Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

-- Мы из стойбища Селикан, -- затоварила Марфа, -- не бывал там?.. Сюда только зимою промышлять приезжаем. Борька маленький прибежал к нам прошлой весной. Вышла как-то я из зимовья, слышу, кто-то кричит, совсем как ребенок. Смотрю, бежит ко мне козленок маленький, только что родился, мать зовет. Проклятые волки тут, на увале, ее разорвали. Поймала я козленка и оставила у себя. Так он и прижился. Ласковый вырос, мимо человека не пройдет, а не понимает, что опасно, могут по ошибке, а то и с намерением убить... Люди разные, иной так и норовит нашкодить.

-- А вы не пускайте его из зимовья, -- посоветовал я, вспомнив свою вчерашнюю встречу с Борькой.

-- Что ты! Без тайги зверю -- неволя. Нельзя не пускать. Вечерами Борька уходит в лес к диким козам, кормится, играет, а утром обязательно прибежит. Видишь, дыра в обшивке двери, это он копытом пробил" всегда в одно место стучится. Утром так и ждем этот стук, Петька ревет, и сама думаю: "Придет ли?"

-- Колокольчик надо повесить на шею, тогда каждый догадается, что он домашний.

-- Что ты, колокольчик совсем вешать нельзя, все козы от него убегать будут. Куда годится! Может, лучше пусть уходит совсем с табуном, научится бояться людей, дольше проживет. Ты как думаешь?

-- А Петька? Да и сама ты кого ждать утрами будешь?

-- Поплачем и привыкнем. Хуже будет, если люди убьют... -- И она отвернулась от меня, дрогнули ее плечи.

-- Напрасно расстраиваешься, Марфа, может, все обойдется, -- пытаюсь я успокоить ее.

-- Нет, я знаю, половина месяца назад Борька пришел в крови, кто-то в него ружье разрядил. Два дня не выходил из зимовья, думала, пропадет. Но скоро забыл, опять ластится к людям в тайге, мимо не проходит, а то не знает, что убить могут, -- твердо сказала она.

"А ведь это могло случиться вчера", -- с ужасом подумал я, и у меня не нашлось слов разубедить ее.

-- Скажи, что надо сделать, чтобы уберечь Борьку?

Правду говорю тебе: он хороший, ласковый к людям.

Я подумал что это невозможно. Во многих людях еще живет беспощадность к дикому зверю.

-- Кто-то едет, -- вместо ответа сказал я, повернувшись к дороге.

Между сосен ползла длинная тень. Вот она появилась в широком просвете леса. Это Кудряшка тянула розвальни. Позади шел Пашка.

Лошадь широко раздувая от одышки бока, понуро брела по чуть заметной, запорошенной снегом колее. -- Т-р-р-р! -- крикнул Пашка, останавливая Кудряшку. -- Здравствуйте, тетя Марфа!

-- Ты чего так рано? -- ответила та.

-- За дядей приехал, дедушка просил поторопиться.

-- Успеешь, распрягай лошадь, поставь к сену. Петька, посмотри, кто приехал! -- крикнула вдруг Марфа, заглянув за избушку.

Оттуда показался Петька, весь в снегу.

-- Паска! Паска! -- закричал он, бросаясь навстречу.

-- Здорово, мужик! -- басит Пашка, подражая Гурьянычу. -- Где твой козел? Убежал?

Дверь в избе неожиданно распахнулась, и на пороге появился Борька. Он не сводит глаз с Пашки, чего-то ждет.

Парнишка отбрасывает полу дошки, не торопясь, с явным удовольствием запускает руку в глубокий карман штанов, достает жменю овса. Два прыжка -- и Борька возле него, хватает овес, долго жует, взбивая губами пену. Потом тычется влажным носом в карман, требует остатки.

-- Балует он Борьку, -- говорит Марфа, кивнув на Пашку. -- Без гостинца не приезжает. И тот издали узнает его, встречает.

Пашка приседает на снег, обнимает козла: он тоже рад этой встрече. Они начинают играть, бегать. Чувствуется, что и у Борьки к этому парнишке большая привязанность. Потом Пашка, точно вспомнив про ночь, поворачивается ко мне:

-- Я так и знал, что заблудитесь.

-- Почему? -- удивился я.

-- Место тут плохое: холмы да лога. Я и то иной раз ошибаюсь, а городской и подавно.

-- Что и говорить, место однообразное. Но ты, прямо скажу, молодец, Пашка. Спасибо тебе за лыжню, за костры, иначе я и сейчас ходил бы по лесу.

-- За что спасибо? -- живо возразил он. -- С каждым может беда случиться. А насчет костров -- не надеялся, что у вас спички есть, разводил под колодами -- так они дольше горят, да и знал, что на лыжню непременно наткнетесь.

Все возвращаемся в избушку. Наскоро завтракаем. Борька опять бьет копытцем о пол, разгребает воображаемый снег, падает и быстро засыпает.

