Гельмут Хёфлинг - Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима

Конечно, можно было бы найти немало случаев, когда новейшие исследования уточняют или смещают акценты в картине, нарисованной Хёфлингом. Это относится, например, к старинному спору об этрусском или италийском происхождении гладиаторских игр. Хёфлинг придерживается мнения об их этрусских корнях, а между тем сегодня эта точка зрения чаще всего оспаривается. Так что же? Ведь аргументы и той и другой стороны черпаются из общего источника. Так и в ряде других случаев: истолкование тех или иных данных античной традиции может меняться, но ведь читатель-то знакомится не только с интерпретациями, но и с текстами, так что мысль его уже готова и к новым решениям.

И среди особенно популярных сейчас идей, связанных с гладиатурой, безусловно, выделяется подход к играм как к элементу воздействия на коллективное сознание. Да и Хёфлинг не обходит эту тему, рассуждая о политическом значении игр. Однако все же он «перегнул палку»: в вопле «хлеба и зрелищ!» нашел он прежде всего развращенность и кровожадность черни. Бесспорно, римская литература дает простор для такого понимания. Но насколько полно и верно римские сатирики и моралисты осознавали феномен массовых зрелищ? Ответ не столь очевиден. Были ли гладиаторские игры средством политического манипулирования? Конечно. Но и только? Едва ли. Сам Хёфлинг подсказывает путь поиска более адекватных ответов на все эти вопросы. Не случайно он сравнивает «звезд» арены с современными спортсменами и рок-музыкантами, кумирами толпы, а присутствие на показательных боях — с просмотром приключенческих фильмов по телевизору, когда наш современник, надев домашние тапочки и находясь в столь же безопасном удалении от места действия, как и зритель на скамье амфитеатра, сопереживает событию, в котором самому ему участвовать не приведется никогда. А разве согласимся мы считать себя «падкой на острые ощущения чернью» и объектом манипуляций правительства, наблюдая перипетии «Спрута» или сопереживая Глебу Жеглову? Вопрос излишний. Очевидно, в этих случаях вступают в действие достаточно сложные механизмы массовой коммуникации, и кто знает, могли бы люди, не имея общих переживаний, хотя бы и придуманных, находить общий язык в повседневной жизни!

Именно благодаря изучению разнообразных зрелищ, и не в последнюю очередь гладиаторских боев, нам становится понятнее, каким же образом миллионы жителей империи начинали ощущать себя римлянами-народом, призванным господствовать над всем миром, даже если речь шла о провинциальных крестьянах, никогда не бывавших дальше ближайшего городка, в котором, может быть, и не было риторских школ и библиотек, но зато наверняка высился величественный амфитеатр, многократно превосходивший размерами все храмы богов — как римских, так и местных!

Таким образом, красочные и в то же время страшные эпизоды, которыми столь богаты посвященные гладиаторам страницы книги Хёфлинга, очень существенным и сокровенным образом связаны с самыми основами древнеримской цивилизации, пышно расцветшей на фундаменте, скрепленном совершенной военной организацией и боевой доблестью граждан Вечного города, а также их многочисленных «друзей» и союзников. Победа, добытая в честном бою, — вот лейтмотив римской истории и идеологии. А разве не то же прославляли гладиаторы, даже если они и были самыми презренными рабами?

Само римское общество со всеми его характерными чертами было обусловлено историей Римской державы и бесконечных войн, в которых она росла и мужала. Констатация связи рабства с войной восходит к самым отдаленным временам, да и на протяжении всей античной эпохи (впрочем, еще и вплоть до XVIII–XIX вв.) законность обращения пленного в раба не оспаривалась практически никем из философов и юристов. Хёфлинг, как и многие историки, обращает внимание читателя на факт очевидный — огромный рост числа рабов из числа военнопленных. Однако, к сожалению, мы не найдем в его книге более глубокого понимания взаимосвязи военной организации Рима и римского рабства, которым мы обязаны прежде всего работам Е. М. Штаерман.

