Сергей Соловьев - Н. М. Карамзин и его литературная деятельность: "История государства Российского"

В этих словах всего яснее высказывается отношение Карамзина, как историка, к его предшественникам. В продолжение XVIII века громадный образ Петра долго закрывал собою образы своих предшественников, всю древнюю русскую историю: не по мнению только несведущих иноземцев, Петр был творцом нашего величия государственного; русские и самые сведущие были того же мнения и сочинениями своими утверждали его у современников и у потомства. Стоит вспомнить Ломоносова, его осьмую оду:

Или в четвертой оде строфу, начинающуюся словами: «Воззри на труд и громку славу». Это оды; а вот и слова прозаика, собирателя материалов Крёкшина: «Егда же благослови Бог из тьмы возсияти свету и возсияти в сердцах сынов российских, даровал свету Петра Великого… Ты (обращается к Петру) нас от небытия в бытие привел; мы до тебя были в неведении и от всех порицаемы невеждами, ничтоже имущи, ничтоже знающи. Ты нас просвети и прослави славою, сотвори искусными в полезных знаниях, разума, мужества, храбрости, премудрости. До тебя все нарицаху нас последними, а ныне нарицают первыми».

Но во второй половине века уже возникла мысль об отношениях древней и новой России, об отношениях деятельности Петра Великого к деятельности его предшественников; возник вопрос: действительно ли свет воссиял только с царствования Петра? Действительно ли русские до Петра занимали последнее место? Действительно ли были достойны презрения? Болтин поставил себе целию доказать противное, и вследствие этого Карамзин в XIX веке мог сказать: «Мы, Россияне, имея перед глазами свою историю, скажем ли, что Петр есть творец нашего величия государственного? Забудем ли Князей Московских: Иоанна I, Иоанна III?» Легко понять, какое важное значение в нашей исторической литературе имело возбуждение этого вопроса: между древнею и новою Россиею перекинут был мост; Петру Великому нашлись предшественники, узнали, как приготовлялось дело Петра: «Еще предки наши усердно следовали своим обычаям, но пример начинал действовать — и явная польза, явное превосходство одерживали верх над старым навыком, в воинских уставах, в системе дипломатической, в образе воспитания или учения, в самом светском обхождении». Но здание науки строится долго и с трудом великим; тот же Карамзин, который, вследствие трудов предшественников своих, мог перекинуть мост между древнею и новою Россиею, найти Среднюю Историю — от, Иоанна III до Петра Великого, — тот же самый Карамзин увеличил пропасть, отделявшую древнюю русскую историю от средней, порвал всякую связь между деятельностию Иоаннов московских и предшественников их; «забудем ли Князей Московских: Иоанна I, Иоанна III, «которые, можно сказать, из ничего воздвигли державу сильную?» Не согласившись назвать Петра творцом величия России, Карамзин не усумнился назвать творцом величия России Иоанна III, потому что об отношениях древней и средней истории не поднимался вопрос ни до него, ни в его время; мысль о значении Иоанна III, как творца величия России, была наследована Карамзиным от его предшественников и развита им с особенною любовию именно под влиянием вопроса, поднятого в исторической литературе Болтиным: при стремлении восстановить значение древней русской истории желалось найти в ней лицо, которое бы можно поставить на одинаковой высоте с главным деятелем новой истории и даже еще показать превосходство главного героя древней истории пред главным героем новой.

Таково было отношение «Истории государства Российского» к источникам и к трудам предшествовавших историков. Теперь мы должны обратиться к другому вопросу: каково было отношение «Истории государства Российского» к последующим трудам по русской истории? Только при решении этого вопроса можно будет понять все великое значение разбираемого творения.

1857

Следует иметь в виду, что С. М. Соловьев в разных работах написание фамилии Миллер дает двояко: и как Миллер, и как Мюллер (Примеч. ред.).

Бецкий

Фонвизин в «Недоросле».

«Между явными нам русскими историками есть древнейший Нестор, бывший монах Печерского монастыря» (Татищев); «Die erste und einzige Quelle der altensten russischen Geschichte ist Nestor» (Schlozer) — «Первым и единственным источником древней русской истории является Нестор» (Шлёцер). — Примеч. ред.

«Nach dem Jahre 1748 kam durch Tatisczew, auf die verdachtigste von Tat selbst ehrlich beschriebene Art, ein Stuck von einer Chronik zum Vofschein», II, 13 — «После 1748 года Татищев обнародовал подозрительную саму по себе, однако добросовестно им переданную часть летописи». II, 13 (Примеч. ред.).

Нестор I, 17.

Нестор I, 58.

Или скорее Шлёцера, который в 1769 году в своей Geschichte von Russland напечатал: «Diese Slaven ein ursprunglich europaisches Volk hatten von je herrin Ungarn, an dem nordlichen Ufer der Donau, gewohnt Im funften Jahrhundert nach Christi Geburt zog sich ein Theil desselben, von den Wlachen und Bulgaren verdrungen, gegen den Dnepr hin und baute Kiew». — «Эти славяне, по происхождению европейский народ, с давних пор обитали в Венгрии, на северном берегу Дуная. В пятом столетии от Рождества Христова часть их, теснимая волохами и болгарами, потянулась к Днепру и построила там Киев» (Примеч. ред.).

Wir wollen abhoren, wie unsere Historicker pragmatisch historisieren und politisieren.

Как, напр., восклицание Ломоносова: «О, деревенская простота!»

Напечатанное курсивом напечатано так. у самого Карамзина.

См. подробнее об этом в «Истории России», т. I, прим. 261. (Издание Товар. «Общ. Польза», гл. VII, стр. 173, прим. 2) // Соловьев С. М. Соч. Кн. I. М., 1988. С. 308.

Studien zur grundlichen Kenntniss der Vorzeit Russlands, S. 113 — Архив историко-юридических сведений, изд. Калачовым, кн. I // Архив историко-юридических сведении, относящихся до России, издаваемый Николаем Калачовым. Кн. I. M., 1850.

Прим. 148. (Изд. Тов. «Общ. П.», т. II, гл. III, стр. 346, прим. 3) // Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. II–III. M., 1991. С. 247. Примеч. 148; Соловьев С. М. Соч. Кн. I. М., 1988. С. 680.

«Московит». 1856 г., Љ1.

Теперь эта летопись уже не имеет означенного у Карамзина Љ.

Потому что точно так же определяется у Курбского и монастырь, в который отправился Иоанн па богомолье после болезни: «монастырь, сто миль от Москвы лежащий».

В статье «Писатели русской истории XVIII века». Оставить комментарий