Наступают минуты расставания. Что сказать Марфе на прощанье? Чем отблагодарить ее за приют, за неизгладимое впечатление, что оставило у меня старенькое, покосившееся зимовье на краю соснового бора, с ночным огоньком, зовущим уставшего путника. Какими словами рассеять в ней тревогу за судьбу любимца Борьки?.. Не нахожу слов. Говорю просто, от души:

-- Спасибо, Марфа. Я непременно еще приеду к вам.

-- Приезжай.

Кудряшка лениво шагает по занесенной ночным снегопадом дороге. В морозном воздухе тихо; точно зачарованный, стоит бор, облитый радужным светом уже поднявшегося солнца.

В углу широкой прогалины на вершине сосны-исполина, о чем-то мечтая, сидит мрачный, с вытянутой шеей и печальным взглядом, коршун.

-- Поторопился прилететь, ишь как его мороз скрючил, -- показывает на птицу Пашка, явно вызывая меня на разговор, -- Василий Николаевич вчера здоровенного козла сшиб, -- еле стащили с седловины. А вы, значит, не попали в козла?.. Дедушка, если промажет, начинает хитрить: дескать, мелкая дробь или веточка выцелить не дала...

Я думал о другом: о лесной избушке с ночным огоньком, о тетке Марфе, о Борьке, об их привязанности друг к другу. Никакая удача на охоте не могла бы доставить мне столько радости, породить столько раздумий... А костры на лыжне! Они заставили иначе посмотреть на Пашку, озорного деревенского паренька, как будто сроднили меня с ним.

Удивительное ощущение испытываешь, вернувшись домой из тайги, побыв там хотя бы день и вволю нахлебавшись хвойного воздуха. В доме все кажется обновленным; все, что еще вчера надоедало, как будто радо твоему появлению.

Но этой радости хватило всего лишь на несколько минут. На столе меня ждала радиограмма из тайги, куда мы с Василием Николаевичем должны лететь, -в ней сообщалось, что ледяной аэродром окончательно вышел из строя и что по всей реке идет наледь.

Опять задержка... Теперь, после вчерашней разминки, жизнь в поселке невмоготу. Переодеваюсь и иду в штаб. Единственный выход -- отправиться в одно из геодезических подразделений, работающих поблизости от поселка, посмотреть, как разворачиваются дела, а за это время наледь на реке сойдет -и мы улетим.

НЕПОКОРЕННЫЙ

Южные ветры слизывают с крутых увалов снег, поднимают ржавые болота. По широким падям стелются ленивые туманы.

Все дольше задерживается солнце; в его ослепительных лучах синеют громады лесов; все доступнее становятся потеплевшие дали, и кажется, никогда они так не манили к себе, как в эту весну. Выйдешь из дома взглянуть на зарю; вскинешь голову к небу и долго ждешь: не закурлыкают ли журавли?!

Но зима не сдается. Нет-нет да и завьюжит непогодица по горам, по лесам, и снова спеленает землю белым саваном.

Вершина зимы -- самое обманчивое время.

Мы с Василием Николаевичем возвращаемся из лагеря геодезистов, расположенного под одной из главных вершин Сетлинского хребта, в шестидесяти километрах от поселка. Идем после бурана безлесным отрогом. Всюду на необозримом пространстве лежат заснеженные горы, окаймленные по склонам черной границей леса. Белизна будто скрадывает бугры, крутые ложки и шероховатую поверхность отрогов; все кажется гладким, ровным.

Мы торопимся. Идем без отдыха. Хочется к вечеру добраться до верховья речки Кннгаш и там заночевать.

Лыжи легко скользят по отполированной поверхности надува. Встречный ветер обжигает лицо, стынут руки, и мы с трудом отогреваемся на ходу.

За последним подъемом показалась кннгашская тайга. Мы прибавили шагу и через час уже скатывались к реке.

По северным склонам еще нерушимо лежала зима в легком румянце заката. На ровном снегу легкие вмятины -- следы белок, соболей, горностаев. Сам же лес в непробудном покое, в синеве угасающего дня.

У реки нас встретила густая кедровая тайга мощными стволами в густом сумраке и сказочной тишиною. С трудом пробираемся по еле заметным просветам.

В такой тайге приют найти не трудно. Почти под каждым старым кедром можно укрыться от непогоды.

Мы уже развели костер, нарубили хвои для постелей, сделали заслон от ветра, как вдруг снизу послышался стук топора. Василий Николаевич долго и внимательно прислушивался.

-- Однако, люди близко, что им тут надо? -- сказал он и, немного подумав, добавил: -- Пошли ночевать к ним, веселее ночь пройдет.

Мы потушили костер, вскинули на плечи котомки и пошли вниз по Кингашу.

В сумерках проступали лишь самые темные предметы. Теснее становилось в тайге. В лиловую муть уходил горизонт, становилось холодно и грустно среди кедрового безмолвия.

Идем долго. Торопимся, как бы не опередила ночь. Снова стукнул топор, но уже рядом, и тотчас же пахнуло дымом.