Юрий Берёзкин - Инки. Исторический опыт империи

Мы уже обращали внимание на такую важную особенность инкского общества, как раздельное существование двух систем государственного «финансирования» - продуктами жизнеобеспечения и предметами роскоши и престижа. Обмен золота или перьев на картофель и простую одежду не допускался, что было логично связано с отсутствием рынков. Подобная практика закрепляла сословно-кастовые тенденции, способствовала все более резкой классовой поляризации Тауантинсуйю по образцу некоторых обществ европейского и азиатского средневековья или наиболее развитых океанийских вождеств.

Американские специалисты, введшие сам термин «финансирование» в инкскую политэкономию, заметили, что системы финансирования продуктами жизнеобеспечения и предметами роскоши состоят между собой в обратной зависимости: чем развитее одна, тем меньшее значение сохраняет другая. Отсюда напрашиваются предположения о возможных дальнейших путях развития древнего Перу, если бы естественный ход событий не оказался трагически прерван.

Один путь - это «феодализация», рост могущества провинциальной знати и дальше распад империи или сохранение лишь ее декоративного символического фасада. Лояльность высших курака покупалась на золото и прочую «твердую валюту». Рано или поздно наступил бы момент, когда власти Куско оказались больше не в состоянии удовлетворять растущие потребности знати, что вызвало бы ее открытое недовольство. Центру какое-то время удавалось бы, наверное, управлять ситуацией, стравливая одних провинциальных лидеров с другими, т. е. постепенно переходя от имперских методов управления к таким, которые характерны для «территориального царства». Однако, имея под своим фактическим контролем местные продовольственные склады, провинциальная знать сумела бы мобилизовать собственные ополчения и отпасть от Куско. При появлении испанцев многие так и сделали: ведь Писарро, как и Кортес, победил только благодаря помощи союзных индейских отрядов, получив от одних лишь уанка семь тысяч воинов. (Ibid, P. 93.) «Феодализация» связана с развитием престижного «финансирования» и представляет собой обычный, десятки раз опробованный историей путь неизбежного развала империй.

Другой путь мог бы состоять в подавлении аристократии и замене ее ненаследственным чиновничеством. Процессы подобного рода отмечались в истории Китая, России, Османской империи, хотя до недавнего времени редко доводились до своего логического предела. Если бы в Тауантинсуйю случилось нечто подобное, на какое-то время снизились бы расходы государства по обеспечению привилегированных слоев предметами роскоши, но еще больше возросло бы вмешательство администрации в массовое производство жизнеобеспечивающих продуктов. При подобном повороте дел жизнь империи как централизованного целостного организма удалось бы, вероятно, продлить, но общество в целом ничего бы не выиграло, ибо ему пришлось бы содержать неуклонно растущую армию надсмотрщиков и учетчиков. К тому же опыт показывает, что ненаследственный руководящий аппарат легко вырабатывает собственную систему циркулирования престижных ценностей - формализованную или же теневую, действующую де-факто. Администраторы такого рода способны создавать и угрозу политической власти центра. Римский папа, как известно, был вынужден запретить в 1767 г. деятельность ордена иезуитов, стремившегося превратить Парагвай в ядро своей будущей теократической империи.

Если результаты раскопок в провинции Уанка отражают положение, типичное для всех центральных областей Тауантинсуйю, то надо признать, что после инкского завоевания большинство местных курака утратили часть своего былого влияния на общинников. Богатства и власть оказались теперь сконцентрированы в немногих крупнейших центрах (прежде всего в самом Куско), а на местах бытовое положение крестьян и низшей знати почти сравнялось. Расходы государства на содержание штата низших управляющих явно не были чрезмерно велики. Такой процесс известной социально-имущественной нивелировки (в чем-то напоминающий иную ликвидацию «общественного неравенства») легко принять за коренную перестройку властных отношений, увидеть здесь попытку создать общество, в котором одни его члены лишены возможности эксплуатировать труд других. На самом же деле пропасть между могуществом и бесправием, изобилием и бедностью в подобных случаях не только никуда не исчезает, но еще и углубляется, однако полюс богатства и власти оказывается отныне удален и подчас хорошо укрыт от глаз большинства.

