Жан Флори - Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи

Не было ли у Роберта более смелых амбиций (по крайней мере, ради своих потомков), не рассматривал ли он возможность матримониальных союзов с высокопоставленными персонами? Греческие императоры, сознающие военную силу норманнов, стремились заручиться их услугами наемников, несмотря на заключавшийся в этом риск, или вступить в союз с ними. Так, между Робертом и императорами завязались дипломатические переговоры, начало которым положил Роман IV Диоген, предложивший брачный союз одного из своих сыновей с дочерью Гвискарда. План этот провалился, поскольку Романа вскоре сместил Михаил VII Дука, однако последний взял на вооружение ту же политику: дважды, в промежуток между 1071 и 1073 годами, он предлагал выдать за своего брата Константина дочь Роберта Гвискарда[58].

К великому удивлению императора, Роберт остался глух к предложениям, которые, как полагал басилевс, должны были оказать ему честь. Желая во что бы то ни стало обеспечить себе военную поддержку норманнов в это смутное время, басилевс не отступил от своего плана, предложив сочетать браком одну из дочерей Гвискарда и своего собственного сына Константина, появившегося на свет в 1074 году. Такое предложение, похоже, соблазнило Роберта, отославшего в Константинополь, в императорский гинекей, свою дочь Елену. Оставалось лишь дождаться, когда эти дети достигнут возраста, необходимого для вступления в брак…

Ожидание слишком долгое! Проект провалился задолго до совершеннолетия этой «четы»: в марте 1078 года Михаил VII был свергнут во время дворцового переворота; стратиг Никифор III Вотаниат, провозглашенный императором, сослал дочь Гвискарда в монастырь. Анна Комнина, которая позднее была помолвлена с сыном Михаила VII Константином, утверждает, что Елена была чудовищно некрасивой. Современники не обязаны верить ни ей, ни Жоффруа Малатерре, когда тот говорит, что Константин был оскоплен по приказу Вотаниата…[59]

Воспринимал ли Гвискард провал этих планов как личную обиду? Или же эта неудача была простым предлогом для того, чтобы самому вмешаться в дела империи — возможно даже, захватить этот шаткий императорский престол, так часто и настойчиво просивший его о военной поддержке? Во всяком случае, он выступил в роли поборника справедливости и права. Чтобы оправдать свое вмешательство, он принял при своем дворе со всеми почестями одного грека, выдававшего себя за низложенного императора Михаила VII, якобы сбежавшего из монастыря, куда заключил его Вотаниат; Гвискард объявил, что намерен вернуть беглеца на трон — вероятно, затем, чтобы на месте получить помощь от сторонников свергнутого императора.

Подготавливая войну против Вотаниата, отлученного от церкви в ноябре 1079 года, Роберт также не забыл добиться моральной и дипломатической поддержки папского престола. В июле 1080 года он убедил папу отправить епископам Апулии и Калабрии письма, призывающие их содействовать походу Гвискарда. В самой империи он также старался приобрести сторонников: в конце 1080 года он отправил посольство, намеревавшееся привлечь на его сторону норманнов, состоявших на службе у империи, и, если возможно, самого Алексея Комнина, предводителя византийских армий на Западе. Однако здесь его ожидало разочарование: Алексей сам завладел императорским троном. Именно против этого опытного военачальника Роберт Гвискард должен был выступить в своей попытке захвата восточных земель.

Действительно, в 1080 году герцог Апулии готовил настоящий захват. Ради того, чтобы стать императором? Это правдоподобно, но, тем не менее, не очевидно. Югетта Тавиани-Кароцци[60] пошла в предположениях еще дальше: по ее мнению, Роберт всерьез рассматривал завоевание Ближнего Востока в соответствии с планом Григория II, к которому впоследствии, в 1095 году, вернется Урбан II. По мнению исследователя, предприятие, задуманное Гвискардом, было своего рода «предтечей крестового похода», организованного исключительно норманнами. В поддержку такого предположения почти нет аргументов, за исключением речи, которую Ордерик Виталий приписал умиравшему Гвискарду, обратившемуся к своим войскам с намерением побудить их продолжить завоевание, избрав своим предводителем Боэмунда. В ней герцог ясно очертил свои намерения: «Если то было угодно Богу, я твердо решил представить воинам католической веры Константинополь, пребывающий ныне в руках изнеженного, обреченного на сладострастие и разврат рода, дабы могли они вырвать из рук турок Иерусалим, священный град Божий, отбросить неверных и расширить христианскую империю»[61].

