Н. Кальма - Джон Браун

Но в описываемый нами 1859 год так называемые «почтенные» янки, которые чувствовали, что они могут быть хотя бы косвенно заподозрены в связи с Брауном, спешили публично и в печати отмежеваться от него, назвать его «конокрадом», «убийцей», «старым безумцем». Паника охватила тех, кто жертвовал деньги в пользу негров.

Геррит Смит, неуравновешенный, нервный и слабый, узнав о провале восстания и о том, что над участниками его будет суд, заболел от страха манией преследования, и его вынуждены были отправить в лечебницу для душевнобольных.

— Введите подсудимого Джона Брауна.

— Простите, сэр, арестант лежит и утверждает, что не может встать.

— Тогда внесите обвиняемого на носилках.

Стевенс уже лежал на матраце в углу зала заседания. Четыре тюремщика внесли носилки. Под серым тюремным одеялом только угадывалась человеческая фигура. В этот день подсудимых вызвали для того, чтобы они прослушали обвинительное заключение и ответили на вопросы сторон.

Тюремщик отдернул одеяло. Показалось лицо Брауна — бледное, с закрытыми глазами и плотно сомкнутым ртом. Клерк гнусаво читал постановление суда о вызове свидетелей, причем свидетелей в пользу Брауна в списке не было. Внезапно Браун сел на своих носилках и резко обратился к суду. Он не в таком состоянии, чтобы выдержать это бесконечное судоговорение. У него глубокая рана в спине, несколько сабельных ран на голове, и он плохо слышит, потому что кровь шумит у него в ушах. Пусть суд поторопится и ускорит ход дела.

Паркер не обратил никакого внимания на его слова и начал читать обвинительное заключение: измена, тайный заговор, убийство.

Признают ли подсудимые себя виновными? Нет, не признают. Один за другим поднимаются обвиняемые. Нет. Нет. Нет.

Прокурор Хэнтер предъявил суду бумаги, найденные в ковровом чемодане Брауна: карты, текст Конституции, письма. Затем начался допрос свидетелей.

Перед судом прошли плантаторы, которых Браун держал заложниками в арсенале, — полковник Льюис Вашингтон, кондуктор балтиморского поезда Бруа. Все это были свидетели обвинения, охотно докладывающие суду о том, где, когда и при каких обстоятельствах посягнул на них подсудимый. Свидетели в пользу Брауна, знавшие о его благородных побуждениях, не были вызваны, хотя капитан просил об этом. Наконец перед судом предстал сын прокурора Хенри Хэнтер, убивший беззащитного Томсона. Молодой южанин не без удали рассказал об этом «подвиге».

Браун поднялся на своем ложе. Это неслыханно! Отец молодого убийцы здесь, в зале, и занимает должность прокурора. Больше того — судьба его, Брауна, зависит от отца убийцы!

Но то был голос вопиющего в пустыне. Ни судья, ни публика, ни сам прокурор Эндрью Хэнтер не обратили ни малейшего внимания на слова обвиняемого. Суд продолжался обычным порядком. Защитники, беспомощные перед таким количеством уличающих фактов, были смущены и растерянны. Кроме того, виргинцы по рождению, они были не слишком заинтересованы в сохранении жизни своему клиенту. Они могли бы потребовать перенесения судебных заседаний в дальний округ, где страсти были менее возбуждены и где настроение толпы не влияло бы на решение суда. Но они не сделали даже и этого.

Однако в руки защитников попал важный козырь в пользу их клиента телеграмма, полученная утром из Экрона, Огайо. Они огласили ее текст:

«Вторник, октября 27 1859 года. Экрон, Огайо, Лоусону Ботс. Джон Браун, вождь восстания в Харперс-Ферри, и некоторые члены его семьи много лет жили в здешнем округе. В этой семье наследственны душевные болезни. Сестра его матери умерла сумасшедшей, а дочь ее провела два года в лечебнице для умалишенных. Эти факты могут быть подтверждены свидетельскими показаниями, если пожелает суд».

В зале поднялся насмешливый гул. Так, значит, он просто сумасшедший, этот величественный герой?! Значит, его высокие идеи — просто навязчивые идеи маньяка?! О, как злорадствовали «сыны Виргинии»! Угроза смерти не сломила старика, так теперь его проймет издевка! Он захочет спасти свою жизнь и для этого предпочтет прослыть сумасшедшим!

Но капитан недолго позволил им торжествовать. Он с бешенством откинул одеяло и, негодующий, обратился к своим судьям:

— Ваша честь, я категорически протестую против того, чтобы этим документом пользовались для моей защиты. Я публично заявляю, что телеграмма написана с целью опорочить меня перед моими сторонниками. Все время я действовал в здравом уме и твердой памяти и несу полную ответственность за мои поступки!