Провинциальную знать, особенно низшую, инки несомненно потеснили в правах, но настоящая расправа над аристократией на повестке дня в Тауантинсуйю, разумеется, не стояла. Подобное могло бы произойти лишь в связи с распространением какого-то кризисного культа, который, быть может, положил бы начало так и не успевшей возникнуть в доиспанской Америке своей особой «мировой религии». Допустимо ли оценивать положение в Перу накануне конкисты как острокризисное? Вот как характеризует его автор одной из лучших русскоязычных работ об индейцах Анд И. К. Самаркина. (Самаркина, 1974. С. 59.)

«Огромное государство, скрепленное силой оружия завоевательных походов, разваливалось на части. Восстания, столь частые в период правления Уайна Капака, опустошали области, приводили в расстройство экономическую систему. Результатом нарастающей борьбы народов против владычества инков стал политический кризис общества, получивший окончательное завершение в междоусобице Уаскара и Атауальпы. ...Вся мощь и авторитет власти, карательная десница государства были направлены на прикрепление населения к общине, к месту жительства. Но эти меры уже не сдерживали поток беглецов, которые образовывали довольно значительную армию непроизводительного населения. Бродяжничество стало серьезным социальным злом, представляющим постоянную угрозу властям. И это в полной мере сказалось в момент встречи с испанцами».

Вероятно, приведенное описание достаточно отражает подлинную картину. Тем не менее она могла быть и не такой мрачной, как на первый взгляд кажется, если бы идеологические основы древнеперуанского общества оставались еще непоколеблены. Мы, к сожалению, недостаточно осведомлены о тогдашнем положении дел в этой сфере, поэтому и вопрос об идеологическом кризисе в предиспанском Перу пока остается без ответа. За конечный крах инкского государства можно, конечно, ручаться при всех обстоятельствах: такова судьба всех империй, ибо их естественное развитие рано или поздно неизбежно приводит к застою или даже прямому разрушению общественных производительных сил, к упадку культуры и к нравственной деградации.

В первых главах книги мы неоднократно подчеркивали, какого высокого уровня социально-экономической организации достигло при инках древнее Перу. Однако называть Тауантинсуйю, как и любую другую империю, сложным организмом верно лишь в том случае, если мы сравниваем ее с более ранними обществами эпохи первичных цивилизаций. В сущности структура империй примитивна, проста. Говоря о ступенях политической интеграции и о разных типах взаимоотношений центральной власти с органами управления на местах, мы как-то уподобили «территориальное царство» вроде ацтекского сложному вождеству. Если продолжить подобную - достаточно приблизительную, разумеется - аналогию, то империю останется уподобить городу-государству, в котором сельская округа не играет самостоятельной политической роли, целиком подчиняясь собственно городу. Взаимоотношения имперской столицы с периферией в той же степени неравноправны, только все процессы осуществляются здесь в несоизмеримо больших масштабах. Это увеличение масштаба не проходит даром. Стоимость управления гигантским государством растет, накопленные раньше запасы и резервы оказываются в скором времени израсходованы, а эффективность общественного труда более не повышается, если не очевидным образом падает. И тогда наступивший хозяйственный кризис находит выражение в общественных возмущениях и беспорядках, в утрате былого военного превосходства над соседями.

Империя - закономерная форма организации крупной общности людей, обитающих в пределах целого географического региона, при этом достигшей определенного уровня развития производительных сил, овладевшей соответствующими разнообразными энергетическими - в самом широком значении этого термина - ресурсами. Исторический опыт свидетельствует, что численность такой общности достигает порядка десяти - ста миллионов человек, протяженность территории сотен, а чаще тысяч километров и что масштабы и способы человеческого контроля над средой, наилучшим образом отвечающие имперскому уровню организации, предполагают наличие развитой земледельческо-скотоводческой экономики и достаточно сложного, специализированного ремесла - примерно от появления металлургии бронзы до начала внедрения машин и механизмов. Здесь мы, конечно же, подчеркнем, что речь идет не об установлении какой-то прямолинейной зависимости между преобладающей формой хозяйства и политическими институтами, а лишь о том, что в конкретных, реально известных нам условиях экономическое и технологическое развитие обеспечивало формирование имперской организации именно там, где достигало указанных выше примерных пределов.