Лев Гумилев - Конец и вновь начало

Спустившись еще на порядок, мы встретимся не с полной биографией человека, а с одним из эпизодов его жизни.

Следует помнить, что бесконечное дробление, лежащее в природе вещей, не снимает необходимости находить целостности на заданном уровне, важные для поставленной задачи. В частности, нам еще более важны суперэтнические целостности, стоящие на порядок выше этносов, поскольку наша наука тоже ставит целью достижение практических результатов, а именно: охрану природы… от человека (!), спасение биосферы, в которой мы живем.

Как известно, человек является частью биосферы. Что такое биосфера? Это не только биомасса всех живых существ, включая вирусы и микроорганизмы, но и продукты их жизнедеятельности — почвы, осадочные породы, свободный кислород воздуха, трупы животных и растений, которые задолго до нас погибли, но обеспечили для нас возможность существования. Все это — энергия, нас питающая. Максимальное количество энергии, которую потребляет Земля, согласно В. И. Вернадскому,[15] - это энергия Солнца. Она аккумулируется путем фотосинтеза в растениях, растения поедают животные, эта солнечная энергия переходит в плоть и кровь всех живых существ, которые есть на Земле. Избыток этой энергии создает тепличные эффекты, т. е. условия очень неблагоприятные. Нам не нужно ее больше, чем требуется, нам нужно столько, сколько мы привыкли осваивать.

Второй вид энергии — это энергия распада внутри Земли радиоактивных элементов. Когда-то давно этих элементов было много. Постепенно идет радиораспад внутри планеты, планета разогревается, и когда-нибудь, когда все эти элементы распадутся, она либо взорвется, либо превратится снова в кусок камня. Радиоактивные элементы действуют на наши жизненные процессы весьма отрицательно (все знают, что такое лучевая болезнь). Тем не менее эти явления внутри Земли, так называемые хтонические, оказывают на нас большое воздействие, но локально. Дело в том, что скопления урановых и прочих руд распределены по Земле неравномерно. Есть большие пространства, где радиоактивность ничтожна, а там, где руды близко подходят к поверхности, она очень велика; поэтому воздействие этого вида энергии на животных и людей совершенно различно.

И есть третий вид энергии, который мы получаем небольшими порциями из космоса, — это пучки энергии, приходящие из Солнечной системы, иногда пробивающие ионосферу, достигающие дневной поверхности планеты и ударяющие нашу Землю, как, скажем, ударяют плеткой шарик, обхватывая какую-то часть ее, молниеносно производят свое энергетическое воздействие на биосферу, иногда большое, иногда малое. Приходят они более или менее редко, во всяком случае неритмично, а время от времени, но не учитывать их, оказывается, тоже невозможно.

Этот последний вид космической энергии стал исследоваться совсем недавно, и поэтому те ученые, которые привыкли представлять Землю как совершенно замкнутую систему, не могут привыкнуть к тому, что мы живем не оторванными от всего мира, а внутри огромной Галактики, которая тоже воздействует на нас, как и все другие факторы, определяющие развитие биосферы.

Описанное явление и есть механизм сопричастности каждого человека и каждого человеческого коллектива с космосом. Разумеется, это относится не только к людям, но тема наша — народоведение — заставляет нас сосредоточить интерес именно на людях и посмотреть, как влияют эти энергетические воздействия на судьбы каждого из нас и тех коллективов, к которым мы относимся. Что нужно для того, чтобы решить этот вопрос? Оказывается, нужно тут, как ни странно, знание истории — этнической и обыкновенной.

Слово «история» имеет огромное количество значений. Можно сказать «социальная история» — история социальных форм. Можно сказать «военная история» — история сражений и походов, и это будет совершенно другая история, с другим содержанием и с другим подходом к материалу. Может быть история культуры, история государств и юридических институтов, может быть история болезни, в конце концов. И в каждом случае слово «история» должно иметь прибавку — история чего?

