Н Кальма - Заколдованная рубашка

Да, да, Фламиния узнала-таки, что младший сын уходит провожать русского в отряд, и не только не запретила ему уходить, но даже сама дала им с собой еды и вина.

И Фламиния благословила русского, когда он пришел к ней проститься.

- Я уже старая женщина, и, может быть, дева Мария обратит внимание на мое благословение, - деловито сказала она. - Ну, руссо, пусть твои отец и мать увидят тебя целым и невредимым.

В холодном зеленоватом небе, казалось, вращалась луна. Уже пройден один перевал, уже ледяным ветром обдуло путников. Невидимая тропка, которую может найти только Николо, ведет вниз, в ущелье, откуда снова должен начаться подъем. Два перевала нужно одолеть, две реки перейти, чтоб добраться до стоянки отряда, сказал Николо, и Николаю этот ночной путь по горам кажется каким-то сказочным искусом: вот надо перейти через такие-то и такие-то препятствия, сразиться со злыми духами, и только тогда достигнешь того, к чему стремишься всем сердцем. Тихонько ползет из-под ног каменная осыпь, звенят и сыплются, как серебряные монетки, грифельные кусочки скал, одинокое, скрюченное ветрами дерево прилепилось к скале, и мнится, что кто-то прячется там, в его корявых ветвях.

Уже не холодно, а жарко путникам, уже стащил Николай шапку с головы, а Николо - материнский шарф. Петляет, кружит тропа. Снова гребень перевала, снова пахнущий снегом ветер и снова спуск куда-то во тьму.

- Скоро? - спрашивает Николай.

- Теперь уже скоро, - чуть слышно отвечает Николо. - Вон там, внизу, река, а за ней, на другом берегу, лесок. Там, в лесу, уже наши.

Николай ускоряет шаг. Если б было можно, если б видна была тропа, он просто покатился бы вниз, как катался в детстве "на собственных салазках" со снежных горок. Но тут по обе стороны - скалистые черные провалы. Чуть оступился - и костей не соберешь.

Бумм! Бу-умм! - обрушилось и загрохотало впереди.

- Обвал? - спросил Николай.

Он спросил это у самого себя, почти беззвучно, а сам уже знал: нет, не обвал. Вот они, злые духи гор!

- Они уже здесь? Опередили нас! Как же мы теперь? - тревожно сказал Николо.

И почти мгновенно ночь превратилась в день. Как лампады, повисли рядом с луной, соперничая с ней, бледно-голубые тающие, колеблющиеся ракеты. Трубами гигантского серебряного органа заиграли и зашевелились прожектора. Бум-м! Бум-м! Грохот пролетел по горам, ударился о скалы, отскочил и снова вернулся, удесятеренный эхом.

Николай и Николо застыли, облитые с ног до головы этим злым, леденящим светом. Они стояли как будто голые, у всех на виду, и не решались шевельнуться. Под их ногами лежала долина, вся в кольцах огненных разрывов. Бомбы, снаряды, каменные осколки - все гремело, сверкало, сотрясало небо и землю.

- А наши-то так близко! - Николо пригнул к себе голову Николая и жалобно сопел ему в самое ухо. - Вон там, за речкой, видишь лесок? Там они и должны быть, если не ушли. - Он дрожал и еле шевелил губами.

- Идем. Надо пробиться. Здесь стоять - верный конец. - Николай, уже не думая о дороге, о том, что может вот-вот сорваться, переломать кости, ринулся вниз, увлекая за собой мальчика вниз, туда, где, вся в серебряных вспыхивающих искрах, прыгала горная речка. Воздух рвал барабанные перепонки, земля под ногами бегущих вздымалась на дыбы или вдруг бросала им в лицо едкую пыль взрывов и ослепляла. Николай и Николо оступались, проваливались в расщелины, выкарабкивались, снова подымались и снова бежали.

Наверное, нацисты заметили две фигурки, бегущие в голубом шатком свете по долине. Взрывы стали чаще, запрыгали рядом с беглецами оторвавшиеся от гор камни, зашипели, как змеи, раскаленные осколки металла. Внезапно густая черная тень накрыла беглецов. Николай рывком свалил мальчика:

- Ложись!

