Павел Мельников-Печерский - В лесах (Книга 1, часть 1)

- А я думал, что ты, любезненькой мой, с Патапом Максимычем по всем делам заодно,- несколько смутившись, молвил игумен. Быстро Стуколов с места встал и торопливыми шагами прошелся по келье. Незаметно для Патапа Максимыча, легонько толкнул он игумна.

- Расскажи ему, отче, как вы с песком тем справляетесь,- сказал он потом мягким голосом.

- Да уж, пожалуйста, поведай мне,- молвил Патап Максимыч. - Бог даст, заодно станем работать... Прииски откроем.

- Ах ты, любезненькой мой! ах ты, касатик!..- воскликнул отец Михаил, обнимая Патапа Максимыча- А ты вот облепихи-то рюмочку выкушай. Из Сибири прислали благодетели, хорошая наливочка, попробуй.... Расчудесная! Патап Максимыч выпил облепихи. Наливка оказалась в самом деле расчудесною.

- Ну, так как же, отче?..- сказал он.- Как у вас песок-от в золото переделывают?

- Теперь у нас такого знатока нет,- отвечал игу мен.- Был да годов с десяток помер. А ноне, любезненькой ты мой Патап Максимыч, вот как мы делаем. Я, грешный, да еще двое из братии только и знаем про это дело. Летней порой, тайком от других, мы и сбираем сколько бог приведет песочку, да по зиме в Москву его и справляем... А на Москве есть у нас други-приятели, в этом деле силу они разумеют. Господь их ведает, какою хитростью делают они из нашего песку золото, а на нашу долю сколько его причтется, деньгами высылают... По науке, касатик ты мой, по науке до этого доходят, а мы что? Люди слепые, темные, куда нам разуметь такую силу!..

Задумался Чапурин... Обращаясь к отцу Михаилу, сказал он: - Вот и я тоже говорю Якиму Прохорычу: прежде испытать надо, а потом за дело браться.

- Справедлива речь твоя, любезненькой ты мой,- отвечал игумен,справедливая речь!.. "Искуси и познай", в писании сказано. Без испытания нельзя.

- Вот и думаю я съездить в город,- сказал Патап Максимыч,- там дружок у меня есть, по эвтой самой науке доточный. На царских золотых промыслах служил... Дам ему песочку, чтоб испробовал, можно ль из него золото делать.

- Что ж, съезди, съезди, любезненькой ты мой!.. Уверься!.. Не соваться же и в самом деле в воду, не спросясь броду? - говорил игумен. Паломник с досады опять вскочил, пройдясь раза два по келье, сердито он взглянул на отца Михаила и вышел.

- А много ль, примерно, каждый год наберете вы этого песку? - спросил Патап Максимыч игумна.

- Да что наше дело! Совсем пустое,- отвечал отец Михаил.- Ино лето чуть не полпуда наберешь, а пользы всего целковых на сто, либо на полтораста получишь.

- Что так мало? - спросил Патап Максимыч.- Ведь золота пуд на плохой конец двенадцать тысяч целковых.

- Ах ты, любезненькой мой!.. Что же нам делать-то? - отвечал игумен.- Дело наше заглазное. Кто знает, много ль у них золота из пуда выходит?.. Как поверить?.. Что дадут, и за то спаси их Христос, царь небесный... А вот как бы нам с тобой да настоящие промысла завести, да дело-то бы делать не тайком, а с ведома начальства, куда бы много пользы получили... Может статься, не одну бы сотню пудов чистого золота каждый год получали...

Смолк Патап Максимыч. Погрузился он в расчеты. Между тем вошел Стуколов и еще суровей взглянул на отца Михаила. Тот вздохнул тяжело, спустил на лоб камилавку и потупил глаза.

- Что же? Какое теперь будет твое решенье? - спросил у Патапа Максимыча Стуколов.

- Да я не прочь, только наперед съезжу увериться,- отвечал Патап Максимыч.

- Когда поедешь? - спросил паломник.

