Жан Фавье - Ангерран де Мариньи. Советник Филиппа IV Красивого

Мы не обладаем таким же количеством информации о всех имеющихся изображениях Ангеррана. Его надгробный памятник был сооружен после 1475 г., и, по всей видимости, лицо статуи, изображавшей возлежащего на надгробии человека, должно было передавать некоторые черты лица самого Мариньи.[89] На гравюре Андре Теве[90] изображен бюст Мариньи, несколько повернутый направо, Ангерран представлен одетым в широкое платье, правый закатанный рукав которого открывает камзол с вышитыми обшлагами. На голове у него шапочка с двумя ремешками, скрепленными под подбородком справа; платье застегнуто на груди на пуговицу в петле. В правой руке он держит складку своей одежды, а в левой – свернутый пергамент. У него изможденное лицо, длинный орлиный нос, тяжелый взгляд, на виске вздувшаяся вена. Должно быть, этот портрет сделан по изображению, находившемуся в Экуи; с другой стороны, речь может идти и о неизвестной статуе, так как скульптура, стоявшая в проеме западного портала, известна нам по гравюре Мильена[91] и совсем не похожа на гравюру Теве. Объяснения, которые приводит последний, не точны, к тому же их невозможно проверить, и это не позволяет нам рассматривать этот портрет как изображение Мариньи. Наконец, человек на портрете слишком стар и его одежда отличается от одеяния статуи в портале Экуи, облаченной поверх камзола в чепрак без рукавов; голова статуи из Экуи не была покрыта. По тем же причинам, что и скульптура из Парижского дворца, статуя из портала Экуи могла походить на Мариньи.

Ангерран был маленького роста. Помимо статуи во дворце, упомянутой Сен-Фуа,[92] мы имеем другое достоверное свидетельство: Огюст Ле Прево был знаком с человеком, который во время Революции присутствовал при эксгумации Мариньи и подтвердил, что Ангерран был небольшого роста и с очень массивной головой.[93] У него, вероятно, были довольно светлые волосы, возможно, рыжие, если допустить, что сатирическая поэма из французского манускрипта № 146 из Национальной библиотеки, обличавшая рыжую (russus) лису, была действительно направлена против Мариньи, как посчитал Ш.-В. Ланглуа,[94] и учесть, что в «Романе о Фовеле» также мог содержаться намек на камергера. Глядя на статую портала в Экуи, можно представить, что у Мариньи были длинные волосы, уложенные полукругом на затылке.

Все описанные виды одежды носили в то время: камзол с узкими вышитыми рукавами или чепрак с так называемыми крыльями и высокими прорезями по бокам,[95] закрепленная вокруг головы шапочка. В день смерти на нем были белая облегающая голову шапочка, плиссированная рубашка, туника и цветные штаны.[96]

Мариньи не был интеллектуалом и не стал юристом. Словесные хитросплетения Ногаре были ему чужды, и он никогда не вступал в правовые или богословские споры. Судебный процесс над Бонифацием VIII, обвинения, выдвинутые против тамплиеров, вопросы о праве короля на Империю – все это было не по его части. Он получил лишь начальное образование, выдвигалось даже предположение о том, что он не знал латыни.[97] Действительно, 23 апреля 1311 г., когда встал вопрос о линии поведения короля в отношении Бонифация, он попросил, чтобы король перевел ему текст одного из писем к кардиналам, так как он не понимал латинского языка; король спросил его, понимает ли он, на что Мариньи ответил отрицательно.[98] Вопрос, который следует за просьбой перевести письмо на французский язык, нельзя интерпретировать как «если бы я знал латынь», так как в таком случае он уже не имел бы никакого смысла; следовательно, нужно рассматривать его как «если бы я понимал смысл латинского текста письма», ведь мы не можем предположить, что Мариньи не знал также и французского! Итак, мы считаем, что король перевел Мариньи, не понявшему латинский текст,[99] письмо, в надежде прояснить его смысл; однако, поскольку Мариньи не был в курсе взаимоотношений короля и кардиналов, а также плохо разбирался в многословных документах подобного рода, перевод письма с латыни на французский язык не помог Ангеррану понять его смысл. Впрочем, еще один факт укрепил нас во мнении, что Мариньи все же немного разбирался в латыни: документы, в которых урегулировался вопрос о наследовании Артуа, исправил и дополнил Ангерран.[100] Тем не менее он предпочитал документы на французском языке: все его бумаги были написаны по-французски, за исключением одного документа в торжественном тоне, который необходимо было написать на латинском языке.[101]

