Вера Фигнер - Запечатленный труд (Том 1)

И если бы только были силы, здоровье — ни часу не осталась бы здесь, в деревне: «…я уехала бы, чтоб быть на улицах и площадях и участвовать со всеми в том, что со стороны представляется каким-то опьянением свободы» ушла бы в революцию[48].

Как же жить? Какое найти себе место в жизни? Какую работу? Политическая и даже культурная деятельность исключена для человека, вышедшего из Шлиссельбурга, — бдительные стражи самодержавия не допустят. Медицинская практика запрещена, да и Фигнер отстала от науки. Остается материальная помощь нуждающимся. Ведь горя и страданий вокруг через край.

Редакция журнала «Русское богатство»[49] передала Фигнер 800 рублей для голодающих. «Только пустота и бесцельность жизни», по признанию Веры Николаевны, заставили ее взяться за филантропию. Вместе с благотворительностью пришли еще большие беды.

«Начались тяжелые впечатления и встречи, приносившие разочарование и досадное сознание, что я делаю непоправимое, безобразное дело, которое лишит меня расположения деревни и отнимет у меня ее, — отнимет ту любовь, которая до тех пор была у меня к ней»[50].

Крестьянин в жизни оказался значительно сложнее и противоречивее придуманного народниками идеализированного «шоколадного мужика».

Помощь голодающим была первым неудавшимся практическим действием Веры Фигнер после крепости. Крушение — и опять пустота, неудовлетворенность жизнью.

В ноябре 1906 года после долгих хлопот брата Николая ей дали заграничный паспорт.

Еще раньше, в Нижнем Новгороде, Вера Фигнер вступила в контакт с эсерами: ей казалось, что именно они — преемники народнических идей. С истинными наследниками лучших революционных традиций — большевиками она была в сущности незнакома: пролетарская партия — авангард рабочего движения сложилась и развилась за те годы, что Фигнер и ее друзья были оторваны от жизни. Поэтому за границей на вопрос члена ЦК партии эсеров Гершуни: «Так вы хотели бы стать членом партии?» — Фигнер ответила: «Да».

Она не несла определенных обязанностей по партии и по существу наблюдала деятельность эсеров со стороны. Много занималась литературной работой — в основном писала биографии жертв Шлиссельбурга.

Уже в то время в революционных кругах за границей ходил упорный слух о том, что один из лидеров партии эсеров, член ЦК и руководитель боевой организации Азеф, — провокатор, оплачиваемый царской охранкой. Веру Николаевну как революционера-ветерана и человека, глубоко уважаемого всеми, пригласили в третейский суд. Обвинение казалось ей чудовищно неправдоподобным, к тому же главным разоблачителем Азефа выступал бывший охранник. И Фигнер — человек беспредельно честный и чистый — не поверила обвинениям. Вскоре, однако, поступили новые доказательства. Разоблаченный провокатор трусливо скрылся.

Вера Николаевна, потрясенная тем, что в центре партии с момента возникновения ее находился провокатор, униженная собственным легковерием и возмущенная бегством Азефа, порвала с эсерами.

Вторая попытка найти место в жизни также кончилась неудачей.

Как раз в это время из России прислали Фигнер материалы о политических ссыльных. Цифры показывали громадные перемены в политической жизни страны: заключенные считались не десятками (как во времена Фигнер), а сотнями, тысячами, среди них преобладали рабочие, крестьяне.

Мысль об использовании своего опыта и воспоминаний для помощи новым борцам приходила и ранее. Фигнер решает взяться за то, что ей было доступно: агитировать в пользу заключенных, организовывать им материальную помощь. С этой целью она едет в Англию. 23 июня 1909 года в Лондоне в присутствии 700 человек Вера Фигнер впервые рассказала о Шлиссельбургской тюрьме. Она говорила ровным тоном, без повышения голоса, без малейшего жеста, без тени напыщенности или театральности. Сама очень простая, серьезная, с гладко причесанными седыми волосами, с прекрасным лицом, в скромном и строгом платье. Выступление Веры Николаевны произвело громадное впечатление. Собранные на митинге деньги были отосланы в Петербург в пользу политзаключенных.

Ф. М. Степняк-Кравчинская (жена революционера) пишет 26 июня 1909 года Вере Николаевне под впечатлением ее первого публичного выступления: «Последние дни живу воспоминаниями Вашего митинга. Скажу откровенно, не ожидала, что Вы окажетесь таким прекрасным лектором. Голос звучный, манера говорить превосходная, и сама лекция по содержанию и по форме не оставляет желать ничего лучшего. Она врезывается в память своей скульптурностью, и мне казалось, что я могла бы повторить ее вслед за Вами целиком»[51].