- Отсюда прямо,- отвечал Патап Максимыч. Петухи запели, отец Михаил с места поднялся.

- Ахти, закалякался с тобой, разлюбезный ты мой Патап Максимыч,- сказал он.- Слышь, вторы кочета поют, а мне к утрени надо вставать... Простите, гости дорогие, усните, успокойтесь... Отец Спиридоний все изготовил про вас: тебе, любезненькой мой Патап Максимыч, вот в этой келийке постлано, а здесь налево Якиму Прохорычу с Самсоном Михайлычем. Усни во здравие, касатик мой, а завтра, с утра, в баньку пожалуй... А что, на сон-то грядущий, мадерцы рюмочку не искушаешь ли? Патап Максимыч с Дюковым выпили по рюмке, выпил и гостеприимный хозяин. Паломник мрачно простился с отцом Михаилом.

* * *

Крепко полюбился игумен Патапу Максимычу. Больно по нраву пришлись и его простодушное добросердечие, его на каждом шагу заметная домовитость и уменье вести хозяйство, а пуще всего то, что умеет людей отличать и почет воздавать кому следует. "На все горазд,- думал он, укладываясь спать на высоко взбитой перине.- Молебен ли справить, за чарочкой ли побеседовать... Постоянный старец!.. Надо наградить его хорошенько!" Уверения игумна насчет золота пошатнули несколько в Патапе Максимыче сомненье, возбужденное разговорами Силантья. "Не станет же врать старец божий, не станет же душу свою ломать - не таков он человек ,- думал про себя Чапурин и решил непременно приняться за золотое дело, только испробует купленный песок. "Сам игумен советует, а он человек обстоятельный, не то что Яким торопыга. Ему бы все тотчас вынь да положь". В думах о ветлужских сокровищах сладко заснул Патап Максимыч, богатырский храп его скоро раздался по гостинице. Паломник и Дюков еще не спали и, заслышав храп соседа, тихонько меж собой заговорили.

- Эк его, старого хрена, дернуло! - шептал паломник.- Чем бы заверять да уговаривать, а он в город советует: "Поезжай, уверься! Кажется, все толком писал к нему с Силантьевым сыном - так вот поди ж ты с ним... Совсем с ума выступил!

- Что ж, пущай его съездит! - молвил Дюков.

- Пущай съездит! - передразнил паломник приятеля.

- А что Силантий-от продал ему? Какой у него песок-от? - Мягонькой? улыбнувшись, спросил Дюков.

- То-то и есть,- ответил Яким Прохорыч.- Надо дело поправлять.

-Надо,- согласился Дюков.

-Ты вот что сделай,- говорил паломник.- В баню с ним вместе ступай, подольше его задерживай, я управлюсь тем временем. Смекаешь? - Ладно,- сказал Дюков. - Сибирским подменю, настоящим.

- Понимаю. - Целковых на триста отсыпать придется,- ворчал Стуколов.- Ишь оно, пустое-то мелево, чего стоит!.. Триста целковых не щепки... Поди-ка выручай потом.

- Выручишь!- сказал Дюков.

- Выручим ли с Патапа, нет ли, а завтра же я триста целковых со старого болтуна справлю... Эка язык-от не держится... Слышал?.. Ведь он чуть-чуть про картинку не брякнул...

- Да... Я, признаться, струхнул,- молвил Дюков.

-Писано было ему, старому псу, подробно все писано: и как у ворот подольше держать, и какую службу справить, и как принять, и что говорить, и про рыбную пищу писано, и про баню, про все. Прямехонько писано, чтоб, окроме золотого песку, никаких речей не заводил. А он - гляди-ка ты!

- Да,- согласился Дюков.

- Хоть бы тысчонок десять с Патапа слупить,- молвил паломник. - И за то бы можно было благодарить создателя... Ну, да утро вечера мудренее - прощай, Самсон Михайлыч.

