Константин Станюкович - Вокруг света на "Коршуне"

Володя уже целовался с матерью, братом и сестрой.

— Ну, пойди, покажи-ка нам твою конурку, Володя, — говорил маленький адмирал, подходя к Володе после нескольких минут разговора с капитаном. — А ваш корвет в образцовом порядке, — прибавил адмирал, окидывая своим быстрым и знающим морским глазом и палубу, и рангоут. — Приятно быть на таком судне.

Володя повел всех вниз показывать свою каюту.

Сегодня она имела опрятный и домовитый вид. Приехавший утром батюшка, старик-иеромонах, имел с собой очень мало вещей и охотно уступил своему сожителю весь комод-шифоньерку, оставив для себя только один ящик. Таким образом, Володе было куда убрать все белье, вещи и часть своего платья. Остальное — гардемаринское, — тщательно уложенное заботливым Ворсунькой, хранилось в сундуке, который был убран, по выражению вестового, в надежное место; а ящик с вареньем был поставлен в ахтер-люке — месте, где хранится офицерская провизия.

Все в Володиной каюте было аккуратно прибрано Ворсунькой. Медные ручки комода, обод иллюминатора и кенкетка, на диво отчищенные, так и сияли. По стенке, у которой была расположена койка Володи, прибит был мягкий ковер, подарок Маруси, и на нем красовались в новеньких рамках фотографии матери, сестры, брата, дяди-адмирала и няни Матрены.

Батюшки не было, и все Володины близкие входили в каюту, подробно осматривая каждый уголок. Мать даже отворила все ящики комода и смотрела, в порядке ли все лежит.

— Это, мама, все мой вестовой, а не я! — улыбнулся молодой человек.

— Ах, какая маленькая каютка! Тут и повернуться негде! — воскликнула сестра, присаживаясь на табуретку.

— А зачем ему больше? Он не такая стрекоза, как ты! — шутливо заметил адмирал, стоявший у дверей. — Койка есть, где спать, и отличное дело… А захотел гулять, — палуба есть… Прыгай там.

— Только бы не было сыро. А то долго ли ревматизм схватить! — заметила мать.

— Не сахарный он… не отсыреет, Мария Петровна… В прежние времена и не в таких каютах живали.

— А все-таки, Володя, не снимай фуфайки. Обещаешь?

— Обещаю, мама.

— И ног не промачивай.

— И ног не промочу. Непромокаемые сапоги есть.

— И вообще береги себя, голубчик. Не растрать здоровья…

И, воспользовавшись тем, что они одни, она порывисто и страстно прижала к себе голову сына и несколько секунд безмолвно держала у своей груди, напрасно стараясь удержать обильно текущие слезы.

— Смотри же, пиши чаше… и длинные письма… И как же будет скучно без тебя, мой славный! — говорила Мария Петровна.

— И мне пиши, Володя, — просила сестра.

— И мне! — говорил брат.

— Буду, буду всем писать.

Все по очереди посидели в Володиной каюте, потрогали его постель, заглянули в шифоньерку, открывали умывальник, смотрели в открытый иллюминатор и, наконец, ушли посмотреть на гардемаринскую каюту, где Володе придется пить чай, завтракать и обедать.

Маленькая каютка была полна провожающих. Володя тотчас же представил всех бывших в каюте гардемаринов и кондукторов своим. Ашанины посидели там несколько минут и пошли в кают-компанию.

По дороге, у буфетной, стоял Ворсунька.

— Вот, мама, мой вестовой…

Мать ласково взглянула своими чудными большими и кроткими глазами на молодого белобрысого вестового и сказала:

— Уж вы, пожалуйста, хорошенько ходите за сыном… Вещи его берегите, а то он у меня растеряха.

— Все будет сохранно у барина… Не сумлевайтесь, сударыня, ваше превосходительство! — отвечал Ворсунька, титулуя так Марию Петровну ввиду того, что около нее шел адмирал.

— Какой он симпатичный! — шепнула Маруся.

— Прелесть! — отвечал Володя.

— Первогодок? — спросил дядя, обращаясь к Ворсуньке.

— Точно так, ваше превосходительство.

— И, верно, вологодский?

— Точно так, ваше превосходительство.

— Смотри, вовремя буди к вахтам своего барина, — шутливо промолвил адмирал и, подавая Ворсуньке зеленую бумажку, прибавил: — Вот тебе, матросик… За границей выпьешь за мое здоровье!

— Много благодарны, ваше превосходительство, но только я этим не занимаюсь.

— Не пьешь?

— Никак нет… Я в загранице гостинца куплю своей бабе.

— А баба где? Здесь или в деревне?

— В деревне, ваше превосходительство.

