами глаза.

- Песнями у ворот меня встретил,- молвил Патап Максимыч.- Кому сочельник, а ему все еще святки.

- И не говори, батюшка!.. Что мне с ним делать-то?.. Ума не приложу... Не брат, а враг он мне... Век бы его не видала. Околел бы где-нибудь, прости господи, под оврагом.

- Пустого не мели,- отрезал Патап Максимыч.- Мало пути в Никифоре, а, пожалуй, и вовсе нет, да все же тебе брат. Своя кровь - из роду не выкинешь.

- Ох, уж эта родня!.. Одна сухота,- плачущим голосом говорила Аксинья Захаровна.- Навязался мне на шею!.. Одна остуда в доме. Хоть бы ты его хорошенько поначалил, Максимыч.

- Не учил отец смолоду, зятю не научить, как в коломенску версту он вытянулся,- сказал на то Патап Максимыч.- Мало я возился с ним? Ну, да что поминать про старое? Приглядывать только надо, опять бы чего в кабак со двора не стащил.

- Батюшка ты мой!.. Сама буду глядеть и работникам закажу, чтоб глядели,вопила Аксинья Захаровна.- А уж лучше бы, кормилец, заказал ты ему путь к нашему дому. Иди, мол, откуда пришел.

- Не дело говоришь, Захаровна. Велик перед богом грех родного человека из дому выгнать,- молвил Патап Максимыч,- от людей зазорно, роду-племени покор! У добрых людей так не водится. Слава богу, нас не объест. Лишь бы не дурил да хмельным делом поменьше зашибался. Парень он не дурак, руки золотые, рыло-то на беду погано. По нашим местам, думаю я, Никифору в жизнь не справиться, славы много: одно то, что "волком" был; все знают его вдоль и поперек, ни от кого веры нет ему на полушку. А вот послушай-ка, Аксинья, что я вздумал: сегодня у меня на базаре дельце выгорело - пшеницу на Низу в годы беру, землю, то есть, казенную на сроки хочу нанимать. Старые приятели Зубковы сняли на годы в Узенях казенны земли, пшеницу сеять. Набрали дела через силу; хочу я у них хутора два годов на шесть взять. По весне, пожалуй, самому сплыть туда придется, осмотреть все, хозяйство завести. Кого приказчиком послать придумано. У того приказчика на другом хуторе будет ему подначальный. И пало мне на ум: в подначальные-то Никифора. От того хутора, где думаю посадить его, кабака кругом верст на сорок нет. А Никифор, как не пьет, золото. Так я и решил его в Узени. Что скажешь на это?