Казалось, самолет ползет по долине на брюхе - так низко, так медленно, так гнусно он летел. Он летел и расстреливал из пулемета горы, камни, речку, травы, а главное, самое главное - тех двух, что только что бежали, а теперь затаились где-то здесь, за камнями. И огромное ядовитое животное принюхивалось, приглядывалось ко всякой щели там, под крыльями. И летчик, оседлавший его, неведомый враг в шлеме и защитных очках, наверное, тоже перегнулся и высматривал, высматривал двух беглецов и решетил пулями ни в чем не повинную прекрасную долину.

Но вот черная тень уползла куда-то дальше. В последний раз выпалил пулемет.

- Вставай. Идем скорей! - скомандовал Николай.

Мальчик не отзывался. Он продолжал тихо лежать за камнем. Николай схватил его за руку:

- Николо! Николо! Ты слышишь меня? Что с тобой, Николо!

Маленькая рука вяло лежала на ладони Николая.

- О, черт!

Николай ощупывал голову, грудь, плечи, ноги мальчика. Когда он коснулся ног, Николо чуть слышно застонал.

- Io a momenti... Я сейчас... О-о... Нога, моя нога...

Николай рвал на полосы свою рубашку, крепко бинтовал, но видел, что тряпка уже пропитывается кровью. Медик, он знал, что нужно торопиться.

- За шею можешь меня взять? - спрашивал он Николо, забыв, что тот его не понимает. - Крепче берись.

Он взвалил мальчика на спину, хотел подняться, но понял, что это невозможно - его тотчас заметят. Надо ползти. И он пополз. Пополз по камням, по выбоинам, по осколкам, по страшной земле войны. Пополз под сплошным перекрестным огнем, потому что теперь стреляли не только враги, но и свои, партизаны. Его колени и ладони сразу стали липкими от крови он сбил их о камни, но даже не чувствовал боли, как и вообще не чувствовал ни тяжести Николо, ни собственного тела. Он полз, спрятав голову, как черепаха, и только иногда взглядывал вперед, туда, где искрилась и кипела река. Мальчик за его спиной стонал и все время что-то шептал горячо и настойчиво. Кажется, он уговаривал своего русского друга оставить его, бросить, бежать налегке. Николай все равно не понимал его.

Вода студеным языком облизывает горящие ладони и колени, и только тут Николай видит, что он уже ступил в реку. Но с откоса на противоположном берегу садят из пулемета, а сзади тоже свистят пули, и на воде, как во время дождя, вскакивают пузырьки. От ледяного прикосновения реки Николо тоже приходит в себя и что-то кричит.

- Постой, постой, погоди! - бессмысленно бормочет Николай, оступаясь и скользя по валунам.

Его руки, его колени уже онемели от холода, но он не смеет подняться, не смеет ускорить переправу: за спиной у него мальчик, и он должен донести его. Донести живым.

Кипят ледяные струи, вырываются из-под ног скользкие, как рыбы, камни, шмякаются в воду совсем рядом пули. Еще шаг. Еще.

- Не стреляйте, - просит-кричит Николо. - О мадонна, не стреляйте! Свои, мы свои! Suoi!

Николай ложится на последний валун, почти перекатывается с него на берег. Совсем близко темнеет полоса деревьев. Кажется, это каменные дубы. Там - спасительная тень, там можно будет хоть ненадолго укрыться от выстрелов, выпрямиться, осмотреть рану Николо...

Вот она, тень и свежесть леса, и чудесное, ни с чем не сравнимое чувство безопасности. Осторожно снимает Николай мальчика. В глаза ему плещет свет фонарика.

- Стой! Кто такие? - спрашивает мужской голос.

Николо барахтается на земле, пытается приподняться.

- Это наши, наши! - говорит он радостно. - Я узнаю их! С ними мой брат, Микеле Плетти.

Из темноты выступает бородатый человек. Свет фонарика вспыхивает на его красном галстуке.

- Говоришь, ты братишка Микеле? - переспрашивает он. - Ну, если ты из наших, ты должен знать пароль.

- А как же, конечно, знаю! - гордо отвечает Николо. - Пароль "Джузеппе Гарибальди".