В кают-компании тоже сидели гости, наполнявшие сегодня корвет. Они были везде: и по каютам, и наверху. Почти около каждого офицера, гардемарина и кондуктора группировалась кучка провожавших. Дамский элемент преобладал. Тут были и матери, и сестры, и жены, и невесты, и просто короткие знакомые. Встречались и дети.

Несмотря на старания моряков казаться веселыми и вести оживленные разговоры, чувствовалось грустное настроение. Разговоры как-то не клеились, внезапно прерывались, и среди затишья слышался подавленный вздох. Вместо улыбок на лицах навертывались слезы.

Хорошенькая, изящно одетая блондинка с прелестными голубыми глазами, молодая и свежая, только что вышла из каюты с молодым красивым лейтенантом, взволнованная, полная отчаяния. И лейтенант был бледен, хотя и старался сохранить бодрый вид. Они быстро прошли в кают-компанию, поднялись на палубу, и оба, облокотившись о борт и прижавшись друг к другу, не находя слов, безмолвно смотрели на свинцовую, слегка рябившую воду затихшего рейда. В каюте им не сиделось: слишком тяжело было… да и здесь казалось не лучше. По временам они взглядывали долго и нежно один на другого и молодая женщина глотала рыдания.

— Ну, полно, полно… успокойся, Наташа! — говорил лейтенант, делая невероятные усилия, чтобы самому не расплакаться.

Еще бы!

И года не прошло, как они поженились, оба влюбленные друг в друга, счастливые и молодые, и вдруг… расставаться на три года. "Просись, чтобы тебя не посылали в дальнее плавание", — говорила она мужу. Но разве можно было проситься? Разве не стыдно было моряку отказываться от лестного назначения в дальнее плавание?

И он не просился, чтоб его оставили, и вот теперь как будто жалеет об этом…

— Каждый день пиши…

— И ты…

— И фотографии чаще посылай… Я хочу знать, не изменилось ли твое лицо…

— И ты посылай…

И снова молчание, то грустное молчание двух родных душ, которое красноречивее всяких излияний.

Загляните в каюты, и вы увидите еще более трогательные сцены.

Вон в этой маленькой каютке, рядом с той, в которой помещаются батюшка и Володя, на койке сидит пожилой, волосатый артиллерист с шестилетним сынишкой на руках и с необыкновенной нежностью, которая так не идет к его на вид суровому лицу, целует его и шепчет что-то ласковое… Тут же и пожилая женщина — сестра, которой артиллерист наказывает беречь "сиротку"…

Слезы катятся по морщинистому, некрасивому лицу артиллериста, и он еще крепче прижимает к себе единственно дорогое ему на свете существо.

Когда Ашанины вошли в кают-компанию, любезные моряки тотчас же их усадили. Старший офицер, похожий на "Черномора", — одинокий холостяк, которого никто не провожал, так как родные его жили где-то далеко, в провинции, на юге, — предложил адмиралу и дамам занять диван; но адмирал просил не беспокоиться и тотчас же перезнакомился со всеми офицерами, пожимая всем руки. Старшему офицеру он похвалил исправный вид "Коршуна", чем привел "Черномора" в немалое удовольствие. Старика Ашанина знали в Кронштадте по его репутации лихого моряка и адмирала, и похвала такого человека что-нибудь да значила. В низеньком, худощавом старике, старшем штурманском офицере "Коршуна", Степане Ильиче Овчинникове, адмирал встретил бывшего сослуживца в Черном море, очень обрадовался, подсел к нему, и они стали вспоминать прошлое, для них одинаково дорогое.

Юный мичман Лопатин, представленный Володей своим, старался занимать дам. Румяный, жизнерадостный и счастливый, каким может быть только двадцатилетний молодой человек на заре жизни, полный надежд от будущего, он был необыкновенно весел и то и дело смеялся.

— А вас никто не провожает? — спросила его Мария Петровна.

— Некому!

— Родные ваши не здесь?

— В Тамбовской губернии.

И со свойственной молодым людям откровенностью он тотчас же рассказал своим новым знакомым о том, что мать его давно умерла, что отец с тремя сестрами и теткой живут в деревне, откуда он только что вернулся, проведя чудных два месяца.

— А теперь вот впереди предстоят еще лучшие месяцы и годы! — весело заключил молодой мичман, широко улыбаясь своей доброй улыбкой и открывая ряд ослепительно белых зубов.

Все невольно улыбнулись в ответ. И всем он показался таким славным и хорошим.

— Ты сойдись с Лопатиным, Володя… Он, кажется, прекрасный молодой человек… В нем что-то прямое и открытое, — говорила сыну мать, когда, посидев в кают-компании, они вышли все наверх и уединились на юте, у самой кормы, а юный мичман, не желая мешать семейному разговору, деликатно удалился и уже весело болтал с какой-то молоденькой барышней…