С тех пор начались выступления Фигнер в разных городах Европы. Она говорила на русском, английском и французском языках, на митингах, в частных домах, на студенческих собраниях. И всюду ее рассказы о политическом застенке в Шлиссельбурге, преследовании в России лучших людей, трагическом положении политических заключенных возбуждали возмущение и ненависть к царизму.

То, в чем Фигнер видела только прошлое, личное, стало нужным, современным революционным делом. Ее рассказы как бы скрепляли преемственность разных революционных поколений в России.

В начале 1910 года по инициативе Фигнер был организован Парижский комитет помощи политкаторжанам. Комитет ставил своей целью привлечь общественное мнение Запада в защиту политических заключенных в России и одновременно оказать им материальную помощь. Комитет проводил работу во многих европейских странах: во Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Швейцарии. Денежные взносы поступали из Гамбурга и Бухареста, из Неаполя и Чикаго.

Вера Николаевна написала в это время брошюру «Русские тюрьмы», которая неоднократно переиздавалась на нескольких языках. Разумеется, все доходы от продажи также шли в пользу политкаторжан.

Несомненно, известия о заграничной деятельности Фигнер быстро дошли до царского правительства. В 1911 году в официозе «Россия» появилась статья «Революционные басни» против брошюры Фигнер. Российские власти стали мешать передаче денег заключенным. Связи обрывались. Фигнер с горечью писала: «Я находила удовлетворение в заботах о неизвестных мне товарищах по революции, но правительство вырывало у меня из рук это дело»[52].

Но поиски своего места в жизни не могли не дать плодов. Вера Фигнер приступает к тому, что считает своим революционным долгом. Начинает писать знаменитые воспоминания — единственное, что не могли у нее отнять ни время, ни враги. В предисловии к первому изданию воспоминаний В. Н. Фигнер писала:

«В безрадостные дни бездействия меня утешала мысль, что есть общественное дело для меня — издание книги, которая запечатлела бы опыт той полосы революционного движения, в которой я принимала личное участие»[53].

В разгар работы вспыхнула первая мировая война. Вера Николаевна рвалась на родину. Большую часть рукописей оставила в Швейцарии, справедливо предполагая особый интерес к ним царских властей.

На границе ее арестовали и после долгого и тщательного обыска под охраной отправили в Петербург, в департамент полиции, где припомнили все: и связи с эсерами, и деятельность в пользу политзаключенных. В итоге Фигнер отпустили, но под негласный надзор полиции и с запрещением жить в столичных и университетских городах. Проездом (и самовольно) Вера Николаевна остановилась в Москве. Здесь в присутствии десяти крупнейших литераторов того времени — В. Брюсова, А. Толстого, И. Бунина, В. Вересаева и других она прочла несколько глав своих воспоминаний. Слушатели были потрясены.

В 1916 году Фигнер впервые встретилась публично с русской молодежью. Это случилось в Харькове, куда она приехала на лекции шлиссельбургского товарища Н. А. Морозова. На первой же лекции, куда Вера Николаевна пришла инкогнито, публика узнала ее и устроила восторженные овации. Дело могло кончиться высылкой из Харькова. Но тут пришло разрешение жить в Петрограде.

Шел 1917 год. Февральская революция, и наконец Великая Октябрьская.

Один из очевидцев описывает большое торжественное собрание в Мариинском театре 7 апреля 1917 года: «…интерес всего зала сосредоточен на большой императорской ложе, против сцены… В ней сидят человек тридцать: старые мужчины, несколько старых дам, лица серьезные, худые, странно выразительные, незабываемые, удивленно озирающие публику. Это герои и героини терроризма… Тут: Морозов, Лопатин, Вера Фигнер, Вера Засулич и пр…

Шепот симпатии и какого-то благоговения проносится по залу: какая-то безмолвная овация.

Это Вера Фигнер появилась на сцене, на месте дирижера оркестра. Очень простая, с гладко причесанными седыми волосами, одетая в черное шерстяное платье, с белой косынкой… она поминает бесчисленную армию всех тех, кто безвестно пожертвовал жизнью для настоящего торжества революции, кто анонимно погиб в государственных тюрьмах и на каторге в Сибири»[54].