Зная о том, что он не был ни юристом, ни даже просто образованным человеком, а его личные письма были написаны по-французски, довольно трудно не заметить в его стиле и даже в его почерке признаков просвещенного, неординарного ума. Этот факт повергал в изумление его современников, чему есть немало свидетельств. Жоффруа Парижский возносил хвалу ораторскому искусству Мариньи, говоря:

Для любого парижанина Мариньи прежде всего остается тем человеком, который сумел с помощью убеждения незаконно собрать налоги в 1314 г. О том же самом свойстве Ангеррана трувер Жан де Конде в 1315 г. написал: «Много было хитрых и красивых речей, искусных и красивых рыцарей»,[103] несомненно, вспоминая о том, как он умело провел переговоры в Турне. Но, помимо ораторских способностей, упоминалось также и о любезности и приятности в общении этого прекрасного рыцаря. Автор «Романа об уродливом Лисе», глас простолюдинов, лавочников и бродячих торговцев, также был потрясен величественной осанкой королевского камергера: ведь он более всех французов обладал изяществом и честью, манерами и изысканностью.[104]

Наконец, последователь Гильома де Нанжи в одной часто цитируемой фразе перечислил все отличительные черты Ангеррана де Мариньи, безупречно любезного, предусмотрительного, опытного, и ловкого рыцаря,[105] воздавая таким образом хвалу этому человеку как рыцарю, советнику и дипломату.

Примерно в 1295 г. Ангерран женился на Жанне де Сен-Мартен. Жанна была крестницей королевы Жанны, посодействовавшей заключению этого брака.[106] Она произвела на свет двоих детей, Луи и Мари, родившихся до июня 1300 г.,[107] и после этого по прошествии короткого промежутка времени умерла. Мариньи женился во второй раз примерно в начале 1301 г., его супругой стала Алис де Монс, которая родила ему четверых детей, Изабель, Рауля, Тома и Алис, и пережила, после десяти лет, проведенных в заключении, опалу и смерть своего мужа.

Как камергер, Ангерран проводил время главным образом в резиденции короля, при дворе и в королевском дворце. Но, помимо этого, где же находилась личная резиденция Мариньи, дом, в котором он жил со своей семьей? Для начала, в Париже он должен был жить в Лувре, так как он являлся комендантом этого замка; но поскольку мы нашли упоминание об этом титуле лишь в «Больших Французских Хрониках»,[108] нам не известно, ни когда он его получил, ни насколько это соответствовало действительности. Поэтому мы не знаем, останавливался ли он в Лувре, в котором одновременно находились жилые помещения и тюрьма.

Но со временем Мариньи приобрел с целью сделать особняк целую группу домов, в двадцати метрах от Лувра, между улицами Отриш и Пули, в так называемых рвах Сен-Жермена. Мы еще вспомним об этих приобретениях, когда будем рассматривать строительную деятельность Ангеррана де Мариньи.

У нас мало сведений по поводу обстановки этих домов. Перед январем 1311 г. Маго д'Артуа подарила Мариньи «шерстяное полотно с узором из различных фигур»,[109] которое, по мнению аббата Деэна,[110] представляло собой гладкий ковер с изображением разных персонажей, но мы не знаем, в нормандской или в парижской резиденции нашел для него место Ангерран. С другой стороны, в нашем распоряжении находится описание мебели и драгоценностей короны, которые после 1315 г. из Лувра вывез Анри де Сюлли, чтобы передать их королю: благодаря описанию гербов на них мы можем предположить, что некоторые из этих предметов были конфискованы у Мариньи. В их число, помимо прочего, входят гобелены, выполненные для церемонии бракосочетания Гильома де Танкарвиля и Изабель де Мариньи, четыре с изображением розовых кустов и еще четыре с вышитыми на них попугаями в костюмах.[111] Кроме того, нужно назвать вазы из алебастра или из мрамора с зелеными шелковыми шнурками для использования сосудов в качестве столовых приборов[112] и, наконец, часовенку, украшенную эмалью,[113] которая, по всей видимости, являлась маленьким переносным алтарем, поскольку Ангерран пользовался привилегией иметь алтарь для своих капелланов.[114]