Толчком, давшим начало римской военной экспансии, была не какая-то прирожденная воинственность этого племени, а особое устройство римской гражданской общины. Полное совпадение ее гражданской и военной организации обеспечило успех своего рода «плебейской революции», в результате которой установилось полное гражданское равноправие и стало невозможно порабощать соплеменника. После этого приток рабов извне, т. е. прежде всего военнопленных, стал просто необходимым, а известный уровень обеспеченности всего коллектива римских граждан создал предпосылки для продуктивного использования труда этих работников в хозяйствах, так сказать, «крепких середняков», владельцев небольших вилл и ферм. Именно этот процесс лежал в основе системы римского классического рабства, достигшей наивысшего расцвета в I в. до н. э. — I в. н. э.

Свое место в исторической реконструкции римского рабовладения находят и те данные о расточительстве и излишествах, связанных с рабством, сведения о которых приводит Хёфлинг. Пожалуй, это тот редкий случай, когда «факты» традиции не могут говорить сами за себя и для характеристики такого социально-экономического института, как римское рабство и основанное на нем общество, необходимо прибегнуть к исторической теории. Впрочем, это неудивительно, так как в основе изложенной концепции лежит не только письменная традиция, но и данные многих других источников, прежде всего археологических.

Но бесспорно, что изложение Хёфлинга в полной мере позволяет осознать моральный аспект рабства, по крайней мере так, как это понимали сами древние.

Пафос морального осуждения рабства у Хёфлинга столь силен, что с легкостью оправдывает справедливость борьбы рабов за лучшую жизнь с оружием в руках. Не изменяя своему приему — максимально близко следовать традиции, он вместе с тем неуловимо меняет собственный тон. Если в предыдущих главах интонация автора была иронически-отстраненной, лишь иногда гранича с сарказмом, то в последней части, повествующей о сицилийских рабских войнах и восстании Спартака, историк возвышает свой голос в защиту доведенных до крайнего шага рабов — он прямо оправдывает Спартака, устроившего гладиаторские игры с участием пленных римлян на погребении Крикса! Внимательный читатель не преминет заметить, что отношение к восставшим у античных авторов, цитируемых столь же много и развернуто, как и в предыдущих главах, различно, но, пожалуй, ни у кого оно не совпадает с восхищением нашего современника!

Почему же так происходит? Ответ кажется достаточно очевидным: важнейшей составляющей современного, ведущего свое происхождение от Великой французской революции демократического сознания является нетерпимость к рабству, угнетению и унижению человека человеком. У нас в крови сочувствие ко всем, кто борется против несправедливости и насилия, кто идет на бой за свое собственное счастье и свободу (хотя и усложнилось до крайней степени отношение к борцам за всеобщее счастье). В этом и заключается секрет вечной притягательности образа вождя восставших гладиаторов. Конечно, прав А. Гуарино, когда он говорит о существовании «мифа о Спартаке». Вполне возможно, что недостоверны сведения о его стратегических хитростях и находках; действительно, мы не знаем ничего, кроме догадок древних авторов, о планах и замыслах восставших. Не исключено, что прав А. Гуарино даже тогда, когда «демифологизирует» самого Спартака, лишая того даже собственного имени и предполагая, что Спартак — типичное прозвище гладиатора-фракийца. Все возможно. Нельзя только отрицать факта восстания гладиаторов и рабов, державшего в страхе Рим и лишь с трудом подавленного. Но если и можно приписать создание «историографического мифа» (о программах восставших, составе их войск и т. д.) марксистским историкам, то собственно «исторический миф» сформировался уже в античности и пышно расцвел в Европе Нового времени, когда право каждого человека на счастье и достойную жизнь стало общепризнанным, пусть и не осуществленным на практике.

Этот «миф» стал, очевидно, неотъемлемой частью мировой культуры и воплотился в драмы, романы, кино- и телефильмы, не говоря уже о ставшем живой классикой балете А. И. Хачатуряна. Еще одним доводом в пользу жизнеспособности этого сюжета служит и работа Хёфлинга, которому удалось сквозь призму восстания Спартака показать многие очень существенные стороны древнеримской действительности.

Е. В. Лятустина

Байрон Дж. Г. Избранные произведения. М., 1953.

Марциал Марк Валерий. Эпиграммы. М., 1968.

Овидий. Элегии и малые поэмы. М., 1973.

Петроний Арбитр. Сатирикон. М.; Л., 1924; репринт: М., 1990.

Плутарх. Избранные жизнеописания. Т. I–II. М., 1987.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. I–III. М., 1961.