- Спокойной ночи,- отвечал, зевая, полусонный Дюков и, повернувшись на бок, заснул. Но паломник еще долго ворочался на тюфяке - жаль было ему расставаться с сибирским песком. Поднялись ранехонько, на заре, часу в шестом. Только узнал игумен, что гости поднимаются, сам поспешил в гостиницу, а там отец Спиридоний уж возится вкруг самовара.

- Что, гости дорогие, каково спали-ночевали, весело ли вставали? - радушно улыбаясь, приветствовал Патапа Максимыча с товарищами отец Михаил.

- Важно спали, честный отче! - ответил Патап Максимыч.- Уж так ты нас успокоил, так уважил, что вовеки не забуду.

- Ах ты, любезненькой мой!..- говорил игумен, обнимая Патапа Максимыча.Касатик ты мой!.. Клопы-то не искусали ли?.. Давно гостей-то не бывало, поди голодны, собаки... Да не мало ль у вас сугреву в келье-то было!.. Никак студено?.. Отец Спиридоний, вели-ка мальцу печи поскорее вытопить, да чтобы скутал их вовремя, угару не напустил бы. Молча поклонился гостиник и поспешил исполнить веление настоятеля.

- А в баньку-то? - спросил игумен Патапа Максимыча.- Уж опарили... Коли жарко любишь, теперь бы шел. Мы, грешные, за часы пойдем, а ты тем временем попарься. По строгому монастырскому уставу, что содержится в скитах, баня не дозволяется. Мыться в бане, купаться в реке, обнажать свое тело - великий грех, а ходить век свой в грязи и всякой нечистоте - богоугодный подвиг, подъятый ради умерщвления плоти. Возненавидь тело свое, смиряй его постом, бдением, бессчетными земными поклонами, наложи на себя тяжелые вериги, веселись о каждой ране, о каждой болезни, держи себя в грязи и с радостью отдавай тело на кормление насекомым,- вот завет византийских монахов, перенесенный святошами и в нашу страну. Но не весь этот завет исполняется. Старые народные обычаи крепко держатся, и баня с вениками, которым, говорят, еще апостол Андрей дивовался на Ильмени, удержалась и в пустынях, и в монастырях, несмотря на греческие проклятья. Не ходят в баню лишь те скитские жители, что самое подвижное житие провождают, да и те ину пору не могут устоять против "демонского стреляния" - парятся. В Красноярском скиту от бани никто не отрекался, а сам игумен ждет, бывало, не дождется субботы, чтоб хорошенько пропарить грешную плоть свою. Оттого банька и была у него построена на славу: большая, светлая, просторная, с липовыми полками и лавками, менявшимися чуть не каждый год. Узнав из письма, присланного паломником из Лукерьина, что Патапа Максимыча хоть обедом не корми, только выпарь хорошенько, отец Михаил тотчас послал в баню троих трудников с скобелями и рубанками и велел им как можно чище и глаже выстрогать всю баню - и полки, и лавки, и пол, и стены, чтобы вся была, как новая. Чуть не с полночи жарили баню, варили щелоки, кипятили квас с мятой для распариванья веников и поддаванья на каменку. Диву дался Патап Максимыч, войдя в баню; уважение его к отцу Михаилу удвоилось. Такой баней сроду никто не угощал его. В предбаннике на лавках высоко, в несколько рядов, наложены были кошмы, покрытые белыми простынями; весь пол устлан войлоками, и на них раскидано пахучее сено, крытое тоже простынями. В бане на полках и на лавках настланы были обданные кипятком калуфер, мята, чабер, донник (Калуфер, или кануфер,- balsamita vulgaris; чабер - satureia hortensis: донник - melilotus officinalis.) и другие пахучие травы. На лавках лежали веники, стояли медные луженые тазы со щелоком и взбитым мылом, а рядом с ними большие туес (Бурак, сделанный из бересты, с тугою деревянною крышкой. ), налитые подогретым на мяте квасом для окачивания перед тем, как лезть на полок. На особом, крытом скатертью, столике разложены были суконки, мелко расчесанные вехотки (Вехотка - пучок расчесанного мочала. Суконка - лоскут сукна или байки, которым мылятся.) и куски казанского яичного мыла.