Очевидно, речь здесь вновь идет о пропаганде, распространяемой Боэмундом во Франции в 1106 году. Таким способом Боэмунд подчеркивал, что он — наследник миссии своего отца, что его борьба против греческой империи, к которой он призывает повсюду, дабы набрать войска, издавна является необходимой для успеха крестового похода. Далее мы вернемся к этому вопросу. Но вряд ли из этого пропагандистского отрывка можно извлечь какой-либо аргумент, чтобы сделать вывод об истинных намерениях Гвискарда, имевшихся у него двадцатью пятью годами ранее. Вероятно, на тот же источник опирался и Ричард Пуатевинский во второй половине XII века. Он упоминает о чудесном социальном восхождении Гвискарда, который, будучи «бедным, но все же рыцарем (miles)», сумел бы сделать своего сына Боэмунда императором, а себя самого — персидским царем, если бы смерть не помешала ему[62]. Безусловно, это позднее толкование, которое появилось под влиянием идеологии крестового похода, занимавшей умы в XII веке.

Намеревался ли Роберт завоевать империю, чтобы передать ее своему старшему сыну Боэмунду? Франческо Панарелли, опираясь на последнее, довольно позднее свидетельство, утверждает, что целью Гвискарда было удовлетворить притязания отстраненного от наследства Боэмунда, добыв ему императорскую корону. «Или же, по меньшей мере, королевство на Балканах», — тут же добавляет он, приуменьшая размах такого утверждения[63].

Нельзя не упомянуть и последнюю гипотезу, предложенную другими историками[64]. Я разделяю ее — по крайней мере, в некоторых ее положениях. Роберту к тому времени исполнилось шестьдесят лет. Конечно, в свои шестьдесят лет он был абсолютно дееспособен, отважен, предприимчив и крайне амбициозен. Но он знал и то, что будущее рода Гвискардов зависит от его сыновей. Своим наследником он назначил Рожера Борсу, однако Боэмунд превосходил последнего почти во всем — как воин, военачальник и правитель. С полным на то основанием Гвискард опасался, что между двумя сыновьями вспыхнет конфликт, если Боэмунд останется, так сказать, «безземельным». Поскольку экспансия норманнов в Италии отныне была завершена из-за «отсутствия в игре ставок», он, вероятно, пожелал воспользоваться шатким положением Византийской империи, ослабленной в военном отношении с 1071 года[65]. Пусть даже поражение при Манцикерте (1071 г.) не лишило Византии ее армий — а значит, не может считаться единственной причиной последовавшего вслед за тем упадка, — но оно все же было реальным, и Роберт Гвискард вскоре узнал об этом[66]. И когда после битвы при Манцикерте турки вторглись в Малую Азию, наводнив большую ее часть, норманны Гвискарда захватили Бари, последний греческий город Южной Италии, а империя погрязла в бесконечных дворцовых заговорах и частых гражданских войнах, ослабивших ее силы. Честолюбивый Роберт Гвискард выбрал нужный момент, чтобы попытать счастья в захвате императорской короны, ускользнувшей от гипотетического потомства его дочери Елены, или, по крайней мере, чтобы отнять у этой пришедшей, по его мнению, в упадок империи какое-либо владение, приемлемое для его сына Боэмунда.

Басилевс, со своей стороны, не бездействовал. Теперь противником норманнов был человек совсем иного склада: Алексей Комнин, бывший «доместик схол Запада»[67] Но, несмотря на это, самодержец опасался своих грозных соперников, так как положение империи было критическим: казна пуста или почти пуста, войска ослаблены и рассеяны, верность населения пошатнулась…[68] Некоторые чиновники, похоже, были готовы перейти на сторону врага. Так обстояло дело с Георгием Мономахатом, которого назначил дукой Диррахия свергнутый император: Алексей едва успел сменить его перед приходом Гвискарда, провозгласив новым правителем города своего родича, Георгия Палеолога.

Готовясь дать отпор врагу, Алексей задействовал дипломатические средства, взявшись за поиск всех возможных союзников. Среди них была Венеция, чья плодотворная морская торговля между Византией и Востоком оказалась бы под угрозой, возникни на обоих побережьях Адриатики норманнская империя. Басилевс предоставил венецианцам все экономические льготы, на которых они настаивали. При посредничестве Абеларда он также поддержал бунтовщиков из среды лангобардской и норманнской аристократии Южной Италии, которых Гвискард, прежде чем отправиться в поход, победил, но не сломил окончательно. Наконец, Алексей вступил в союз с королем Генрихом IV, желавшим изгнать из Рима Григория VII и поместить на его трон своего кандидата с тем, чтобы тот, в свою очередь, короновал его императорским венцом. Чтобы ускорить его вторжение в Италию, Комнин предоставил Генриху 144 000 золотых монет и пообещал ему еще большую сумму после победы[69]. Итак, у обоих императоров был общий интерес: одолеть норманнов.