Нас должна интересовать история этническая, этногенез — история происхождения и исчезновения этносов. Но так как происхождение и исчезновение этносов — во-первых, процесс, который до нас вскрыт не был, во-вторых, процесс, который мы должны вскрыть, то нам нужно иметь тот материал, тот архив сведений, отталкиваясь от которого, мы подойдем к решению нашей проблемы. А таковым является история событий в их связи и последовательности.

Тогда что же считать «событием» применительно к этнической истории? На первый взгляд, вопрос не заслуживает ответа. Но вспомним, что так же очевидны такие явления, как свет и тьма, тепло и холод, добро и зло. Обывателю все ясно и без оптики, термодинамики, этики. Но поскольку мы вводим понятие «событие» в научный оборот, то следует дать дефиницию, т. е. условиться о значении термина.

Однако здесь таится еще одна трудность: нам надлежит применять термин в том же значении, что и наши источники — древние хронисты, иначе чтение их трудов станет чрезмерно затруднительно, а часто и бесперспективно. Зато, научившись понимать их способ мысли, мы получим великолепную информацию, усваиваемую читателем без малейших затруднений.

Легче всего определить понятие «событие» через понятие «связи». Рост и усложнение этноса представляются современникам нормой, но любая потеря или раскол отмечаются как нечто заслуживающее особого внимания, т. е. событие. Но коль скоро так, то событием именуется разрыв одной или нескольких связей либо внутри этноса, либо на границе его с другим этносом. Последствия разрыва могут быть любыми, иной раз весьма благоприятными, но для теоретической постановки проблемы это не имеет значения. Так или иначе событие — это утрата, даже если это то, от чего полезно избавиться.

Значит, этническая история — наука об утратах, а история культуры — это кодификация предметов, уцелевших и сохраняющихся в музеях и частных коллекциях, где они подлежат каталогизации. В этом основная разница этих двух дисциплин, которые мы впредь смешивать не будем.

События истории известны нам с того момента, когда письменные источники стали излагать события связно во всей Ойкумене или по крайней мере в Старом Свете. Если мы будем забираться в более глубокую древность, с этим неизбежно будет связана аберрация дальности, расплывчатость или исчезновение границ событий. Как следствие — мы будем выдумывать, вместо того чтобы изучать. Этого надо избежать, потому что выдумать почти никогда нельзя адекватно действительности. Но надо избежать и аберрации близости — некорректируемых ошибок преувеличения. Современные этнические процессы не завершены; сказать, как они пойдут дальше, мы не можем. А устанавливать закономерности, что является нашей целью, мы можем только на законченных процессах.

Поэтому мы возьмем тот самый средний период, где факты известны, соразмерность их очевидна, достоверность их установлена двухтысячелетним изучением первоклассных историков, работавших до нас, и используем этот средний период как образец, на базе которого мы будем строить все наши соображения и гипотезы.

Хронологические рамки этого периода: примерно с Х-XI вв. до н. э. до начала XIX в. н. э., или от падения Трои до капитуляции Наполеона. Между этими датами совершенно достаточно материала для того, чтобы разобраться во всей сложности проблемы.

Одного материала для понимания проблемы — недостаточно. Необходим инструмент — методика. Что составляет основу нашей методики?

После Второй мировой войны появилось одно замечательное открытие, правда, не у нас, а в Америке, но принято оно у нас на вооружение тоже полностью. Это то, что называется системным подходом, или системным анализом. Автор его, Лео фон Бергаланфи — американец немецкого происхождения, биолог Чикагского университета. В 1937 г. на философском семинаре он выступил с докладом о системном подходе для определения понятия вид. Доклад был совершенно не понят, и автор «сложил все свои бумаги в ящик стола». Потом он поехал воевать. К счастью, его не убили.[16] Вернувшись в Чикаго, он достал свои старые записки, повторил свой доклад и обнаружил совершенно новый интеллектуальный климат.

А что же он предложил? Никто из биологов не знает (Берталанфи был биологом), что такое вид. Каждый знает, что есть собака, и есть ворона, и есть лещ, фламинго, жук, клоп… Все это знают, но определить, что это такое, никто не может, кроме узких специалистов-ученых. И почему животные одного вида и растения одного вида связаны каким-то образом между собой? Берталанфи предложил определение вида как открытой системы.