Среди присутствующих пронесся шепот: никто не ожидал от Брауна такой выходки. Доказанное сумасшествие — это был его единственный шанс избежать казни!

Окончательно обескураженные защитники начали упирать на благородство побуждений Брауна и на его гуманное обращение с заложниками, которых он мог бы уничтожить, если бы хотел отомстить за смерть своих сыновей.

На заседание суда явились новые адвокаты, только что прибывшие с Севера: Гризуольд из Кливленда и Чилтон из Вашингтона, посланные аболиционистами защищать капитана Брауна. Оба юриста считали, что важней всего выиграть время, оттянуть суд до следующей сессии. Тогда страсти поулягутся, возбуждение, вызванное делом, спадет и легче будет добиться для Брауна более мягкого приговора.

Капитан окончательно ослабел за время суда, и два новоприбывших адвоката настаивали на болезненном состоянии своего клиента.

— Он может лежать, стало быть, лежа присутствовать на суде, — отвечал Паркер.

1 ноября суд заслушал выступления сторон. Чилтон и Гризуольд говорили об идейных мотивах, руководивших подсудимым, напоминали о суровой школе жизни, пройденной Брауном, об его честных помыслах и потере трех сыновей. Но что значили эти лирические подробности для людей, которые сидели здесь и смотрели на Брауна глазами собак, готовых вцепиться в наконец-то затравленного зверя?!

Поднялся Эндрью Хэнтер, тучный мужчина в тугом, накрахмаленном галстуке.

Он даже не трудился полемизировать со своими противниками, он просто изложил факты. Браун захватил город Харперс-Ферри, который был ему нужен как основной пункт для сбора всех восставших. Здесь он хотел сосредоточить вооруженные силы и выступить против Союза. Его «временное правительство» вполне реальная вещь, стало быть, Джон Браун виновен в государственной измене.

Кроме того, совет может быть подан не только словами, но и действием. Если вы вкладываете в руки раба пику и арестовываете его хозяина, это есть призыв к восстанию, караемый смертью.

— Выносите свое суждение соответственно вашим законам, — сказал Хэнтер, обращаясь к присяжным. — Оправдайте подсудимого, если найдете возможным. Но, если правосудие требует от вас смертного приговора, не дрогните. Если он виновен, пусть карающая рука правосудия отправит его к творцу, который раз и навсегда решит этот вопрос.

И прокурор, отдуваясь, отер платком вспотевшее толстое лицо.

Присяжные заняли свои места. Было сумрачное утро 2 ноября. Присутствующие сосредоточенно жевали табак. К услугам желающих были плевательницы, но люди предпочитали плевать куда вздумается, поэтому пол, стены и даже скамьи были густо усеяны плевками, скорлупой каштанов, окурками.

— Виновен или невиновен подсудимый Джон Браун? — громко спрашивает судья.

— Виновен, — отвечает старшина присяжных, плантатор Бойс, — виновен в измене Союзу, в заговоре и подстрекательстве рабов к восстанию и в убийстве.

Джон Браун чуть приподнял одеяло и снова опустил голову на носилки. Казалось, не о нем говорили присяжные и не его жизнь висела сейчас на весах американской Фемиды.

Клерк гнусавым голосом спросил, что подсудимый имеет сказать суду до произнесения приговора.

Браун с трудом приподнялся, пристально поглядел на хмурого судью, на прокурора, заготовлявшего перочинным ножом новую порцию табачной жвачки. Никто не ответил на его взгляд, все угрюмо смотрели в пол, словно он был обвинителем, а они подсудимыми.

— Я скажу немного, — начал Браун. — Если нужно заплатить моей жизнью за то, чтобы скорей воцарилась справедливость, если нужно смешать мою кровь с кровью моих детей и миллионов других в этой стране рабов, права которых попираются так несправедливо и жестоко, я говорю: да будет так.

Челюсти на минуту перестали жевать. Старый человек с окровавленной повязкой на лбу сказал свое последнее слово — твердое слово мужественного, неподкупного борца за справедливость. Судья Паркер заторопился читать приговор.

Джон Браун, пятидесяти девяти лет от роду, фермер из Северной Эльбы, белый, приговаривался к повешению за шею ровно через месяц от сего дня, то есть 2 декабря 1859 года.

«Моя дорогая жена и дети и все вы, должно быть, уже успели узнать, что две недели тому назад от сегодняшнего дня мы сражались за свою жизнь в Харперс-Ферри, что во время этого боя Уатсон был смертельно ранен, Оливер убит, Вильям Томсон убит и Дофин убит. Что на следующий день я был ранен саблей в голову и штыком в спину. Уатсон умер от своей раны в среду или в четверг, на третий день после того, как я был взят. За это время меня судили и признали виновным в измене и в убийстве первой степени. Несмотря на эту ужасную беду, я чувствую себя вполне бодро…